Каждое местечко гордится своими знаменитыми земляками. «Других таких нет на всем белом свете», – скажут вам и будут правы, даже если земляки на поверку не такие уж знаменитые.
У местечковых – особая гордость за свою малую родину и патриотизм, который передается по наследству детям и внукам, даже если давно уже не живут в этом местечке. Каждый житель местечка считает свои родные места самыми красивыми, а своих земляков – самыми талантливыми и самыми известными.

Имя художника Марка Шагала и название Лиозно, Витебск – звучат, как синонимы. Когда говорим о основоположнике религиозного учения ХАБАД, рабби Шнеуре-Залмане, тут же вспоминает местечко Ляды.
Хаим Сутин, живший и творивший значительную часть своей жизни в Париже, в истории навсегда остнется выходцем из Смиловичей.

В Лужках – на родине человека, возродившего язык иврит, далеко не все знают его родовую фамилию – Перельман или ту, под которой он вошел в мировую историю, – Бен-Иегуда. Нет мемориальной доски, а чудом сохранившиеся стены школы, в которой он учился, стоят без крыши, окон и дверей.

Великий американский джазовый музыкант Ирвинг Берлин не упоминал в своей биографии белорусский городок Толочин. Делал это, то ли по незнанию собственной биографии, то ли пытаясь придать ей большую экзотичность. Называл местом рождения сибирский город Тюмень. Но несмотря на это Изя Бейлин, который уже в Америке стал Ирвингом Берлиным, все равно самыми тесными узами связан с белорусской землей.

В Дубровно нет железнодорожной станции, ближайшая в восьми километрах от районного центре. По иронии судьбы здесь родился крупнейший строитель российских железных дорог Самуил Поляков...

Мы путешествуем по местечкам Витебской области, вспоминаем тех, кто оставил заметный след в истории, и не забываем их незнаменитых родственников, соседей, друзей.

НА РОДИНЕ МОИХ СНОВ

Знакомство, как сейчас это часто бывает, произошло по интернету. Получил письмо от незнакомого человека из Санкт-Петербурга, в котором он сообщал, что родился в Дубровно, в гетто погиб его отец, и память о нем, память о расстрелянном мире, в котором он вырос, бередит душу многие годы. Я пересказываю суть письма своими словами, не уходя ни на йоту от его смысла.

В тот же день ответил на письмо. Наверное, мой ответ мог показаться дежурным: готов встретиться, поехать в Дубровно. Обычно вслед за такими письмами завязывается многомесячная, не всегда регулярная переписка, согласовываются сроки поездки и т.д.

А здесь, буквально через день, получил новое сообщение из Санкт-Петербурга – выезжаю, встречаемся, едем… Уже потом я догадался, что такая оперативность идет и оттого, что его душа действительно болит и хочется успеть сделать как можно больше, а вся предыдущая жизнь военного человека (в отставку он вышел подполковником) воспитала не только строгую дисциплину, но и умение исполнять свои решения.

В общем, события развивались со спринтерской скоростью, и я встречал Юрия Аркадьевича Нирмана в Витебске. Из машины, за рулем которой сидел его внучатый племянник Женя, вышел уже немолодой, совершенно седой и не совсем здоровый человек (дай Бог ему 120 лет жизни!), и я еще раз удивился: он передвигался с помощью двух костылей. Юрий Аркадьевич, как мне показалось, в хорошей кондиции, но вот ноги… Потом, узнав историю семьи, я поневоле подумал, что судьба «бьет по ногам» Нирманов. Он, оба брата… Но никто из них никогда не сдавался, не раскисал. И это тоже – семейное, возможно, наследственное. Километражу, проделанному Юрием Аркадьевичем не только благодаря машине, а в первую очередь, благодаря характеру, могут позавидовать люди более молодые и более здоровые.

Вот с таким человеком я сел в машину, и в тот же вечер мы отправились в путь. От Витебска до Дубровно чуть более ста километров, и у нас было время поговорить в дороге.

Юрий Аркадьевич хороший рассказчик, и в памяти накоплено много интересного: о юношеских годах, воинской службе и просто о житейских перипетиях. Более чем за семь десятков лет пришлось жить и в больших городах, и в захолустье, встречаться с самыми разными людьми.

У нас была тема, ради которой отправились в путь, и о чем бы разговор ни заходил, мы возвращались к ней.

– Наша семья до Великой Отечественной войны жила в Дубровно. Это небольшой город, расположенный по обе стороны Днепра в 22 километрах от Орши. Мы жили на улице Крылова, близко от левого берега реки. У нас был большой дом и большая семья: мама, папа, четыре брата. Старший брат Гриша – 1921 года рождения, потом Миша – 1925 года, Гера – 1928 года, и я, родившийся за три года до начала войны.

Отец, его звали Арон Евелевич, работал мясником, скупал скот в близлежащих деревнях, занимался его убоем, разделкой. Был магазин, куда он определял мясо на продажу. Физически очень сильный человек. Да и работа у него была такая, что требовала большой силы. Папа был ровесником XX века, а наша семья на себе прочувствовала все острые углы этого столетия.

Доносы на более благополучных соседей, сослуживцев писали во все годы. Но в тридцатые – власти инициировали это, им всюду мерещились классовые враги. И на отца писали доносы, что он где-то в тайнике прячет золотые монеты. Его вызывали в ОГПУ (правоохранительно-карательные органы – это я объясняю для тех, кто, слава Богу, уже не знает этой аббревиатуры), допрашивали. Мама говорила, что допросы велись с пристрастием, то есть отца пытали, что в те годы было в порядке вещей. Может быть, у отца где-то и была «золотая заначка», но он о ней ничего не сказал, выдержал все допросы.

В конце концов, ему припомнили, что он был частным торговцем при НЭПе, и объявили лишенцем, как классово чуждый элемент. В те годы была такая терминология. Лишенцы не могли участвовать в выборах, получать от государства какие-
либо материальные блага, были введены и другие ограничения, вплоть до того, что лишенцы не могли вступать в профсоюзы.

Семья не была богатой, впрочем, в те годы уже не оставалось по-настоящему богатых семей, но никогда не была бедной. Отец много работал. Он считал, что мужчина должен зарабатывать, обеспечивать семью – это его обязанность.

Перед войной уже и старший брат Гриша пошел работать в типографию. У нас дома не боялись никакой работы, отец сумел привить это чувство детям, за что мы все ему были благодарны.

Маму звали Геня Нирман (девичья фамилия Полина). Все мои дедушки, бабушки жили в Дубровно. У родственников уже были жены из близлежащих местечек: Копыси, Россасно, Смольян и других. Для нашей семьи Дубровно – родовое гнездо.

Правда, в начале XX века Нирманы стали разъезжаться по белу свету. Старший брат отца – Борух в 1914 году смог попасть на какой-то пароход, зарылся в уголь, его не заметили, когда отплывали, и он эмигрировал в Америку. Жил в Чикаго и со временем стал богатым человеком – владел скотобойнями. Наверное, это была семейная профессия, и она передалась Арону и Боруху.

Два других отцовских брата Залман и Симон в годы Великой Отечественной войны воевали и погибли на фронте. Фронтовиком был еще один папин брат – Беньямин. С войны он вернулся весь израненный. Поселился в Орше. Работал на очень тяжелой работе – возчиком основ на льнокомбинате. Была у отца сестра – Сима. Она до войны училась в Ленинграде, потом работала горным инженером, занималась разведкой полезных ископаемых. В годы войны помогала нам: присылала деньги, вещи своего сына, стиранные, штопаные, но очень аккуратные. Я носил их. У Нирманов была очень дружная семья.

Война заставила нас покинуть Дубровно и разрушила мир, в котором мы выросли. Этот мир уже не вернулся и живет сейчас только в памяти таких пожилых людей, как я.

Отступление первое
Историческое

После моего возвращения из поездки я заинтересовался Дубровно, историей евреев этого города. И нашел много интересного.

Первое упоминание о дубровенских евреях относится к 1685 году. В то время местечко находилось под властью Польши, входило в Трокское воеводство Оршанского повета.

В XVIII веке Дубровно уже играло заметную роль в общественной жизни белорусских евреев. В 1715 году здесь проходили совещания белорусского ВААДа – органа еврейского самоуправления. По переписи 1766 года в кагальном округе Дубровно числился 801 еврей. В 1798–1800 годах евреям принадлежало 207 дворов. Еврейское население Дубровно неизменно росло, строились новые дома, целые улицы заселялись евреями. В 1880 году им принадлежало 453 дома из 913. В 1891 году в Дубровно поселилось 10 еврейских семей, высланных из Москвы.

Пожалуй, самое известное историческое повествование, вероятно, не сыгравшее глобальной роли в жизни дубровенских евреев, но и по сегодняшний день кочующее из издания в издание, – это «Дело о сожжении отставного морского флота капитан-поручика Александра Возницына за отпадение в еврейскую веру и Вороха Лейбова за совращение его».

Имя Бороха Лейбова встречается в русских документах еще в 1722 году. Смоленские мещане обратились тогда в Святейший Синод с жалобой на евреев, которые развращающе действуют на христиан, и упомянули в жалобе имя откупщика таможенных и питейных сборов богача Бороха Лейбова, который в селе Зверовичи под Смоленском устроил синагогу возле церкви Николая Чудотворца и до смерти избил священника того села Авраамия, который «чинил ему, жиду, всякие противности в строении школы». И хотя Борох Лейбов отрицал свою вину и утверждал, что священник умер от пьянства, а не от побоев, Синод приказал «противную христианской церкви жидовского учения школу
разорить до основания», а «книги и протчее собрать и сжечь без остатку». Это было немедленно исполнено: молельню разрушили, книги сожгли, а через несколько лет после этого всех евреев села Зверовичи вместе с Борохом Лейбовым выслали из России.

«Борох продолжал приезжать в Россию по делам, встретился в Москве с отставным капитаном русского флота Александром Возницыным и “совратил” его. Решив принять иудейство, Возницын поехал в пограничное белорусское село Дубровно, где жил Борох Лейбов, и подвергся там обряду обрезания. В 1737 году его жена подала донос в московскую канцелярию Синода, в котором сообщила, что ее муж, “оставя святую православную веру, имеет веру жидовскую и субботствует, и никаких праздников не почитает... молитву имеет по жидовскому закону, оборотясь к стене... а дружбу он имел с жидом Борох Лейбовым...”

Занималась этим делом знаменитая канцелярия тайных розыскных дел, где Бороха Лейбова допрашивали без пыток, а Возницына подвергли мучительным истязаниям. Свидетели показали, что обвиняемый “лепешки пресные по жидовскому закону пек и ел; жидовский шабес держал; взяв курицу русскую, резал ее так, как видел у жидов, и ту курицу варил он, Возницын, в пятницу до захождения солнца, а в субботу ее ел”. Выявились и другие факты, которые подтверждали его вину, но самым главным было обрезание. Сказано в протоколе допроса: “Об обрезании Возницын показал, что он не был обрезан, а тайный уд у него хоть и поврежден, но от бывшей у него прежде французской болезни, от которой лечил его и резал ему тот тайный уд лекарь, который уже умер”. Но дворовые люди опровергли это заявление. Они показали, что до отъезда в Польшу Возницын брал их с собой в баню, а после этого перестал, и что никакого повреждения они у него прежде не видели. После допроса под пыткой Возницын изменил свои показания и сообщил комиссии, что по пути в Польшу он ознобил указанное место, на что следователи довольно резонно отметили в протоколе допроса, что при самом жестоком морозе “подлежало быть озноблену какому иному члену, а наипаче лицу, рукам и ногам, а не тайному уду”. Жена Возницына также показала, что до отъезда мужа в Польшу никакого повреждения у него не видела, а по приезде его из Польши – повреждение усмотрела.

Сенат постановил предать виновных смертной казни, а императрица Анна Иоанновна собственноручно начертала резолюцию: “Дабы далее сие богопротивное дело не продолжилось... обоих казнить смертию – сжечь”. Экзекуцию провели на Адмиралтейском острове в Петербурге, возле нового Гостиного двора – 15 июля 1738 года. В специальном объявлении было указано, чтобы “всякого чина люди для смотрения той экзекуции сходились к тому месту означенного числа, по утру с восьмого часа”. И в назначенный час отставной капитан-поручик Александр Возницын и Борох Лейбов были сожжены. После казни последовала резолюция императрицы, чтобы вдове Возницына была выделена часть из оставшегося после него имущества “и о прибавке ей, сверх того, ста душ за учиненный донос на мужа”.

В XIX веке в одном из городков Могилевской губернии жила старуха-еврейка, которая рассказывала, что ее дед – Борох, по прозвищу Не торопись, был сожжен вместе с одним офицером, который при его содействии перешел в еврейство. По преданию, которое существовало в семье, это прозвище объясняется тем, что на пути к месту казни офицер старался приободрить Бороха и говорил ему то и дело: “Борох, не торопись! Борох, не торопись!” То есть: “Не волнуйся, Борох, крепись!”»

http://chassidus.ru/library/history/kandel/15.htm

Дубровно на протяжении всей своей истории везло на громкие имена. Период владения местечком Григория Потемкина (1774–1787) отразился в еврейском фольклоре. Думаю, что это легенда, коих об Екатерине II и ее фаворите Потемкине было сложено немало. В каждом городе или местечке, каждый народ на своем языке, непременно что-то рассказывал, привязывая это к местной географии. Если и было какое-то основание для устного народного творчества, так только то, что Потемкин собирался в Дубровно построить ткацкую фабрику. Евреи, боясь, что это разрушит их маленькие кустарные мастерские по производству талесов и они останутся без заработка, неодобрительно восприняли такую перспективу.

«Собрали общинный сход и решили пойти к самой императрице с жалобой на ее фаворита. Долго думали они, как повлиять на Екатерину, и решили дать ей крупную взятку. Выбрали двух депутатов и отправили в Петербург. Представ перед императрицей, депутаты обещали ей “дать десять тысяч рублей, а то и больше”, лишь бы в Дубровно не строили фабрику. “Дураки!” – воскликнула просвещенная императрица, но решение о постройке фабрики все-таки велела отменить».

Ольга Минкина «Сыны Рахили: Еврейские депутаты в Российской империи, 1772–1825», Москва, 2011, с. 28

...В Дубровно с Юрием Нирманом мы заехали на старое еврейское кладбище. Вернее, на то место, где когда-то было кладбище. Во времена, когда его основали первые дубровенские евреи, оно находилось в западной стороне городка, у дороги, ведущей в Ляды. Поразительно, но в большом еврейском местечке было всего одно еврейское кладбище. Считалось, что покойников нельзя перевозить через реку, и поэтому в городах и местечках, через которые протекала река, кладбища обычно закладывали по обе ее стороны. Со временем, когда на старых кладбищах уже не было свободного места, еврейские общины выкупали землю для нового погоста. Так же хотели сделать в Дубровно, но миснагедский раввин Авраам Рабунский (дело относится к концу XIX века) почему-то воспротивился и сказал, что на старом кладбище места хватит всем. Он оказался провидцем. Незанятую землю нашли посередине кладбища, а еврейское население Дубровно после 1917 года и отмены «черты оседлости» стало сокращаться, а после Великой Отечественной войны и вовсе вернулось в местечко несколько десятков евреев. Кстати, в том споре раввина Авраама Рабунского поддержал Любавичский ребе: то ли он тоже был провидцем, то ли свою роль сыграла религиозная политика – хасиды имели огромное влияние в этих местах, но поддержать в споре почему-то надо было раввина общины миснагдимов. Так в Дубровно осталось одно еврейское кладбище.

На нем находились могилы Нирманов и Полиных – предков Юрия Аркадьевича. Кладбище существовало не менее трехсот лет. Последним дубровенским евреем, похороненным на этом кладбище, стал партийный работник 40-х годов Исаак Левертов. Это произошло в 1963 году.

Рядом находится Дубровенский сельскохозяйственный лицей. А на еврейском кладбище – заброшенном, смотревшемся, как укор послевоенному поколению, паслись коровы, сюда приходили любители выпить. Происходило то, что происходит с еврейскими кладбищами во многих бывших еврейских местечках, где после войны практически не оставалось еврейского населения. В конце концов, в 80-е годы XX века кладбище решили снести, чтобы мертвые не мешали живым, и на его месте построить стадион сельскохозяйственного лицея. Дубровенские евреи, люди старшего возраста, пытались протестовать, ходили с жалобами в райком партии, писали письма в газеты. Но кто к ним тогда прислушивался?

В один ненастный день надгробные памятники, вывернутые из земли, трактором сгребли в кучу. Они буквально, взывали людей отдать последний долг памяти ушедшим в мир иной. К таким бессловесным призывам многие остаются равнодушны.

Но в Дубровно все произошло по-другому. Директор лицея кандидат сельскохозяйственных наук Михаил Дмитриевич Евтушенко в 2001 году предложил учащимся собрать надгробные камни и установить их ровными рядами за футбольным полем, рядом с забором стадиона. Когда-то это была окраина кладбища. Ребята выполнили работу, в мастерских сделали ограждение (даже с магиндовидами), покрасили его.

Установлено свыше сорока мацейв, которые стали общим памятником евреям Дубровно. А учащиеся сельскохозяйственного лицея получили самый лучший урок интернационального воспитания, доброты и гуманизма.

Мы встретились с директором лицея, беседовали с ним.

– Не по-человечески это, когда мы забываем тех, кто жил до нас, родственники они наши или нет, одних кровей мы или разных, – сказал Михаил Дмитриевич Евтушенко. – Мы и дальше будем смотреть за этими памятниками. Может быть, найдутся родственники тех, кто здесь погребен, и они будут приходить на могилы.

...Отец и мать Юрия Аркадьевича Нирмана соблюдали все еврейские обычаи, традиции, отмечали еврейские праздники. Отец регулярно ходил в синагогу, а потом в молитвенный дом, хотя в тридцатые годы это не поощрялось властями.

– Я, конечно, смутно помню довоенное время, может, я об этом узнал из рассказов уже после войны, но на месте сегодняшнего городского стадиона, недалеко от берега Днепра, раньше был «синагогальный двор» и находилась очень красивая высокая синагога, – рассказал мне Юрий Аркадьевич, когда мы проезжали по мосту через реку. – Синагога была уничтожена в годы войны. Наверное, в этом есть какая-то трагическая символика: синагога разделила участь дубровенских евреев – тех, кто приходил сюда молиться.

Отступление второе
Религиозное

В Дубровно всегда ощущалось заметное влияние хасидов, хотя здесь же действовали общины миснагдимов, и никаких громких конфликтов в местечке между ними не было.

Заметное влияние на евреев Дубровно оказала подвижническая деятельность реб Иосефа – одного из ближайших учеников основоположника хасидизма Баал-Шема. В 1735 году реб Иосеф был впервые приведен к Баал-Шему, и через пятнадцать лет Баал-Шем дал реб Иосефу, который был тогда уже проповедником, первое практическое поручение. Реб Иосеф стал частым гостем в таких местечках, как Рудня, Колышки, Яновичи, Лиозно, Добромысли, Бабиновичи, Рассосна, Дубровно. Он жил здесь по месяцу, а иногда и больше, произносил в синагоге проповеди, которым, в первую очередь, начинали верить евреи неимущие, а таких было большинство, и исчезал, так же неожиданно, как и появлялся.

Да и географически Дубровно больше тяготеет к хасидизму. Оно находится недалеко от Лядов (в настоящее время деревня в составе Дубровенского района Витебской области). Ляды – родина ХАБАДа, здесь жил рабби Шнеур Залман, автор книг «Шулхан Арух Арав» – кодекса законов ХАБАДа, и «Тании», где речь идет о мировоззрении этого учения.

Недалеко находится и центр хасидского движения в XIX – начале XX века – Любавичи. Здесь был двор цадиков Шнеерсонов. Между Любавичами и Дубровно всегда существовала тесная связь. В 1859 году в Дубровно из Любавичей было переведено казенное училище 1-го разряда, в 1882 году преобразованное в одноклассное начальное еврейское училище, в 1911 году – в 2-классное. В 1886 году при училище был открыт ремесленный класс со слесарным и столярно-токарным отделениями. 6758330

Связь между местечками прослеживается на примере многих семей. Рассказывает Зинаида Майзелис:

«Нашим предком был любавичский раввин Давид Якобсон. Его дочь Зелда родилась в Любавичах в 1873 году. Вышла замуж за Симона Майзелиса в 1895 году и уехала с ним жить в Дубровно.

Поначалу местные женщины сочли ее гордячкой потому, что она читала книги. В Дубровно замужние женщины проводили свой досуг так – они гуляли по центральной улице с вязанием в руках и судачили.

Но вскоре дочь уважаемого раввина завоевала всеобщее уважение, к ней, как и к Симону, обращались за советом по разным житейским вопросам. Он содержал небольшую лавочку, но семья росла, доход от торговли был невелик, и Симон стал коммивояжером, разъезжал по России, бывал в Сибири, возил образцы скобяных изделий. Так что домом, лавкой, воспитанием детей в основном занималась Зелда. У Майзелисов было семеро детей.

В начале 30-х годов, когда из местечек начался массовый отъезд молодежи в большие города, уехали в Ленинград дети Зелды и Симона, а вскоре и они сами пере­брались туда».

Главной синагогой Дубровно была Высокая синагога или, как ее называли дубровенские евреи, «Ди гойхе шул».

«Она была построена в середине XVIII века и первый раз упомянута в 1777 году. Синагога находилась в центре Дубровно, недалеко от Днепра, на так называемом “синагогальном дворе”. Это было высокое деревянное здание, окруженное с трех сторон низкими пристройками... Весьма вероятно, что купол Высокой синагоги был расписан.

В 1913 году для общины Высокой синагоги стараниями Авраама Розановера был написан новый свиток Торы. Безусловно, это был большой праздник для всего местечка. Но событие не такое уж грандиозное, чтобы о нем вспоминать через сто лет. И не вспомнили бы, если бы не совсем обычная история появления свитка Торы.

Авраам Розановер – бывший солдат русской армии, который почти всю жизнь провел на службе и был женат на русской женщине. Однако под старость, как он признавался, ему начала
сниться мать, родное местечко. Многим под старость снятся такие сны. Но Авраам сделал для себя вывод: остаток дней он должен посвятить служению иудаизму. Оставил русскую жену и вернулся в родные места. Раввин Дубровно предписал ему “покаяние” – изготовление свитка Торы. Авраам собирал пожертвования у жителей Дубровно, и на эти деньги переписчик Исраэль-Зеев Хасин написал новый свиток.

...Шамесом (служкой) Высокой синагоги был Шмуэль-Реувен Дворкин. Его обычно называли Моня-шамес, и он славился знанием громадного количества различных напевов, проповедей, морализаторских книг и сказок. Согласно рассказу современника, вечером праздника Симхат-Тора он плясал в Высокой синагоге, держа бутылку 90-градусной наливки, радостно встречал молящихся и хвастался тем, что это уже третья бутылка и он пьет все еще без кидуша, как гой. Но при этом он никогда не бывал пьян. Это был благородный и талантливый еврей».

«История семьи Леонида Невзлина»,
Аркадий Зельцер, Владимир Левин, Тель-Авив, 2012, с. 62

В 1897 году в Дубровно проживало 4364 еврея, что составляло 54,72 процента от общего числа жителей.

Кроме уже упомянутой Высокой синагоги в местечке действовали хасидские и миснагдимские синагоги: «План», Большой Бейт-Мидраш, Средний Бейт-Мидраш, Штибл, молитвенные дома: Любавичский, Старосельский, мясников «Зовхей Цедек», ремесленников «Поэль Цедек», реб Элиэзера, реб Натанэля, «Орлик», «Валцок», фабриканта талесов Зискинда Уринсона. На правом берегу Днепра, в Заречье, находились Зареченский Бейт-Мидраш, Новый Зареченский Бейт-Мидраш, работала иешива реб Шлома-Бера Певзнера. В эти годы было около двадцати синагог и молитвенных домов.

С 1895 года одним из раввинов в Дубровно был Шлойме-Залман Шейнкин, в начале XX века – Хаим-Шмуэль Лившиц. В 1912 году в местечке действовали шесть хедеров, в которых дети получали начальное религиозное образование.

Большевики не могли смириться с «религиозным влиянием на массы», – как говорили в те годы. Это противоречило большевистской идеологии, и как они считали, не только мешало людям строить светлое будущее, но и уводило их в сторону мракобесия. Кроме того, большевики полагали, что в доме должен быть один хозяин, поэтому они заявили, что «кто не с нами, тот против нас».

«Первым наиболее масштабным ударом большевиков по иудейским общинам Дубровно стала конфискация ценностей из синагог. Для этого в конце марта 1922 года Дубровенским волостным комитетом РКП(б) была организована комиссия из четырех человек. В нее вошли некто Федорцов, Трутко, Гринберг и Эпштейн (в документах тех лет часто указывались только фамилии). 4 апреля 1922 года они осмотрели все дубровенские синагоги.

Государственный архив Витебской области (ГАВО), Ф. 10119-п. – Оп. 1. – Д. 10. – Л. 5-об.

Ценности обнаружились только в одной Старосельской синагоге. Это были «серебряная рука» (указка для чтения с наконечником в виде руки) – «яд», и корона, украшавшая свиток Торы – «кэтэр».

Через некоторое время после осмотра синагог в городе было проведено собрание евреев-рабочих фабрики «Днепровская мануфактура», а также состоялось выступление дубровенского раввина Хаима-Шмуэля Лившица. На этих собраниях было решено пожертвовать серебряные ценности из синагог голодающим Поволжья. При этом дубровенский раввин заявил, что нет ничего более ценного, чем человеческая жизнь.

Изъятие выявленных ценностей было запланировано на май 1922 года. Придя в Старосельскую синагогу, члены упомянутой комиссии не обнаружили там виденных ранее вещей. «Рука» нашлась только на следующий день, а корона и того позже – через три недели. Комиссия заполучила ее только 5 июня. Во всем был обвинен раввин Хаим-Шмуэль Лившиц – это он якобы прятал корону, не желая помочь советской власти.

ГАВО, Ф. 7-п. – Оп. 2а. – Д. 152. – Л. 15.

Конфисковывать из синагог было больше нечего. Но большевики не стали останавливаться на изъятии серебра из синагог. Теперь нужно было уничтожить еврейское религиозное образование.

На общем собрании, которое прошло 10 июля 1922 года, коммунисты Дубровно лаконично констатировали, что «с хедерами никакой борьбы не велось. Меламеды продолжают свои занятия в душных хедерах».

ГАВО, Ф. 10119-п. – Оп. 1. – Д. 12. – Л. 138-об.

Меры воздействия к поборникам религии новые власти часто находили в уголовном кодексе, приписывая людям преступления, которые они не совершали. Но евреи Дубровно еще долго сохраняли приверженность религиозному образованию: даже в 1927 году в городе действовало несколько хедеров и одна Талмуд-тора».

ГАВО, Ф. 10062-п. – Оп. 1. – Д. 372. – Л. 78.

Константин Карпекин «Сохранили веру, несмотря ни на что...»
http://shtetle.co.il/Shtetls/dubrovno/dubrovno_syn.html

Последние три синагоги в Дубровно были закрыты Советской властью в 1929 году. Хотя и после этого верующие евреи собирались в частных домах на молитвы, но делали это нелегально.

Довоенная жительница Дубровно Галина Райхман (Попова) вспоминает один из таких адресов – молились в доме Авцина.

Конечно, были люди, которые категорически отреклись от своего прошлого. Кто-то это сделал в силу убеждений, кто-то из-за боязни «как бы чего не случилось», как бы не навредить детям, но в большинстве семей – русских, белорусских, еврейских, традиции жили, несмотря на атеистическую пропаганду, подкрепленную административными мерами.

Отец Галины Райхман (Поповой) – Иосиф после службы в царской армии работал в Дубровно портным, затем служил участковым милиционером в Горках Могилевской области, в схватке с бандами получил сквозное ранение груди. После лечения вернулся в Дубровно, работал на фабрике «Днепровская мануфактура» ткачом. Жила семья бедно. Мама Галины пекла хлеб для магазина. Бабушка и дедушка купили детям сарай в деревне, а они построили из этих бревен дом. В конце 20-х годов дом был еще без крыши, и зимой в нем было холодно. Затем Иосифа Райхмана выдвинули на работу в фабком «Днепровской мануфактуры». В 1930 году его избрали председателем городского Совета Дубровно. Потом Райхман работал в партийных и государственных органах, был директором Орловичской МТС, председателем четырех сельских Советов Дубровенского района. Великую Отечественную войну встретил в должности заведующего торгового отдела Дубровенского райисполкома. Даже в такой семье отдавали должное религиозным праздникам, считая их национальными.

«В то время елки на Рождество ставили только русские семьи. Бобровницкие (хозяин дома работал начальником почты) приглашали детей на елку. Сама хозяйка дома приходила за нами. Я впервые увидела большую елку с игрушечной птицей наверху. Вся елка светилась огоньками, была увешана игрушками, – рассказывает Галина Райхман (Попова). – А когда были еврейские праздники, например Пейсах, нам с сестрой мама наполняла сумку мацой, и мы разносили ее всем соседям. Нас дружелюбно встречали».

Новое время, безусловно, вносило серьезные коррективы в жизнь людей. Недавно на Дубровенском льнозаводе делали ремонт, и в одном из старых корпусов, где в довоенные годы размещалась «Днепровская мануфактура» (о ней мы еще поговорим), нашли обрывки старой газеты за 1932 год на языке идише. Скорее всего, это вкладыш к витебской областной газете, который выходил в те годы на еврейском языке.

Руководство Дубровенского льнозавода, которое собирается делать музей предприятия, обрадовалось находке и отправило текст статьи для перевода в Санкт-Петербург Юрию Нирману. Из Санкт-Петербурга текст ушел в Израиль, где в Иерусалиме с помощью Аркадия Зельцера был сделан перевод. Потом этот текст попал ко мне. Восемьдесят лет назад в Дубровно было немало подписчиков витебской областной газеты, а теперь находка облетела полсвета, чтобы вернуться в родные места с переводом заметки на русский язык.

Статья называется «Создать необходимые условия для развития кролиководства».

Заметим, что мясо кролика, так же, как и мясо свиньи, о котором тоже пойдет речь в статье, считается некошерным. Развитием именно этих отраслей хозяйства были озадачены работники «Днепровской мануфактуры».

«Неразвитость кролиководства стоит сейчас в центре внимания партийной и профсоюзной организации. Широкое развитие выращивания кроликов означает создание новых ресурсов для обеспечения рабочих и работниц хорошим и вкусным мясом и улучшения их материального положения.

Фабрика “Днепровская мануфактура” включилась в сталинский марш улучшения обеспечения рабочих, наметив организацию кроличьего пункта на сто кроликов. Но пока их куплено всего четыре. Но хуже то, что администрация фабрики не думает о создании необходимых условий для выращивания кроликов.

Директор фабрики тов. Каплан сказал: “Ведь для кроликов необходимо будет строить помещение”. Такое отношение к вопросу неправильно. Кроме помещения нет на “Днепровской мануфактуре” ни одного человека, который бы ухаживал за кроликами.

Большое значение для улучшения обеспечения рабочих имеет вопрос о разведении свиней. По плану намечено расширение свинофермы до 150 голов, на сегодняшний день на ней находится сорок свиней и двадцать свиноматок, которые отобраны для расширения свиноводства.

Но и здесь имеются большие помехи. Снова нет подходящего помещения.

Подобное происходит и с разведением птицеводства. По плану намечено расширение до 300 голов, из которых имеется только 15 голов и нет подходящего помещения.

Администрация фабрики должна срочно принять меры для подготовки необходимых помещений для развития кроликов, свиней и птицы, что даст мощный толчё  ок для улучшения общественного воспитания и обеспечения рабочих. Должен быть мобилизован весь рабочий коллектив на выполнение намеченных планов сталинского марша.

Бригада: Х. Злотник, Ц. Локшина, М. Земковский, З. Релина, Х. Винц».

...Конечно же, Дубровно, чем-то напоминая другие местечки «черты оседлости», все же выделялось в этом ряду образованностью жителей, если хотите – даже их интеллигентностью. В этом одна из причин того, что здесь появилось на свет немало личностей, оставивших заметный след в истории.

В 1802 году в Дубровно начала работать типография – одна из первых в Беларуси.

«В еврейской среде культивировалось особенно трепетное отношение к книге, как к подлинному богатству, средству распространения знаний. Зажиточность семьи определялась не только по наличию материального достатка (деньги, недвижимость и т.д.), но и по состоянию личной библиотеки главы дома».

О.А. Соболевская, «Повседневная жизнь евреев Беларуси в конце XVIII – первой половине XIX века», монография, Гродно, ГрГУ им. Я. Купалы, 2012 г., с. 123

В Дубровно в 1863 году родился один из самых последовательных лидеров сионизма Аврахам Менахем Мендл Усышкин. Его отец, оставаясь хасидом из Дубровно, стал купцом первой гильдии и получил право на жительство в Москве, куда и перевез семью в 1871 году. Наступало новое время, и умные люди понимали, что самое важное для детей – учеба. Менахем Усышкин окончил одно из самых престижных учебных заведений России – Московское высшее техническое училище с дипломом инженера-технолога. Но его тянуло в политику, он ставил своей целью – улучшить жизнь евреев, и видел это в обретении национального очага. Усышкин выступал одним из самых энергичных сторонников заселения и освоения Эрец-Исраэля.

С начала 20-х годов XX века Усышкин постоянно живет в Иерусалиме, занимается покупкой земли для евреев-первопроходцев. Ничего удивительного, что в 1924 году его выбрали председателем комитета директоров «Керен-Каемет ле-Исраэль» – фонда, который занимался покупкой земли в Палестине на деньги, собранные в еврейских общинах всего мира (он занимал этот пост до конца жизни). Усышкин помог в 1925 году купить землю на горе Скопус – для еврейского университета в Иерусалиме. Будучи членом административного совета университета, не жалел сил и на этом поприще.

Менахем Усышкин скончался в 1941 году в Иерусалиме, первым связав маленький город на Днепре и вечный Иерусалим. В биографии Менахема Усышкина эти названия пишутся через черточку, как места рождения и смерти.

16 февраля 1875 года в Дубровно в семье Павла Тумаркина и Софии (урожденной Герценштейн) родилась девочка Анна-Эстер. Пройдет несколько десятилетий, и Анна-Эстер Тумаркина станет первой женщиной в Европе – доктором философии, профессором Бернского университета в Швейцарии.

К сожалению, в Дубровно не нашлось улиц, которые можно было бы назвать в честь Тумаркиной или пионера израильского кино, оператора, сценариста, режиссера Натана Аксельрода, родившегося в 1905 году в Дубровно и скончавшегося в 1987 году в Тель-Авиве. Но, надеюсь, о них вспомнят в экспозиции районного краеведческого музея. Так же, как вспомнят и об Осипе Давидовиче Лурье, который родился в Дубровно в 1868 году. В 1892 году он переехал в Париж, где получил французское гражданство за заслуги в развитии науки и литературы. Осип Давидович – публицист, доктор философии Парижского университета.

Для полноты картины хотелось бы вспомнить о Цви Цейтлине – известнейшем американском скрипаче и музыкальном педагоге, который родился в Дубровно в 1923 году, и исследователе еврейской литературы, докторе философских наук, профессоре Залмане Либензоне. Он родился в Дубровно в 1918 году, здесь окончил еврейскую школу и школу рабочей молодежи.

И, безусловно, отдельный рассказ о дубровенских евреях Поляковых. В историю банковского и промышленного дела России навсегда вписаны имена братьев Поляковых – Якова, Самуила и Лазаря. Они происходили из небогатой семьи дубровенского еврея Соломона Полякова.

Старший брат – Яков родился в Дубровно в 1832 году и прожил 77 лет. Сначала он занимался винокурением, а с 1860-х годов – банковским делом. Совместно с братьями строил железные дороги, учредил Азовско-Донской коммерческий, Донской земельный и другие банки. В 1890 году Яков получил концессию на устройство Ссудного общества в Персии, которое в 1894 году было приобретено Государственным банком и позднее преобразовано в Учетно-ссудный банк Персии.

Яков Поляков пожертвовал много денег на благотворительные цели в городе Таганроге, и его приписали в дворяне области Войска Донского, правда, с единственным условием – никому об этом не сообщать. Все же – еврей! Но уж очень хотелось тем, кто его приписывал, приобщиться к деньгам Полякова.

Средний брат – Самуил родился в Дубровно в 1837 году и прожил 51 год. Был основателем и членом правлений многих акционерных банков – Московского и Донского земельных, Санкт-Петербургского-Московского, Азовско-Донского и других.

Самуил Поляков являлся очень колоритной фигурой. Сравнительно небогатый человек, содержатель почтовой станции в имении графа Толстого, он еще в 1850-х годах положил начало своему состоянию строительством шоссейных дорог для почтового ведомства. А потом составил состояние, построив Курско-Харьковскую, Харьковско-Азовскую, Орловско-Грязскую, Фастовскую и Бендеро-Галицкую железные дороги.

На его деньги в России основывали училища, гимназии, приюты для бедных детей, госпитали и театры, построили в Петербурге первое в России общежитие для студентов университета, где получали бесплатно жилье и еду. Оставленное Самуилом Поляковым наследство оценивалось более чем в 16 миллионов рублей.

Наибольшую известность среди братьев приобрел младший – Лазарь. Родился он в 1842 году, правда, не в Дубровно, а по соседству – в Орше. В неполных тридцать лет стал московским купцом первой гильдии. Вскоре основал банкирский дом «Л. Поляков», создал один из крупнейших в России банковско-промышленных концернов. Значительные средства выделял Лазарь Поляков на Румянцевский музей и на создание в Москве Музея изящных искусств. Им были учреждены стипендии во многих московских высших учебных заведениях.

В Дубровно Лазарь Поляков принял участие в организации акционерного общества «Дубровенская мануфактура». Местные ткачи-кустари, разорившиеся от притока на рынок фабричной продукции из Москвы и Польши и получившие работу в этом акционерном обществе, считали его своим покровителем.

В январе 1914 года в Москве состоялись одни из самых пышных и торжественных похорон за всю историю города. Гроб с телом покойного был доставлен из Парижа, где смерть застигла его в момент переговоров с финансовыми партнерами. Около шестидесяти серебряных венков от предпринимательских и общественных организаций было возложено на могилу.

Одна пикантная подробность из жизни Лазаря Полякова. Великая танцовщица Анна Павлова была его дочерью от женщины, с которой он не состоял в официальном браке. Балерина разрешила огласить это только после ее смерти.

...Образно говоря, все железные дороги и, частично, шоссейные, в России ведут в Дубровно – город, в котором нет ни железнодорожной станции, ни вокзала. Ближайшая железнодорожная станция Осиновка находится в восьми километрах.

Отступление третье
Производственное

Ткачество было основным занятием местного еврейства еще с XVIII столетия.

«В 1811 году для ревизии текстильной промышленности в путешествие по наиболее перспективным для развития этой отрасли губерниям был отправлен сенатор Аршеневский.

Сенатор побывал в губернском городе Витебске, где увлек своим проектом по развитию текстильной промышленности группу наиболее богатых евреев. Те основали несколько фаб­рик, создав компании или в одиночку, а рабочими на их мануфактурах стали единоверцы-бедняки.

...Во время своей поездки Аршеневский посетил имеющиеся суконные фабрики, принадлежавшие евреям Могилева (Хонона Кроля и Исера Лурье), а в Витебске, Шклове и Дубровне нашел иудеев, готовых заняться суконным бизнесом при условии получения обещанного правительством пособия. Многие проекты действительно реализовались, стоит хотя бы заметить, что талесному производству в местечке Дубровна положил начало именно визит Аршеневского.

...Лидером в производстве еврейских молитвенных покрывал (талесов) было местечко Дубровна в Оршанском уезде Могилевской губернии, где располагалась крупнейшая фабрика Ш.Е. Еселеона и Н.А. Гинзбурга. В 1818 году здесь на 25 станках под руководством мастера-иностранца трудились 194 рабочих. Продукция сбывалась на территории всей черты еврейской оседлости. Несколько отставала от данной фабрики по масштабам мануфактура Ш. Ельсона, которая находилась в селе Путятине того же уезда. Здесь на 4 станах работали 54 человека.

В 1824 году ...шло увеличение числа еврейских талесных фабрик. К дубровенским мануфактурам, в число которых вошла новая (владелец Е. Есин), присоединились мстиславские (хозяева И. Лурье и Н. Гинзбург).

В 50-е годы XIX века ...талесные фабрики, спрос на продукцию которых был устойчив, продолжают свое существование в Мстиславле и Дубровне, более того, теперь их уже не пять, а семь. Правда, практически все они поменяли своих хозяев, из знакомых нам старожилов остался лишь Н.А. Гинзбург в местечке Дубровна.

На этих мануфактурах трудились еврейские рабочие, их число колебалось от 18 до 30 человек».

О.А. Соболевская, «Повседневная жизнь евреев Беларуси в конце XVIII – первой половине XIX века», монография, Гродно, ГрГУ им. Я. Купалы, 2012 г.

Талесы местного производства пользовались спросом во всей Российской империи, экспортировались в США. Но ткачи-кустари бедствовали.

«Хуже всего положение ткачей, вырабатывающих талесы (молитвенное одеяние из шерсти). Эти несчастные находятся в настоящей крепостной зависимости от трех или четырех скупщиков, снабжающих ткачей материалом. Семья кустаря-ткача талесов из пяти-шести человек зарабатывает в Дубровно (Могилевской губернии) иногда 11/2–2 рубля в неделю и принуждена питаться хлебом, покупаемым у нищих, и водой, занимающиеся отделыванием талесов получают от 1 до 2 рублей в неделю. Больше зарабатывают (3–5 рублей в неделю) так называемые мойщики талесов, но они живут в ужасающей, пропитанной запахом серы, атмосфере. Летом к их жилищу невозможно подойти, так как всякий свежий человек начинает задыхаться от вони и серы.

…В конечном итоге ремесленники-евреи Белоруссии хронически голодают и хронически же сидят без работы, несмотря на то, что маляры и каменщики зимой превращаются в извозчиков, штукатуры зимой занимаются починкой галош, кирпичники превращаются в трепальщиков льна, портные в огородников. Как живут ремесленники в маленьких местечках, видно из следующего характерного описания житья токарей в м. Дубровно:
“…токарей в местечке два. Один из них умирает с голода семь раз в неделю, а другой, чтобы не подвергнуться той же участи, служит в погребальном братстве гробовщиком, а жена печет хлеб”.

Для сравнения: на “плужных” заводах кузнецы и слесари вырабатывают теперь от 3 до 6 рублей в неделю при беспрерывном 12-часовом рабочем дне, в местечках же на тех же заводах рабочий день длится 14-15 часов, и подмастерье-кузнец вырабатывает только 4 рубля в неделю, мастер несколько больше.

Заработок сапожника-мастера в Белоруссии колеблется между 3 и 6 рублями в неделю.

За дюжину чулок мастерица получает 28 копеек, и при 15-часовом рабочем дне она еле вырабатывает от 2 до 3 рублей в неделю».

Л. Неманов, «Экономическое положение еврейского
пролетариата в России», изд. Н. Парамонова,
«Донская речь», Ростов-на-Дону, с. 24–26.

В 1897 году в Дубровно ткачеством занималось около 300 семей, свыше 500 работников. Сложились династии потомственных ткачей.

Там, где были бедные наемные работники, естественно, встречались люди и побогаче, которые достигли своего положения благодаря предприимчивости, образованности, умению вести дела, большой энергии, а иногда и связей, о которых не принято говорить во всеуслышание. Эта история такая же вечная, как мир.

«Моя мама из зажиточной семьи, – вспоминала Ревекка Григорьевна Алеева (Каган). – У нее было библейское имя – Мирьям. А дома ее все называли Мира, Мирочка.

Мой дедушка Фроим Каданер был очень религиозный человек. И даже его дело было связано с религией. Во дворе дедушкиного дома была небольшая мастерская по производству талесов. В нашей семье ее называли – фабрикой. Так нравилось дедушке. В организацию этого дела, в налаживание производства Фроим Каданер вложил много сил. У него работало четыре наемных работника. Дедушкина “фабрика” существовала еще до “Днепровской мануфактуры”. Большое производство не поглотило маленькую мастерскую. У дедушки оставались заказы. Иногда он уезжал в Кенигсберг, где заключал договора на поставку талесов.

Бабушка Бейла-Фейга занималась воспитанием детей, а их было у Каданеров девять душ (три мальчика и шесть девочек), хлопотала по хозяйству и управлялась в маленькой лавочке, которая была при доме. Здесь продавались те же талесы. Но уже не оптом, а в розницу.

В 52 года у Фроима Каданера случился инсульт, или, как тогда говорили, “приключился удар”, его парализовало, и 15 лет он пролежал, прикованный к постели, лишился речи. Бабушка смотрела за ним, не нанимая сиделки. Она переодевала, кормила, мыла его. И даже закручивала по всем правилам ремешки тфилина на руке и на голове, чтобы он мог молиться.

Недалеко от дедушкиного дома находилась еврейская богадельня. Дедушка, а потом и бабушка обязательно делали взнос в пользу бедных, одиноких и больных. У Каданеров была большущая семья. Но каждый день к обеду обязательно приходило несколько человек из богадельни. И за столом была маленькая еврейская свадьба».

Благодаря финансовой помощи Еврейского колонизационного общества (филантропическая организация, основана в сентябре 1891 года в Лондоне бароном М. де Гиршем для содействия колонизации Аргентины евреями-эмигрантами из России и Восточной Европы), меценатам барону Гинцбургу, И.А. Вавельбергу и А.Г. Розенблюму в Дубровно появилась фаб­рика, устав которой был утвержден в 1900 году.

«В 1899 году, когда было объявлено, что в Дубровно будет строиться ткацкая фабрика, в самой большой в Дубровно – Высокой синагоге было устроено многолюдное торжество. После молитвы за благоденствие царской семьи, речей о значении будущей фабрики и благословления меценатам, играл оркестр, и ткачи, и рабочие плясали и веселились до часу ночи».

«История семьи Леонида Невзлина»,
Аркадий Зельцер, Владимир Левин, Тель-Авив, 2012, с. 96.

А в 1902–1903 годах стало работать акционерное общество «Днепровская бумагопрядильная и ткацкая мануфактура» – самое крупное предприятие в России, выпускающее талесы.

Так в начале XX столетия появилась первая фабрика с исключительно еврейскими рабочими и обязательным субботним отдыхом. Выходными днями объявлялись также еврейские праздники. А к Песаху и Пуриму работники мануфактуры получали подарки.

Новая организация производства быстро продемонстрировала свою эффективность.

«К началу 1904 года на фабрике числилось около 400 рабочих при наличии 168 станков, средняя заработная плата составляла 9 рублей 71 копейку. В 1908 году на фабрике было занято 559 рабочих, станков – 323, а средняя зарплата достигла 17 рублей 24 копеек. За 1907 год на фабрике было произведено 2009555 аршинов ткани. В 1910 году основной капитал составил 1020 тысяч рублей. При фабрике было потребительское общество, начальное двухклассное училище.

До 1910 года управляющим “Днепровской мануфактуры” был Семен Герасимович Розенблюм, архив которого был передан в Витебский областной краеведческий музей его дочерью Бокгольд Софьей Семеновной в 1990 году.

Семен Герасимович родился в 1868 году, окончил гимназию в Москве и продолжил образование в Берлине в Высшем техническом училище на строительном факультете. Семен Розенблюм пользовался авторитетом среди рабочих и служащих фабрики. При его участии было организовано кооперативное ссудо-сберегательное товарищество для обслуживания кустарей и трудящихся, фабричная добровольная пожарная дружина, общественные благоустроенные бани, фабричный оркестр, библиотека.

Розенблюм С.Г. был автором брошюры “Дело о погроме в Орше”. Свидетелем этого погрома был он сам.

После 1910 года Семен Герасимович Розенблюм жил в Москве, где продолжал заниматься строительными делами. В 1924 году он участвовал в строительстве временного мавзолея В.И. Ленина, затем заведовал типографией, кирпичным заводом. Скончался Семен Герасимович в 1936 году от инфаркта».

«Мишпоха», № 4, 1998 г., Инна Абрамова
«Днепровская мануфактура», с. 15.

Вот такая необычная для местечка личность жила в Дубровно в начале XX века.

В 1910 году для рабочих «Днепровской мануфактуры» была открыта библиотека. Какие же издания их интересовали?

«Совет Кассы взаимопомощи рабочих при фабрике “Днеп­ровская мануфактура”, на которой работают исключительно евреи, организовав в августе сего года библиотеку для рабочих, ощущает сильную потребность в снабжении этой рабочей библиотеки книгами или журналами по истории евреев. Заработок рабочих очень ограничен, и средства кассы, вследствие бывшей после Пасхи забастовки, крайне незначительны вообще. Культурный фонд ее, куда относится содержание библиотеки, вследствие необходимости субсидировать двум училищам – мужскому и женскому и одному образовательному хедеру, где обучаются дети рабочих, не в состоянии уделять средства библиотеке. Совет Кассы обращается к Вам с покорнейшей просьбой предоставить библиотеке рабочих-евреев хотя бы один экземпляр издаваемого Вами журнала “Еврейская старина” бесплатно или на самых льготных условиях, как, например, возмещение почтовых расходов.

Среди нас, еврейских рабочих, имеются такие, которые с большой жаждой прочли журнал “Еврейская старина” за 1909 и 1910 гг.

Председатель Совета И. Зильберборд

Члены М. Дымшиц, Б. Райцын… (всего 6 подписей)».

Анатолий Хаеш, «С большой жаждой прочли…» Из писем 1909 –1912 годов в «Еврейскую старину», http://berkovich-zametki.com/AStarina/Nomer7/Haesh1.htm

Во время Великой Отечественной войны «Днепровская мануфактура» была эвакуирована в Барнаул. После войны на территории фабрики начал работать «Дубровенский льнозавод», а старые корпуса «Днепровской мануфактуры» сохранились до сих пор, и на кирпичном здании водонасосной станции, как напоминание о прошлых годах, висит кованый магиндовид.

На «Днепровской мануфактуре» работали крепкие ребята, которые не давали себя в обиду и приходили на помощь тем, кто в ней нуждался. Когда в соседней Орше 21–22 октября
1905 года произошел еврейский погром, на помощь соплеменникам отправился отряд самообороны из Дубровно.

«22 октября на двух лодках по Днепру отправились из Дубровно в Оршу 23 молодых ткача – 21 еврей и 2 православных. Вооружившись револьверами, они полагали, что с помощью оружия смогут остановить распоясавшихся хулиганов. Однако их опередили. И когда представители самообороны прибыли, здесь их уже поджидала толпа в несколько сотен человек. Юноши даже не успели пустить в ход оружие, как были вначале зверски избиты, а затем и добиты камнями и топорами».

«Мишпоха», № 1, 1995 г., Аркадий Подлипский
«Оршанский погром 1905 года.», с. 70.

«Днепровская мануфактура» со дня своего основания и до начала Великой Отечественной войны, применяя сегодняшнюю терминологию, была градообразующим предприятием. И все дубровенские старожилы, с которыми мне довелось беседовать, непременно говорили, что их родители или родственники работали на этой фабрике.

Здесь начинал свою трудовую деятельность генерал-майор инженерно-артиллерийской службы, Герой Социалистического Труда Абрам Быховский.

Абрам Исаевич родился в Дубровно в семье ремесленника. Трудовую деятельность начал в 16 лет. В 1927 году окончил Московский химико-технологический институт. В марте 1939 он получил назначение – директором Пермского машиностроительного завода Наркомата вооружения СССР (Мотовилихинский завод). Абрам Исаевич возглавил перестройку завода на военную продукцию.

Во время войны разработка и производство артиллерийских систем на заводе приобрели грандиозные масштабы. С 1941 по 1945 год на предприятии освоены в серийном производстве восемь артиллерийских системж Выпущено 48 600 артиллерийских орудий – около одной трети всех орудий, выпущенных промышленностью СССР. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 июня 1942 года за выдающиеся заслуги в деле организации производства, освоение новых видов артиллерийского и стрелкового вооружения и умелое руководство заводом Быховскому Абраму Исаевичу присвоено звание Героя Социалистического Труда. В 1955 году вышел в отставку, жил в Москве, где 22 ноября 1972 скончался. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Райхман Самуил Беньяминович родился в Дубровно в 1919 году. Учился, работал. С 1939 года в Красной Армии. Воевал в финскую кампанию. С сентября 1941 года – на фронте Великой Отечественной. Политрук пулеметной роты станковых пулеметов. Неоднократно ранен. Награжден орденом Отечественной войны I степени, двумя орденами «Красной Звезды», медалями «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда», «За оборону Кавказа», другими боевыми и юбилейными медалями. В 1955 году Самуила Райхмана уволили из армии в запас в звании майора.

«Отец, Райхман Беньямин, 1887 года рождения, участник Первой мировой войны, кавалерист, на фронте был ранен. Мать, Райхман Хая-Щера, во время Гражданской войны, когда мне было полтора года, умерла. Отец женился второй раз. Мачеха, Перлина Хана, была тоже из религиозной семьи, – делился воспоминаниями Самуил Беньяминович. – Отец работал на фабрике “Днепровская мануфактура”. Его брат, Райхман Илья, тоже работал на этой фабрике мастером. Я учился в еврейской школе.

В начале тридцатых годов, когда организовалась Еврейская автономная область, мы поехали в Биробиджан. Пожили там несколько лет и вернулись в Дубровно. Отец снова пошел работать на фабрику “Днепровская мануфактура”, мачеха была там же бухгалтером, и брат Илья работал на фабрике...

Мою семью расстреляли фашисты в декабре 1941 года. Об этом я узнал из письма, которое получил из Дубровенского райкома партии 8 марта 1945 года. После окончания войны я приехал на могилу моей семьи. Страшно было смотреть на разрушенный город».

Жизнь разбросала потомков дубровенских ткачей по всему миру. Дмитрий Посутман живет в России в городе Саранске:

«Ремеслом моего прадеда Моисея Вениаминовича Посутмана было изготовление талесов. А все свободное время он отдавал Дубровенской добровольной городской пожарной команде, в которой служил. У прадеда было пятеро дочерей, сестер моего деда Бени. По вечерам для молодежи устраивались посиделки с музыкой и песнями.

Брат Моисея Вениаминовича участвовал в отрядах еврейской самообороны. Во время Оршанского погрома 1905 года оказал вооруженное сопротивление погромщикам. Остался в живых, хотя многие тогда погибли. После этого он с товарищами был вынужден скрываться от полиции, а потом – бежать в США.

После Октябрьской революции, в голодные годы, брат Моисея Вениаминовича отправлял продовольственные посылки от имени еврейской общины Нью-Йорка жителям Дубровно».

Исаак Гуревич, несмотря на почтенный возраст, работает врачом и является руководителем Оршанской городской еврейской общины.

«Я родился в Дубровно в 1935 году, – рассказывает Исаак Ефимович. – В религиозной семье. Мама соблюдала кошрут, в семье отмечали еврейские праздники. Мой дедушка, мамин отец, был синагогальным старостой. Жили на улице Крылова. Синагога или, молитвенный дом находился на этой же улице. Деда звали Иче реб Ицхок. Меня назвали Исааком в честь его. Фамилия у дедушки редкая – Балбирер.

Он работал на “Днепровской мануфактуре”. Друзья, знакомые называли деда Иче дер Вассер. В то время в местечках у всех были прозвища. Деда прозвали так, потому что он мыл эти талесы. Это был финальный этап производства.

У Балбиреров была большая семья. Впрочем, в те годы в местечке это было нормой. Мою маму звали Клара Исааковна. Она была ткачихой. До войны тоже работала на “Днепровской мануфактуре”, после войны в Орше – на льнокомбинате. В семье было два брата – Илья и Борис. Они погибли на фронте.

Отец Хаим Гуревич тоже работал на “Днепровской мануфактуре” столяром. После войны был бригадиром столяров на Оршанском льнокомбинате.

В 1946 году мы вернулись в Дубровно из Барнаула. Нам сообщили, что наш дом уцелел. Он, кстати, и сейчас стоит. Отец сначала работал столяром на дому. “Дубровенскую мануфактуру” не восстановили. Это сейчас в Дубровно большой льнозавод. А тогда работать негде было. Многие дубровенские евреи, работавшие до войны на фабрике, переехали в Оршу, пошли работать на льнокомбинат. Так что с 1947 года наша семья живет в Орше».

Судьбы людей, работавших на «Днепровской мануфактуре», – это и есть история некогда знаменитого предприятия.

Дора Захаровна Фрадкина после института работала провизором. Сейчас на пенсии, ведет программу в Оршанском еврейском общинном доме.

«Папа 1910 года рождения, прошел всю войну солдатом, встретил Победу в Праге. Но тяжелое ранение – пуля в легком – давало о себе знать. И 41-летним, в 1951 году, Залман Абрамович Фрадкин умер, – рассказывает Дора Захаровна. – В Дубровно у нас было много родственников. У мамы – четыре сестры. Их отец, мой дедушка Соломон Стулин, был коммунис­том, секретарем партячейки. В годы Гражданской войны его кто-то предал. Семью расстреляли. Детей Стулины спрятали в подвале. Маминой старшей сестре был десять лет. Дети остались одни, и соседи их взяли на воспитание.

Мама до войны работала на “Днепровской мануфактуре”. Ее сестра Хая работала там же в столовой, были еще две сест­ры Вера и Хава».

Фрадкины перебрались в Оршу из Дубровно после смерти отца в 1951 году.

В журнале «Мишпоха», который издается в Витебске, было опубликовано несколько статей о «Днепровской мануфактуре». Прочитав их, в редакцию написала Ася Иткин, живущая в Израиле в городе Хайфе. Династия Зельманов многие годы работала на этом производстве.

«Наш дедушка Зильман Симон (Шимон) родился приблизительно в 1869 или 1870 году и до 1941 года работал ткачом на фабрике. В начале Великой Отечественной войны мне было двенадцать лет. Я хорошо помню дедушку. Он был очень верующим евреем, добрым, честным, милым человеком.

Дедушка приехал к нам в гости в Могилев 10 июня 1941 года – на день рождения моего младшего брата Аркадия (Айзика). Война застала его у нас. Дедушка, как патриот фабрики, не хотел оставаться в Могилеве, или уезжать на восток. Мы, трое детей с мамой, эвакуировались, а дедушка вернулся в Дубровно на фабрику. В этом местечке его расстреляли немцы.

У дедушки было три сына. Старший – мой отец Лейбе, работал до самой войны лекальщиком в Могилеве на швейной фабрике им. Володарского. Погиб на фронте.

Второй сын – Ирма, работал в Дубровно на “Днепровской мануфактуре”. По рассказам старожилов, когда фашисты захватили Дубровно, он ушел в партизанский отряд. До сих пор мы ничего не знаем о его последних днях. Семья Ирмы: шесть дочерей, десятидневный сын и жена – была расстреляна немцами.

На “Днепровской мануфактуре” работал наш дядя Петя (Пейше). Во время войны с Финляндией его забрали в армию, и мы даже получили извещение, что он погиб. И вот в 1940 году он вернулся с фронта раненый. У бабушки от радости случился сердечный приступ, и она умерла. В начале Великой Отечест­венной войны дядю Петю снова взяли на фронт. Израненный, он вернулся в Дубровно и узнал страшную весть, что вся семья: жена и трое детей, погибли.

Тетя Мэра Зильман тоже работала на “Днепровской мануфактуре”, вышла замуж. Муж ее, Фрумкин Минай, был редактором газеты “Днепровская правда”. До войны они жили в Орше».

«Мишпоха», № 8, 2000 г., Ася Иткин,
“Из редакционной почты”, с. 99.

Безусловно, всякое случалось у соседей: бывало, ссорились, даже враждовали и могли друг другу сказать обидные слова, которые камнем лежали на душе долгие годы. Но по воспоминаниям людей, молодость которых пришлась на тридцатые годы, серьезных конфликтов на национальной почве в Дубровно не возникало. Хотя было гонение на религию, закрывались еврейские школы. Может, молодость всегда вспоминается, как радостное, прекрасное время?

«Городок в моей памяти остался молодежным, культурным, – вспоминает Галина Райхман (Попова). – Был очень красивый парк. В городе работали две школы: белорусская и еврейская. Здание еврейской школы было двухэтажное деревянное.

Еврейская школа работала до 1937 года. Я училась в шес­том классе. Затем она стала белорусской, а в последние предвоенные годы ее сделали русской школой. 17 июня 1941 года мои одноклассники, которые начали учиться в еврейской школе в 1931 году, окончили выпускной класс. Я очень любила школу, друзей и учителей. Это самые счастливые, дорогие моему сердцу воспоминания. У нас был очень дружный класс. Каждый выходной мы собирались в чьем-то доме, играл патефон, и мы всем классом устраивали танцы, дружно ходили в кино, в парк, на танцплощадку… Кино показывали в здании бывшего костела. Там была “галерка” – так мы ее называли. Туда были билеты подешевле, и мы шли на балкон. Кинотеатр в годы войны взорвали. Рядом было здание монастыря. В нем до войны был рабфак, после – русская школа № 2. Я помню довоенных учителей, директоров школы Хазанович, Фишмана. У Хазанович был муж Осинский – работник райкома, его арестовали в конце 30-х годов, потом освободили, он вернулся очень больным человеком. Были любимые учителя: Гозданкер – преподавал русский язык и литературу (его родной брат был летчиком); Анна Филипповна – химию, Стесин Николай Иванович – белорусский язык и литературу, Фишман – географию.

...В классе были все евреи, в 9-м классе к нам в класс пришли два русских ученика: Сапега и Дубов. Обстановка в классе была очень дружная, национальный вопрос никогда не поднимался».

Мама Ревекки Григорьевны Каган (Алеевой) из Дубровно. Ревекка Каган прожила нелегкую жизнь. В 1941 году под бомбежками ушла на восток из местечка Горки Могилевской облас­ти, в эвакуации в Узбекистане работала санитаркой в военных госпиталях. Сумела окончить институт иностранных языков, в котором начинала учиться еще до войны. Работала переводчицей в Берлине в Контрольном совете, куда входили представители четырех стран-победителей, имела непосредственное отношение к знаменитому Нюрнбергскому процессу над фашистскими преступниками, потом преподавала английский язык в школе, в институте. И всегда в самые трудные моменты своей жизни вспоминала мамино местечко, и это, как она призналась, помогало:

«Шел 1918 год. Мой дед Фроим Каданер, очень религиозный человек, не хотел, чтобы его младшие дети учились в гимназии в Дубровно, “До чего они там додумались! Решили сделать субботу учебным днем. Никому не надо такое просвещение, если оно идет вразрез с нашими традициями, – считал он. – Другое дело – в Лядах. Там и в домах, и в гимназии чтят субботу”. И хоть его дети будут жить не под отцовской крышей, а снимать комнату у чужих людей, зато ученье пойдет им на пользу, а не во вред. Они вырастут настоящими евреями. И дедушка отправил младших детей на пароходике, который плавал по судоходной в те годы речке Мерея в Ляды. А присматривать за младшими братьями было поручено моей маме. В Ляды они приехали под вечер. Узнали, где можно переночевать, и отправились в гостиницу.

Дверь им открыл молодой человек с книжкой и лампой в руках. Это был мой отец, который после окончания Высших учительских курсов в Харькове работал учителем в Лядах.

...Назавтра, когда папа и мама шли из гостиницы в гимназию, мальчишки, игравшие во дворе, стали кричать: “А хосун мит а кале”. (“Жених с невестой” – идиш). Назавтра мама уехала домой в Дубровно. А папа стал писать ей письма. Писал каждый день письма в стихах. К сожалению, они не сохранились. Когда у папы был выходной, он приезжал в гости, а иногда и приходил пешком в Дубровно.

...Мы жили в Горках и часто приезжали в гости в Дубровно. Помню, садились в Орше на пароход и плыли по Днепру до Дуб­ровно. С парохода я видела дедушкин дом, я видела бабушку, которая стояла на крыльце и ждала нас. Прошло столько лет, а я до сих пор помню эти счастливые мгновения».

...В Дубровно мы приехали на улицу Крылова, где до войны жила семья Нирманов. Тихая, по-осеннему умиротворенная улочка со следами мощеной мостовой. Вокруг домов палисадники с цветами. На лавках дремлют, греясь на солнышке, коты. По-хозяйски разгуливают куры.

Юрий Аркадьевич показал фундамент, на котором стоял дом Нирманов. Фундамент остался довоенный, он больше по своим размерам, чем надо для нынешнего дома, обшитого сайдингом. В нем живут люди, которые вряд ли знают историю этого места, историю дома.

Юрий Аркадьевич продолжил свой рассказ:

– Как рассказывала мне мама, никто не верил, что война будет такой жестокой и длительной, все были уверены – Красная армия всех сильней, воевать будем на чужой территории, а не на территории Советского Союза, и что даже, если немцы придут, ничего плохого мирным жителям они не сделают.

Когда началась война и немцы стали быстро продвигаться вглубь страны, отец был призван в народное ополчение. А меня, маму, Геру и Мишу он смог отправить эшелоном со станции Осиновки на восток. Это было 6 июля 1941 года. Отец понял, что надо спасать семью. И вместе со старшим сыном Гришей буквально впихнул нас в какой-то вагон. В эшелоне, уходящем на восток, было двенадцать вагонов. Вскоре мы поняли, что в этом вагоне эвакуировали слепых. И они почувствовали, что к ним подсели какие-то посторонние люди, и хотели нас выбросить. Но благодаря тому, что в нашей семье был маленький ребенок, то есть – я, нас оставили в покое. Мы были уверены, что уезжаем на какой-то очень короткий срок и вскоре вернемся в Дубровно. Мама взяла с собой только самые необходимые вещи и какой-то портфельчик. В пути, на станции Катынь, эшелон разбомбили, мы остались живы, хотя много людей погибло. Потом нас посадили в какой-то проходящий эшелон, и мы добрались до Мучкапа – это городок в Тамбовской области, и какое-то время жили там. Нас приютили местные жители. Мама и братья работали в колхозе, помогали убирать урожай. Было очень жаркое, даже засушливое лето – июль, август 1941 года.

Когда мы уехали, брат Гриша еще оставался работать в Дуб­ровно в типографии. Был приказ, по которому люди не могли самовольно оставить рабочее место. Дисциплина, поддерживаемая очень строгими наказаниями, перед войной была железной. Власть сумела внушить страх, и люди боялись не выполнить приказ. Отец сумел отправить Гришу на восток в самый последний момент перед приходом фашистов. Гриша догнал семью в Мучкапе. Уже все вместе мы перебрались в Казань, где жил наш родственник. Какое-то время Гриша и Миша работали на заводе шоферами, пока их не призвали в армию.

Отца в народном ополчении вооружили какой-то допотопной берданкой. Возглавил ополчение в Дубровно начальник местной милиции по фамилии Мове. Оружия на всех не хватало. Оказать врагу, хорошо вооруженному, обученному, реального сопротивления ополчение не могло. Люди были мужественные и стремились защитить свой город, свою землю. Но ополчение было сломлено, многие погибли.

Отец какое-то время скрывался у соседки, жившей на той же улице Крылова напротив их дома. Это была простая и доб­рая белорусская женщина. Ее звали Авгинья. Как ее фамилия, я не знаю. Через какое-то время отец понял, что подвергает слишком большому риску семью этой женщины: за укрывательство евреев могли расстрелять всех ее членов. Он ушел от них и попал в гетто.

«Вот в этом доме жила Авгинья», – показал мне Юрий Аркадьевич. Мы поднялись на взгорок, на котором и сегодня стоит этот дом, и постучали в ворота. Прошло несколько минут, пока открылась калитка и из нее выглянул уже немолодой человек.

Юрий Аркадьевич поинтересовался, где можно увидеть сына Авгиньи, сказал, что лет восемь назад заезжал и разговаривал с ним. Сыну Авгиньи в 1941 году было 14 лет. Он хорошо помнил Арона Нирмана, знал, что его расстреляли в гетто.

Оказалось, что сын Авгиньи умер. В доме живут посторонние люди. Человек, открывший нам калитку, приехал в Дуб­ровно из Орши, чтобы помочь выкопать картошку. Сказал, что хозяйка дома уехала кого-то проведать в больницу, сейчас он один и не в курсе событий семидесятилетней давности.

Для него мы были людьми из другого мира. На той же улице, в тех же домах, сейчас другая жизнь, и попытки Юрия Аркадь­евича соединить эти времена иногда встречали понимание, но чаще – безразличие.

– Братья были призваны в действующую армию, – продолжил свой рассказ Юрий Аркадьевич. – Сначала на службу отправился Гриша. У него было плохое зрение, и его направили в железнодорожные войска. Обмундирование железнодорожных войск и их довольствие в первые годы войны было очень плохим. Солдаты-железнодорожники ходили по полям, перекапывали их, сами добывая себе еду.

Сохранились почтовые открытки, отправленные Гришей из армии. Они тогда строили железнодорожный путь Казань – Сталинград. Мама каким-то образом умудрялась ему что-то отправлять, хотя мы сами жили впроголодь. Гриша все время рвался на фронт. Во всех письмах писал, что будет делать все от него зависящее, чтобы попасть в действующую армию. Не понимаю, как с таким зрением его отправили учиться на пулеметчика. В 1943 году Гриша отправился на фронт. Мне было пять лет.
Я помню, как ему шили вещевой мешок из старых зеленых порть­ер и напекли в дорогу лепешки – кухоны.

Гриша писал с фронта: «Дорогие мои мама и братья! Я все сделаю, чтобы отомстить этим проклятым фашистам за нашу разбитую жизнь». Писал карандашом, отдельные строки были вычеркнуты военной цензурой. Это были открытки, как сейчас помню, на лицевой стороне рисунок – военный разведчик скачет на лошади. Гриша погиб в 1943 году под Воронежем.

Брат Миша был призван в армию в марте 1943 года, и его направили сначала в бронетанковые войска, а затем, в числе 120 человек, отобрали в мотоциклетный разведывательный полк. Учился четыре месяца, осваивая мотоциклы М-72 и американский «Харлей-Дэвидсон». Служил Михаил Нирман на 1 Украинском фронте. Освобождал Житомир, Киев. Потом воевал на 1 Белорусском фронте, освобождая от немецких захватчиков Белоруссию, Польшу. Прошел боевой путь до Берлина. Был тяжело ранен 27 апреля 1945 года, когда бои уже велись в столице Третьего Рейха. На мотоцикле вместе с ним воевали пулеметчик и автоматчик. Это были крепкие ребята из Сибири. Мина попала в мотоцикл, его друзья-сослуживцы погибли на месте, а у Миши было тяжелое ранение ноги. Два часа он лежал в зоне обстрела. Его вынес и спас от гибели москвич, русский солдат Александр Шаров. Брата отправили в госпиталь.

За подвиги Михаил Нирман был награжден двумя орденами Славы – это высшие награды для рядового состава, орденом Красной Звезды, медалями. Его представляли к званию Героя Советского Союза. Но он попал в госпиталь, и представление затерялось.

После войны Михаил почти два года лечился в госпиталях Ульяновска, Казани. Потом вернулся в Оршу, приспособился и на костылях стал ходить на работу на завод «Красный борец». Был рабочим в литейном цеху. Молодость брала свое. Несмотря на ранения, Михаил стал заниматься спортом, даже играл вратарем в заводской футбольной команде. Со временем возглавил спортивную организацию завода. Был отмечен Комитетом по физической культуре и спорту БССР поездкой на
2 Спартакиаду народов СССР в Москву. Это было в 1956 году, он взял меня с собой. На заводе и в городе Михаила Нирмана уважали, ценили.

Еще один брат Гера работал часовым мастером. Был инвалидом, но держался всегда мужественно.

Уже к середине июля 1941 года немцы хозяйничали в Дуб­ровно. Практически с первых дней оккупации начались издевательства над мирным населением. Всех евреев: женщин, стариков, детей, ждало уничтожение. Люди не догадывались об этом и надеялись, что их не тронут. Но иллюзии исчезали с каждым днем.

«Из Акта Государственной Чрезвычайной комиссии по расследованию преступлений немецко-фашистских захватчиков от 30 марта 1945 года: “С первых дней вторжения гитлеровских извергов в Дубровенский район и районный центр Дуб­ровно началось бесчеловечное хозяйничанье. Все население было поголовно превращено в рабов и использовалось на каторжных работах: постройке мостов, исправлении дорог, рытье траншей и других земляных сооружений и укреплений. Всякое ослушание или промедление безжалостно наказывалось резиновыми палками. Были случаи избиения до полусмерти”.

Из воспоминаний Золотарской Марфы Васильевны: «Ходила в комендатуру получать аусвайс и видела, как полицаи уложили на землю 10 евреев и избивали их палками».

Геннадий Винница, «Горечь и боль», Орша, 1998 г., с.18.

Это было еще до образования гетто, которое фашисты сделали по улице Левобереговой в начале осени 1941 года. Все еврейское население Дубровно и окрестных деревень было согнано в лагерь «Жилкоп».

«...Их согнали в двухэтажный дом теперешнего райпотребсоюза и трехэтажный дом напротив. Сначала узников оккупанты отправляли за территорию гетто для выполнения разных работ. Но людям было запрещено даже здороваться с ними. За самое незначительное нарушение установленных правил грозила неминуемая расправа. Один из узников спрятался в доме около теперешнего универмага, но был выявлен и расстрелян. Повезло 7–8-летней дочке врача-еврейки по фамилии Метр. Ее, рискуя жизнью, спрятала белорусская семья, что жила по улице Березовской. После войны спасенная девушка приезжала в Дубровно».

«Днепровская правда», 3 апреля 2004 г., Алексей Гаврутиков, «Трагическая судьба народа».

6 декабря 1941 года более 1500 узников гетто фашисты и полицаи расстреляли за фабричным двором «Днепровской мануфактуры». В действиях фашистов не было ничего случайного. Массовые расстрелы евреев обычно проводились в еврейские или советские праздники. В этом был изощренный садизм, который должен был действовать на психику узников, они должны были постоянно ощущать обреченность, бесполезность сопротивления. И места для расстрелов выбирались не случайно.

Евреев расстреливали в Дубровно, рядом с фабрикой «Днеп­ровская мануфактура» не только потому, что там подходящий для палачей ландшафт, на возвышенности можно установить пулеметы, а у жертв мало шансов для побега. «Днепровская мануфактура» – одно из самых еврейских мест в Дубровно, а может, и во всей Беларуси. Фашисты и их местные приспешники не знали о всех подробностях истории этого предприятия, но многое о нем слышали и сотворили чудовищное преступление именно здесь.

Воспоминания очевидцев восстанавливают хронологию тех страшных событий. Золотарская Марфа Васильевна свидетельствовала: «На краю карьера были установлены два пулемета. Выводили семьями. Дети обнимали мать и таким образом принимали смерть. Затем, независимо от того, живой или мертвый, сбрасывали в яму. В конце расстрела пригнали детей дошколят, и один немец-садист брал ребенка и ударял о колено, ломая позвоночник. После расстрела земля колыхалась несколько дней».

Из воспоминаний Арутюновой Екатерины Ивановны: «У кого из евреев была хорошая одежда, раздевали. После расстреливали. Убитых и еще живых закапывали. Я также видела изуверский способ убийства, когда некоторых людей обливали горючей смесью и поджигали живьем. Дрибинский и его дочь бежали. Полицай, погнавшийся за ними, убил его дочь. Отец откупился, дал ему золотую монету. Потом мой отец, Сахаров Иван, прятал его несколько дней, а потом он ушел в лес».

Геннадий Винница, «Горечь и боль», Орша, 1998 г., с.18.

«Отец был расстрелян именно в этот день, 6 декабря 1941 года, – рассказал мне Юрий Аркадьевич Нирман. – Так нам рассказали в 1947 году, когда мы вернулись из эвакуации. Мы приехали не в Дубровно, так как наш дом сгорел, а в Оршу, потому что дядя – мамин брат жил там, он нам помог на первых порах, и потом помогал строиться. Но мы, мама и братья, ездили в Дуб­ровно и знали, как расстреляли отца. Местные жители рассказывали нам эту историю, полную и трагизма, и героизма. Когда отца вели на расстрел, он смог затащить с собой в расстрельную яму палача. Не знаю, это был немец или полицай. Отец выскочил из шеренги тех, кого отправляли на расстрел, и вцепился руками в шею палача. Более того, говорили, что он перегрыз ему горло и затащил в могилу. Невозможно это себе представить».

После первого расстрела фашисты оставили в живых группу ремесленников, которые работали для нужд немецкой армии. Их, вместе с семьями, насчитывалось около 300 человек. Они прожили до февраля 1942 года. По другим данным, второй массовый расстрел дубровенских евреев произошел 2 апреля 1942 года.

«Как свидетельствуют некоторые жители Дубровно, в 1942 году некоторых горожан стали заставлять копать траншею в районе старой мануфактурной фабрики, а после дождя и снега расчищать ее. 2 апреля 1942 года немцы вывели узников гетто и колонами направили их в сторону траншеи. Один из узников бросился на немца, но был застрелен около родника.

За тем, как евреев вели на расстрел, сквозь щели в заборе наблюдало несколько подростков-дубровчан, пока их не прогнали полицаи».

«Днепровская правда», 3 апреля 2004 г., Алексей Гаврутиков, «Трагическая судьба народа».

В Акте Государственной Чрезвычайной комиссии по расследованию преступлений немецко-фашистских захватчиков записано: «Кроме массовых расстрелов, еще группами и по одиночке было расстреляно 185 человек. Всего в Дубровно было расстреляно 1985 евреев».

Отступая, немцы пытались уничтожить следы своих преступлений. Они понимали, что их ждет неминуемая расплата. Советским военнопленным было приказано раскопать расстрельные ямы, трупы достать, облить горючим и сжечь. Затем были расстреляны и сами военнопленные. Фашисты пытались уничтожить следы зверских преступлений. Старожилы вспоминают, что целую неделю над Дубровно стоял страшный смрад.

Были люди, которые, рискуя не только собственной жизнью, но и жизнями близких людей (за укрывательство евреев расстреливали всю семью), спасали обреченных на смерть.

Ида Гуменик, 11-летняя девочка из Ленинграда, проводила каникулы у своих родственников в колхозе недалеко от Могилева. Когда началась война, она не сумела вернуться домой и осталась у родственников. Когда те были расстреляны, Иде удалось убежать. Родственники успели сказать ей, что у них есть подруга Ефимия Реутович, которая живет Дубровно.

Девочке удалось добраться до этого города, ее спрятали в семье Реутович. Ефимия сказала: «Оставайся у нас. Я спасу тебя. Бог убережет моего Шурочку в Ленинграде».

Действительно сын Ефимии пережил блокаду. Степан и Ефимия относились к Иде, как к родной дочери. Они представляли ее всем под именем Лиды – девочки из Ленинграда, родители которой погибли при бомбежке города. Несмотря на это, у некоторых соседей появились подозрения и они донесли властям.

Полицай допросил Ефимию и Иду, выясняя происхождение девочки. В конце концов, он принял версию, придуманную Реутовичами. Степан также предоставил временное укрытие двум родственникам Иды, которые позже присоединились к партизанам.

После освобождения Дубровно в июне 1944 года Ида вернулась к своей семье. Они поддерживали дружеские отношения со спасителями девочки, на свадьбе у Иды Ефимию назвали почетной мамой.

16 апреля 2001 года Израильский институт Катастрофы и Героизма Яд-Вашем удостоил Степана и Ефимию Реутовичей почетным званием «Праведник народов мира».

Но многие из тех, кто пришел на помощь евреям в трагическое время, не получили никаких наград. Вспоминает Галина Райхман (Попова): «Мальчика-подростка Крупкина спасла жительница Дубровно, фамилию я не знаю. Я с ним лично говорила. Он был читателем районной библиотеки, когда я там работала. Он и после войны жил в семье, которая его спасла».

Юрия Аркадьевича Нирмана хорошо знают на Дубровенском льнозаводе: и директор Анатолий Дмитриевич Басенков, и председатель профкома Ольга Паладьевна Кривова.

Нирман позвонил с проходной, и вскоре мы встретились с Ольгой Кривовой. И уже все вместе отправились к памятнику. Юрий Аркадьевич и Женя привезли саженцы хвойных деревьев, чтобы посадить их у памятника. Ольга Паладьевна позвонила на завод, и вскоре подошли рабочие из строительной бригады. Обсудили, какие работы надо выполнить: внутри ограды положить декоративную плитку, сделать бордюр.

На месте расстрела евреев в начале пятидесятых годов был сооружен памятник. Это было сделано по инициативе секретаря Дубровенского райисполкома Хасина. Его семья была расстреляна в гетто. Это был, как тогда принято, безымянный памятник, на котором написано: «Советским гражданам, погибшим от рук немецко-фашистских захватчиков 1941–1942 гг.». И ни слова, кого расстреляли, за что.

«Мы регулярно приезжали к памятнику: я, мои братья, племянники, – рассказывает Юрий Нирман. – В середине 90-х годов оршанский исследователь Холокоста Геннадий Винница (сейчас он житель Израиля) обратился ко мне и попросил поделиться воспоминаниями о том времени. Я практически ничего не помнил. Попросил старшего брата Мишу рассказать обо всем. Миша много о чем вспомнил. Это есть в книге Геннадия Винницы «Горечь и боль». Миша вспомнил более 50 фамилий погибших. Они опубликованы в книге «Память. Дубровенский район».

Памятник сделан из кирпича, оштукатурен. Со временем стал разрушаться. Я с племянником регулярно приезжал сюда. Мы покупали стройматериалы, реставрировали памятник, убирали территорию вокруг него. Похоже, кроме нас уже и некому сюда приезжать из родственников погибших людей.

(В 1970 году в Дубровно жило 35 евреев, в 1989 году – 18, в 1999 году – 5 во всем Дубровенском районе, в 2013 году на учете в Оршанской еврейской благотворительной организации, которая занимается и евреями Дубровно, состоит всего 1 человек – А.Ш.).

Я обратился к директору завода, к председателю профкома. Фактически евреев фашисты убивали на нынешней территории льнозавода, это место сейчас за высоким забором. А памятник поставили чуть в стороне, за территорией предприятия. Руководство завода отозвалось на мою просьбу – были выделены люди, которые стали присматривать за памятником.

Я заказал в мастерской мраморную доску, на которой были выгравированы фамилии погибших, которые вспомнил мой брат. Мы вмонтировали мраморную доску в памятник.

Недавно Юрий Аркадьевич Нирман был в Иерусалиме в Институте Героизма и Катастрофы «Яд-Вашем», работал в архиве и привез новый список из более чем 300 фамилий узников Дуб­ровенского гетто, расстрелянных фашистами и их пособниками. Он установил ряд мраморных досок, на которых выгравированы все известные ему теперь фамилии погибших в годы Холокоста дубровенских евреев.

Среди них и Баркенблит Эстер Моисеевна. В августе 1945 года ее сын, фронтовик Беркенблит Е.Е., еще продолжать служить в армии. Он уже знал о зверствах, которые творили фашисты на оккупированных территориях. В Дубровно оставалась в годы войны его мама. И он пишет письмо в райисполком. Туда же пишут его родственники из Москвы. Секретарь райисполкома Хасин отвечает: «…если только она оставалась здесь, то ее в живых не может быть, ибо все те, которые остались на оккупированной территории фашистскими разбойниками от малого до старого, все как один этими людоедами, буквально все уничтожены – расстреляны…».

Но люди не верят, это не укладывается в мозгах – зверства такого вселенского масштаба.

И пишутся новые письма. Секретарь райисполкома Хасин обвиняется в формальном бюрократизме. Хотя, как видно из его ответов, судьба его семьи такая же страшная. «…Таким же способом, как и вы, я разыскивал и запрашивал в отношении своей семьи, и мне сообщили о семье моей, что о ее судьбе ничего неизвестно. В то время, как моя семья вся расстреляна немцами…»

Остается только догадываться, что сам Хасин в годы войны был в действующей армии или в партизанском отряде.

Секретарь райисполкома оправдывается, пытается доказать людям, что он ни в чем не виноват. «…почему вы меня так серьезно обвиняете в бюрократизме, мне не понятно. Иначе я лично вам писать не мог, так как точный учет расстрелянных отсутствует, просто кое-что мы узнаем от других».

Ответ написан 7 августа 1945 года.

Не знаю, живы ли сейчас фронтовик Баркенблит Е.Е. и послевоенный секретарь Дубровенского райисполкома Хасин. Времени прошло немало. И возможно, они не увидят на мраморных плитах фамилии родных людей.

Но, благодаря подвижнической деятельности Юрия Аркадь­евича Нирмана, восстановлена справедливость и увековечана память. На мраморной доске значится имя матери фронтовика Баркенблита Е.Е., а также сестер секретаря райисполкома Хасина: Роза, Лиза и Соня Айзиковны.

– Сейчас, когда уже никого из очевидцев той трагедии не осталось, да и их детей уже нет, я хранитель этой памяти, – говорит Юрий Аркадьевич Нирман. – Это тяжелый груз, хотя, казалось бы, никто меня не обязывает. Но по-другому я жить уже не смогу.

В жизни нет ничего случайного. Каждая встреча откладывает отпечаток. Когда я служил заместителем военного коменданта Архангельского отделения железной дороги в Няндоме – это между Вологдой и Архангельском, случайно познакомился с одним человеком, фамилия его Лопатухин. Он тоже из Дубровно, был узником гетто, находился среди тех, кого собирались расстрелять. Лопатухин упал в яму вместе с убитыми, но пули не задели его, он ночью выбрался из ямы. Местные жители помогли ему, и остался живым. Он рассказывал мне обо всем. Брат вспомнил эту семью, и фамилия Лопатухина есть на памятнике.

После первой встречи с Юрием Аркадьевичем Нирманом и нашей поездки в Дубровно я опубликовал в журнале «Мишпоха» очерк об этом – (№ 25, 2010 г.). Прошло несколько недель, и по интернету получил письмо из Болгарии от Елены Каган. Она просила срочно прислать адрес Нирмана.

А потом состоялась наша встреча в Беларуси. Лена и племянница из Израиля Женя Зимова приехали навестить родные места своих предков.

– Прочитала очерк про Юрия Аркадьевича, и меня, как захлеснуло, – рассказала Лена. – Я ведь почти ничего не знала о семье своей бабушки, о ее родителях. Бабушка была религиозной и молчаливой женщиной. Да и время тогда было такое, что напуганные жизнью люди старшего поколения не говорили лишних слов, боясь навредить своим детям.

Сейчас я уже что-то знаю о своих предках.

Мой прадед из Дубровно – Арон Лопатухин. Был мясником. Умер в Дубровно в 1912 году. Жил в местечке по улице Парижеской. Адрес написан на фотокарточке, которая хранилась у нас в Ленинграде. Интересно, откуда в Дубровно могла появиться улица с таким названием? Неужели это следы войны 1812 года, и улицу назвали те, кто в ней участвовал? Уж не знаю, победители или побежденные жили на улице Парижеской...

Арон Лопатухин был женат на Лие Мовшевне Пик. У них было пятеро детей: четверо дочерей, в том числе и моя бабушка Зина, и сын Моисей, который выбрался из расстрельной ямы.

Недавно Женя – внучатый племянник Юрия Аркадьевича Нирмана, вышел через интернет с предложением «Нирманы всех стран – объединяйтесь!». Ему ответил врач-офтальмолог из Ростова Павел Вакарев. Его бабушка тоже носит фамилию Нирман, она из Дубровно. Более того, до войны тоже жила на улице Крылова.

– Оказалось, просто однофамильцы, – сказал Юрий Аркадьевич. – Она знала всю нашу семью. Дора Нирман сейчас живет в Азове. Она вспомнила, как отец Арон Нирман задушил охранника во время расстрела.

В Орше мы заехали в дом, где после войны жили Нирманы.

Недалеко от этого дома еврейское кладбище. Здесь нашли последний приют мама Юрия Аркадьевича, его братья Миша и Гера…

...Юрий Нирман прожил большую жизнь, учился в железнодорожном техникуме, военном училище, академии. Закончил службу в армии в должности заместителя начальника военного научно-исследовательского института. Объездил многие города и страны. Но душа его осталась здесь: на земле, где родился и вырос… Здесь, в Орше, он завещал похоронить себя на еврейском кладбище, рядом с могилами родных.