Устроился Рувим Захарович работать на мебельную фабрику. Его, мастера на все руки, грамотного человека, взяли на работу начальником цеха. Кожевников понимал, что необходимо учиться, восстанавливать знания. Пошел на подготовительное отделение в Московский инженерно­строительный институт. Сдал все экзамены. В учебе Кожевников всегда был прилежным, и его хотели без экзаменов зачислить на первый курс. Даже сказали об этом. Но когда вывесили списки студентов, фамилии Кожевников среди них не оказалось. Он стал наводить справки, и ему посоветовали сходить в первый отдел. Для тех, кто не знает, что такое первый отдел, поясню – это представитель сосбезопасности на заводе, фабрике, в институте.

Приходит Кожевников в первый отдел, а ему мордоворот, сидящий за столом, говорит:

– Почему вы скрыли в автобиографии, что были осуждены и находились в заключении.

– Я реабилитирован и имею право нигде не указывать это.

– С твоей биографией тебя в Москве в дворники не возьмут. Забирай свои документы, – подытожил разговор начальник первого отдела.

Пришел Рувим Захарович на мебельную фабрику, поделился горем: «Вроде, реабилитированный, да не для всех». Ему говорят: «Не печалься. Иди учиться в техникум по нашему профилю».

Два с половиной года Кожевников был учащимся Всесоюзного заочного техникума деревообрабатывающей промышленности. Когда приходил на сессию, преподаватели говорили: «У нас такого толкового студента раньше никогда не было».

Годы, проведенные в лагерях, давали о себе знать. Открылась язва желудка, язва двенадцатиперстной кишки. Болел Кожевников серьезно и мучительно. Ему говорили: «Брось ты свою академию. Что нового она тебе даст?». А он, привыкший любое дело доводить до конца, решил, что обязательно окончит техникум. Когда защищал дипломную работу, рецензенты сказали, что она выполнена в объеме высшего учебного заведения. Он единственный был удостоен такой оценки.

Школа и техникум остались единственными официальными образованиями, полученными Рувимом Кожевниковым. Его перевели в конструкторы, а затем в главные конструкторы предприятия.

Здесь на мебельной фабрике и стал в полную силу раскрываться талант Кожевникова – конструктора, изобретателя.

«У меня все связано с пневматикой – сжатым воздухом. Начал я свои разработки, как сугубо производственные, чтобы улучшить качество выпускаемой мебели, облегчить труд, – рассказывал Кожевников и начинал рисовать в блокноте свои конструкции. – Вот заводской присадочный станок. Весил он тонны две, занимал уйму места. Моторы со сверлами должны ходить в разных направлениях и регулироваться, чтобы все детали во время сборки совпали. Я сделал легкий настенный станок на пневматике. Потом придумал сборочный конвейер. Устройство с помощью сжатого воздуха обеспечивало перемещение объекта по конвейеру».

На мебельной фабрике Рувим Кожевников проработал семь лет. И, наверное, и дальше занимался бы рационализаторскими предложениями на фабричном уровне, принимал делегации других предприятий и показывал свои разработки, получал грамоты и премии. Но приключилась одна история, которая, наверное, будет малопонятной сегодняшнему читателю.

Рувим Захарович был избран председателем фабричного партийного контроля. Однажды к нему пришли рабочие и сказали, что директор обнаглел, ворует чуть ли не в открытую. Грузят в машины шкафы, в них ставят тумбочки, столики. Это нигде не учитывается и вывозится за пределы фабрики. Дело, конечно, подсудное. Но битый жизнью Кожевников, который по здравому смыслу должен был сидеть спокойно (неужели мало ему досталось?!), вдруг решил разобраться. Что в нем взыграло? Жажда справедливости? Так ведь убедился на зоне: тернист к ней путь. Или Кожевников боялся выглядеть в глазах других людей трусом, уходящим от схватки? Так ведь мудрым уже стал и должен был понимать, что не в любом поединке можно победить. Наверное, он по-прежнему оставался идеалистом и не хотел видеть, что лозунги в этой стране живут самостоятельной жизнью и редко соприкасаются с буднями и даже праздниками.

Директор вызвал Кожевникова и сказал:

– Тебя это не касается. Не твои дела, не лезь.

Кожевников ответил:

– Нет, это мои дела.

Назавтра у Рувима Захаровича отобрали фабричный пропуск и уволили по сокращению штатов. Он пошел жаловаться в райком партии. В глаза ему сказали, что директор – человек заслуженный, и мешать работать они ему не станут. А что говорили о Кожевникове за глаза в том же райкоме, можно только догадываться.

Рувима Захаровича еще со времен техникума приглашали на работу во Всесоюзный институт мебели, где знали его технологические разработки. Когда пришел, взяли на работу с удовольствием. Назначили старшим инженером. Рядом работали люди, которые плохо знали производство, распределились сюда прямо из институтов, да и к делу относились безо всякого творческого подхода. Творить дано далеко не каждому. Эта божья искра, которая посещает избранных.

В то время был приказ, который гласил, что без лицензии Всесоюзного института мебели в производство не должно попадать ни одного изделия. Институт составлял тома документации, люди усердно занимались бумажной работой, как говорит Рувим Захарович: «Для мышей». Исправно получали зарплату и радовались жизни. Кожевников выдержал лет пять такой службы.

Все свободное время он по-прежнему посвящал разработкам новых устройств. Причем делал это одержимо. Ему отказывали в признании, а он настаивал на своем и продолжал творить. В результате вышел на пневматические устройства.

Рувим Захарович рассказывал мне про торовые устройства со всеми подробностями, боясь, что его детище останется непонятым.

«Торовые устройства – давно известная штука. Если шланг вывернуть с двух сторон, концы спаять и надуть воздухом, получится удлиненный цилиндрический тор. Он обладает поразительными свойствами, которые до поры до времени никто просто не замечал. Оказалось, что у торовых устройств неограниченные возможности. Они могут быть мягким захватом, опалубкой для заливки бетоном, причем как прямолинейной, так и гнутой, гусеницей для вездехода, которая не травмирует почву, и многим другим. Перечислять можно долго области, в которых могут успешно работать торовые устройства».

Рувим Захарович Кожевников написал письмо академику Ивану Ивановичу Артоболевскому. Академик увидел научную значимость разработок Кожевникова и пригласил его сделать информационный доклад на ежегодной конференции по «Теории машин и механизмов», которая проходила в Академии наук СССР.

Представляете, доклад в Академии наук СССР должен был делать выпускник заочного техникума, старший инженер отраслевого института. Даже младшие научные сотрудники, или как их называли «майонезы», в Академии наук смотрели на людей с такой биографией, как у Кожевникова, свысока. Считали их ненормальными изобретателями, доказывающими жизненность «перпетум мобиле». Наверное, в первую очередь, с этим было связано то, что у Рувима Захаровича скопилось немало отказных решений по торовым устройствам. Отказывал патентный институт, где экспертами чаще всего подрабатывали те же «майонезы» из академических институтов или люди, по случаю защитившие диссертацию и на этом основании считавшие себя учеными.

Кожевникову, например, писали, что все его устройства – это плод больной фантазии. Или вот такая фраза: «Если все так просто, люди давно бы до этого додумались». Или, например, сообщали, что «у американцев таких устройств нет». Кожевников и сам знал, что у них и ни у кого в мире таких устройств нет. Но не понимал, почему мы должны быть глупее американцев.

Про торовые устройства и отказы, которые Кожевников получил из патентного института, узнал корреспондент журнала «Наука и жизнь». В семидесятые годы это был очень популярный журнал. Его выписывали и покупали даже те, кто к технике никакого отношения не имел. «Наука и жизнь», как и «Техника – молодежи» были модными изданиями. Корреспондент приехал к Рувиму Захаровичу. Они долго и обстоятельно беседовали. А потом сотрудник журнала увез с собой тексты отказных решений.

Слух о необычном изобретателе­самоучке стал гулять по московским научным кругам. О нем говорили: кто с нескрываемой иронией, кто с любопытством, а кто и с профессиональным интересом.

Однажды в квартиру к Кожевниковым, в то время они уже жили в новом микрорайоне Черемушки, приехали два полковника. Им нужна была телега для перевозки спецгруза. Узнали про Рувима Захаровича, про его торовые гусеничные устройства и решили наведать изобретателя. Он показал им действующую модель. Полковники остались довольны увиденным. У телеги, которую предлагал Кожевников, давление на грунт было минимальным. Гораздо меньшим, чем у колесного устройства. Амортизация прекрасная. Другие плюсы.

Кожевникову предложили, и он перешел на работу во Всесоюзный институт связи. Это был «закрытый» объект, как тогда называли – «ящик». Отдел, в котором предстояло работать Рувиму Захаровичу, занимался антеннами, мачтами. Задача, которая стояла перед конструкторами, – разработать устройство, с помощью которого можно было бы в нужный момент за полтора-два часа поднять и смонтировать антенну. (Высота антенн равнялась многоэтажным домам). Задача сверхсложная. В институте ее пытались решать традиционными способами не менее пятнадцати лет, но не находили интересных конструктивных решений. Все мыслили частностями, и никто не видел картину в целом. Кожевников и здесь предложил решить задачу с помощью торовых устройств. Ему не поверили. Сказали, что во всем мире делают не так.

Научно­исследовательский институт, занимавшийся темами, связанными с обороной страны, был похож на обычную бюрократическую контору. Переписывали из года в год отчеты. Меняли для видимости несколько страничек. Просили новое финансирование. И время от времени выезжали на полигон для испытаний.

Не для Рувима Захаровича была эта работа. И через год, с неприятностями, с выговором, ушел Кожевников из этого «ящика». А еще через некоторое время он все же доказал, что самые мощные антенны можно быстро и надежно поднимать с помощью торовых устройств.

К этому времени Кожевников работал конструктором во Всесоюзном художественно-производственном комбинате Министерства культуры СССР. Как раз планировалась выставка в Лондоне «Золото из Оружейной палаты Кремля». Рувиму Захаровичу надо было сконструировать подиумы, витрины для размещения экспозиции. Помогала Евгения Игнатьевна, делала расчеты. С чьей-то легкой руки в одном из научных сборников написано: «Евгения Игнатьевна Кожевникова, кандидат технических наук, пожизненный ассистент Р.З. Кожевникова». Я уверен, что допущена неточность. Евгения Игнатьевна – соавтор многих работ мужа, хотя она оценивает свою роль гораздо скромнее.

Отправили выставку в Великобританию. Из Лондона прислали большое благодарственное письмо в Министерство культуры и попросили подарить им увиденное на выставке оборудование.

Рувима Захаровича сразу же назначили главным конструктором комбината. На этом месте, в этой должности от проработал 25 лет до выхода на пенсию. И после выхода на пенсию работал еще лет пять. Не хотели отпускать, да и чувствовал силы для работы. Чего же уходить на отдых?

Кожевников принимал участие в создании памятника Юрию Гагарину, который установлен в Москве. Делал в Киеве в Музее Отечественной войны диораму форсирования Днепра.

Восстанавливал после пожара диораму Бородинского сражения. Самое сложное в этой работе, как выяснилось потом, было сделать барабан для перевозки из Иванова ткани для изготовления панорамы. Гигантская катушка диаметром примерно в двенадцать метров должна была иметь прогиб не более одного сантиметра. Иначе ткань могла деформироваться.

Но, наверное, самой запоминающейся и самой сложной работой того времени была подготовка выставки одной картины – бессмертного шедевра Леонардо да Винчи «Мона-Лиза». Картина экспонировалась в Японии, когда там был с визитом председатель Совета министров СССР А.Н. Косыгин. Он убедил французов везти картину в Париж через Москву и показать ее в первопрестольной. Японцы готовились полгода, чтобы привезти шедевр из Лувра и организовать выставку в Токио. Делали
специальные несгораемые, непотопляемые контейнеры, с электроникой, определенным режимом температуры и влажности. Советским инженерам, конструкторам, искусствоведам, музейным работникам дали всего две недели, по истечении которых надо было представить программу транспортировки и организации выставки в Музее изобразительных искусств имени Пушкина.

За это короткое время разработали уникальный способ безопасной демонстрации картины. Был изготовлен специальный контейнер. Он прятался за стеной. Картину зрители видели через двойное пуленепробиваемое стекло. Они шли мимо этого оконца, как идут посетители Мавзолея мимо гроба Ленина. (Извините за сравнение.) Только если в Мавзолее можно хоть на мгновение задержаться, то здесь никакая остановка не предусматривалась. И ближе чем на три метра к окошку подходить было нельзя. Зал оснащался двенадцатью телекамерами, которые непрерывно вели наблюдение. Контейнер был начинен электроникой, поддерживал определенную температуру и режим влажности. Но весил он три тонны.

Притащили его в музей, поставили на ребро, а дальше надо было занести в зал и установить там. Монтаж и установку поручили Министерству монтажных работ. Они космодромы строили, другие ответственные объекты, поэтому им «Мону-Лизу» доверили. Пришли ребята умелые, опытные, но не учли, что музей – это все же не космодром. Говорят, надо комнату шпалами обложить, лебедки поставить, подъемные механизмы привезти. А сама комната – историческая ценность. Внизу сводчатый подвал, и там хранилась коллекция египетской керамики. Не разрешили в музее строительную площадку разворачивать. Через два дня должны были приехать специалисты из Лувра и дать разрешение на экспонирование «Моны-Лизы». Дело шло о престиже страны. Выставка была не только культурной акцией, но и политической.

Генеральный директор Всесоюзного художественно­производственного комбината вызвал Кожевникова и говорит:

– Надо завтра контейнер поставить на место. Если не сделаем, все полетят с работы, вплоть до министра.

Легко сказать: «Надо». А как это сделать? Рувим Захарович всю ночь не спал. Думал. Решение пришло под утро. На совещании у генерального директора предложил:

– Хочу проверить одну идею, хотя бы на модели попробовать.

– Останавливайте все производства. Все будут работать только на вас, – ответил генеральный директор.

А где-то в обед генеральный звонит Кожевникову и говорит:

– Бери монтажников и вези в музей. Там додумаешь и доделаешь.

Контейнер поставили за двадцать пять минут. Рувим Захарович и здесь применил пневматику. А если точнее, то призвал на помощь бытовой пылесос и шланги, которые и решили проблему.

...Министр предлагал свою машину, чтобы отвезти Кожевникова домой, но он был настолько вымотан и опустошен, ему хотелось побыть одному, и он сказал: «Пойду пешком». Шел до Черемушек часов пять или шесть.

Однажды вызвал Кожевникова генеральный директор комбината и говорит: «С вами хотят встретиться люди из Комитета по делам изобретений Совета министров СССР. Не догадываетесь, для чего?». Рувим Захарович рассказал ему про свои изобретения. «Ну, ну, – покачал головой генеральный директор, удивившись, что главному конструктору своей работы мало и он занимается еще чем­-то. – Идите домой и ждите гостей. Скоро приедут».

Рувим Захарович приехал домой и стал готовиться к встрече. Все хранилось в маленьком чуланчике, где не только человеку, но и устройствам было тесно.

Приехало двенадцать человек, во главе с заместителем начальника Комитета.

– Рувим Захарович, я собрал всех экспертов, которые давали отрицательные заключения на вашим заявкам на изобретения, – сказал он. – Мы у вас будем полчаса. Если вы докажете свою правоту – будут положительные решения, если не сможете – заканчиваем всякое общение.

Титулованная комиссия пробыла у Кожевникова пять часов. Все устройства исправно работали, не было ни одного сбоя. Заместитель начальника Комитета смотрел то на торовые устройства, то на Кожевникова, то на своих экспертов. В конце концов, он не выдержал и прилюдно назвал экспертов идиотами. А вскоре вышел приказ, гласящий, что все изобретения Кожевникова становятся «закрытыми». Никаких публикаций, выступлений. Изобретения имели не только серьезное экономическое, но и оборонное значение. Рувиму Захаровичу прислали бумаги, что его работы не подлежат оглашению, авторские заявки «закрыты», в чем он должен расписаться. Кожевников тут же отправил заказные письма в редакции газет, в Академию наук, военным и сообщил им о «закрытии» своей темы.

Евгения Игнатьевна, а она уже к этому времени давно была кандидатом технических наук, специалистом по гидравлике (и это подстегивало: жена – ученый человек, а он – инженер без диплома), сказала: «Ну, Кожевников, ты вышел на орбиту».

С Рувимом Захаровичем стали работать эксперты из Комитета по изобретениям. Уточняли, проверяли, анализировали. Не прошло и месяца, как вдруг в журнале «Техника–молодежи» появляются описания устройств Кожевникова с рисунками, схемами. Когда увидел, глазам не поверил. Он же «закрытый». Это – уголовное дело. Тюрьма. От переживаний у Рувима Захаровича случился сердечный приступ. Ему беспрерывно звонили из Комитета, но жена отвечала: «Болен, подойти к телефону не может». За это время разобрались, что редакция журнала получила уведомление о «закрытии» темы, но тираж уже был частично напечатан, и переделывать его было поздно. А может, кто­то хотел отодвинуть Кожевникова от темы и «раскрыл» ее.

После публикаций интерес Комитета по изобретениям угас. А Кожевников стал ежедневно получать письма со всего Советского Союза. Всем нужны были торовые устройства. И нефтяникам, и газовикам, и работникам лесной промышленности, и речникам, и морякам, и военным, и гражданским. Не хватило Рувиму Захаровичу деловой хватки. К его бы мозгам да разворотливость предприимчивого человека! Даже в годы советской власти он мог бы стать очень обеспеченным человеком и сделать солидную карьеру. Но Кожевникова никогда не интересовало, какую отдачу он может получить от своих изобретений. Его интересовал сам процесс творчества. Это выглядит странно и совершенно не понятно, но за свои устройства Кожевников не получил ни копейки. Он напоминал средневекового алхимика, желающего получить из свинца золото просто, чтобы доказать себе и другим возможность такого чудесного превращения.

Поначалу Кожевников отвечал на письма, объяснял, что такое торовые устройства, писал про их эффективность. А потом прекратил переписку.

– Никто не сделал мне никаких конкретных предложений, – сказал он. – Даже «спасибо» забывали говорить.

Наверное, самому надо было пробивать, настаивать, находить «нужных людей», записывать их в соавторы. Конечно, есть и другие пути пробиться, более честные, более достойные, но, к сожалению, менее эффективные. Так было во все времена. А уж особенно расцвело бурным цветом в годы советского застоя, когда над моралью больше всего издевались те, кто громче других ее декларировал.

Кожевников продолжал работать с торовыми устройствами. Решил, что можно сделать торовое стыковочное устройство для космических аппаратов.

Шел 1980 год. «Союзы» и «Аполлоны» уже вовсю бороздили околоземной космос и периодически стыковались. Рувим Захарович копался в библиотеках, изучал литературу. Стыковочный узел, который применяли в это время, – это сложнейший технический агрегат, состоящий из полусотни различных элементов. Работа заняла много времени. Но это было удивительно интересное время. Кожевников понял, что торовые устройства пригодны не только для Земли, но и для космоса. Он написал заявку и привез ее в патентный институт. Рувима Захаровича вместе с заявкой подняли «наверх» к большому начальству. А там, для начала, спросили:

– Кто у вас соавтор? Вы даже не кандидат наук... Где вы работаете? В Министерстве культуры…

На Кожевникова смотрели и ничего не понимали. Заявка сделана профессионально… Но космос – это удел избранных. А здесь – из Министерства культуры, без высшего образования…

Три года на разных заседаниях, конференциях, ученых советах обсуждали стыковочное устройство для космических кораблей, разработанное Кожевниковым. Пока наконец-то не признали и не вручили авторское свидетельство № 805587. Эксперты вынуждены были согласиться, что устройство, как записано в свидетельстве, «обеспечивает погашение энергии соударения и колебания, сцепку, выравнивание и стягивание аппаратов, а также их расстыковку». Тему тут же объявили «закрытой». Отпечатали всего шесть экземпляров авторской заявки. К Кожевникову приезжали специалисты из ЦАГИ, научно-исследовательского института, занимающегося космосом и авиацией. Говорили, что занимаются его работой. Консультировались.

– Вы должны работать у нас в ЦАГИ, – уверяли его.

А вот по поводу гонораров за разработки почему-то речь ни разу не зашла. Кожевников и потом не заводил разговор о деньгах, прилюдно даже не вспоминал о них. Он прожил всю жизнь бессребреником, на зарплату советского инженера, и считал это в порядке вещей.

Рувич Захарович придумал торовое устройство для дозаправки самолетов в воздухе. Выдали очередное авторское свидетельство, и тему снова быстренько объявили «закрытой».

– Я даже не знаю, – признался Кожевников, – это внедрено в практику или нет. Может, летает, а может – лежит в мусорном ведре мое изобретение.

В одной из папок Кожевников хранил газетные и журнальные вырезки о своих изобретениях. О них писали самые солидные советские газеты: «Социалистическая индустрия», «Советская Россия», популярные журналы «Наука и жизнь», «Техника – молодежи» и другие.

10 мая 1982 года самая главная советская газета того времи «Правда» опубликовала статью «Что может тор».

«Пневматические конструкции из тканей с резиновым и пленочным покрытием, применяемые в различных областях народного хозяйства, порой более экономичны и рациональнее любых других. Учитывая это, изобретатель главный конструктор Всесоюзного производственно-художественного комбината Министерства культуры СССР Р. Кожевников посвятил несколько лет (скромно сказано, на самом деле гораздо больше времени – А.Ш.) разработке и применению торовых пневмооболочек. Им создан комплекс устройств, отличающихся простотой конструкции и изготовления. Они имеют малую металлоемкость, транспортабельны и удобны в хранении.

…К сожалению, организации, где создают аналогичные по назначению устройства, пока не проявляют особого интереса к «чужим» изобретениям, а порой и необъективны в оценках их новизны и пользы. Сложилась ситуация, когда целый комплекс оригинальных изобретений, по-новому решающих важные народно-хозяйственные задачи, лежит без движения.

Думается, заинтересованным Министерствам и ведомствам пора объективно оценить и на практике использовать изобретения Р. Кожевникова».

Казалось бы, после такой статьи в «Правде», органе ЦК КПСС, где каждая строчка была директивной, изобретениям Рувима Захаровича дадут зеленый свет. Но на деле получилось все, как было обычным в те годы. Нужные бумаги легли в папки, папки были поставлены на полки и покрылись пылью. Самые лучшие идеи и начинания в очередной раз были скорректированы чиновниками и так и не увидели своего реального воплощения.

Впрочем, одно из изобретений Кожевникова – стиральная машина – уже в те годы нашло свое применение. Сделанная на базе тора, весившая несколько сот граммов: в нерабочем состоянии она висела на гвоздике в ванной. А в рабочем – отлично служила семье Кожевниковых.

А потом в стране наступили новые времена, появилось свободное предпринимательство. О Кожевникове вспомнили люди, решившие в короткое время заработать большие деньги. К Рувиму Захаровичу домой зачастил один из «новых русских». Честный и достаточно наивный Кожевников обрадовался вниманию, поверил в перспективы и открылся компаньону. Тот вскоре стал крупным предпринимателем, заработал немалые деньги, используя разработки Кожевникова. А об их авторе в очередной раз забыли.

В 2004 году в Иркутске в Государственном техническом университете проходила Первая Международная научная конференция по торовым технологиям. Естественно, Рувима Захаровича пригласили принять участие, но, к сожалению, здоровье уже было не то и прилететь в Иркутск он не смог. Но через пару месяцев получил книгу «Торовые технологии», которая состоит из докладов, сделанных на конференции. Фамилия Кожевников – наиболее часто упоминаемая в этой книге. Приведу одну из цитат:

«Несомненно, можно сделать вывод, что основателем и отцом торовых технологий в части разработки основных схем функционирования и проверки этих схем на действующих моделях является выдающийся русский изобретатель-самоучка Кожевников Рувим Захарович, активно продолжающий в настоящее время свою изобретательскую деятельность».

Летом 2005 года я несколько раз приезжал в Городок, встречался с Рувимом Захаровичем. Все теплые месяцы он вместе с женой Евгенией Игнатьевной проводит на родине. Живут в небольшом старом домике, стены которого, по словам Рувима Захаровича, «держатся на обоях». Во дворе Кожевников своими руками соорудил сарай с лежаком. В жаркий полдень здесь удобно укрыться от солнца. Домик находится недалеко от того места, где до войны жила семья Кожевниковых. Обстановка в «летней резиденции» немудреная, главное место в зале (он же является и спальней) занимает кульман.

– Над чем работаете? – спросил я у Рувима Захаровича.

Он ответил:

– Не будем опережать события, со дня на день должны рассматривать мое новое изобретение.

Так прошли последние десятилетия: от одного изобретения до другого, которые, как верстовые столбы, отмеряли его жизнь.

У Рувима Захаровича было более тридцати авторских свидетельств. А у его последователей – уже более двух тысяч, и почти никто из них не упоминает в своих открытиях о Кожевникове.

В свое время Государственный комитет по открытиям и изобретениям СССР неоднократно предлагал Рувиму Захаровичу устроить на ВДНХ выставку действующих моделей его торовых устройств. А Рувим Захарович считал, что изготовленные (в основном, в домашних условиях) модели не отвечают требованиям выставочных экспонатов и не могут в полной мере раскрыть сущность торовых устройств, их новизну, особенности и преимущества. И эти заманчивые предложения были отклонены. К сожалению, скромность, требовательное отношение к себе не всегда вписываются в быстро меняющиеся нормы жизни и уж никак не ведут к успеху.

Центральный политехнический музей Москвы после доклада с демонстрацией моделей торовых устройств предложил Кожевникову передать их ему за солидное вознаграждение.

Казалось бы, радуйся: тебя признали, твои работы будут экспонироваться в столичном музее, да и деньги пока никто не отменял, и они всегда нужны даже такой непривередливой и интеллигентной семье, как Кожевниковы. Но Рувим Захарович по­своему определил судьбу большинства моделей изобретений: передал их в дар на вечное хранение (если что-то бывает вечным) краеведческому музею родного Городка.

В 2001 году Рувим Захарович Кожевников был удостоен звания «Почетный гражданин г. Городка».

Есть что-то более важное для Кожевникова, чем деньги или слава...

Мал Городок, да дорог ему. Рувим Захарович предан земле, на которой родился, земле, которая должна хранить память о его предках...

Для многих он казался наивным: человек, оставшийся верным идеалам юности, творец, ищущий новые пути в науке.

...В январе 2007 года из Москвы пришло скорбное известие – перестало биться сердце Рувима Захаровича Кожевникова.