В начале девяностых годов я узнал, что небольшой белорусский городок Толочин – родина великого американского джазового музыканта и композитора Ирвинга Берлина.

– Это же может стать туристическим центром, – подумал я. – И сюда с интересом приезжали бы группы из разных стран мира, и среди них, безусловно, нашлись бы спонсоры. Но для этого нужно сделать хотя бы один шаг навстречу туризму. Представляете, в полутора часах езды от Минска появится Дом-музей всемирно известного музыканта. И соответствующая реклама будет сделана, и сувенирная продукция подготовлена. Гарантирую интерес американцев и любителей джазовой музыки из разных стран. Тем более, что еще полтора часа езды, и вы в Витебске, где кроме всего прочего, Дом-музей Марка Шагала. Заманчивый туристический маршрут.

Весь мир знает, как американцы гордятся своим флагом, гимном, государственной символикой. Песню Ирвинга Берлина «Боже, благослови Америку» американцы считают вторым гимном страны. 11 сентября 2001 года, сразу после совершения чудовищного террористического акта, в результате которого погибло более трех тысяч человек, – члены конгресса и сената США экстренно собрались, чтобы обсудить ситуацию. После речей зал замер, многие шепотом читали молитву в память о погибших. И вдруг раздался голос одного из сенаторов: «God Bless America Land that I love...» И сотни людей подхватили: «Боже, благослови Америку, землю, которую я люблю...» Зазвучала песня, которая стала неофициальным гимном США. Американцы пели ее на фронтах Второй мировой войны, в дни национальных праздников и трагедий. Джаз и вовсе музыкальный символ США. Так вот, и к песне «Боже, благослови Америку», и к становлению джаза самое непосредственное отношение имеет Ирвинг Берлин.

Будущий классик американской музыки родился в местечке Толочине в семье Мойши и Леи Бейлин в мае 1888 года и получил при рождении имя Израиль. В семье было восемь детей. Отец подрабатывал канторским пением в синагоге. Когда мальчику было пять лет, семья перебралась в Америку. Тогда многие еврейские семьи искали счастье за океаном. Кто-то нашел его, но Мойша Бейлин был не из их числа. Он много и трудно работал. И, не выдержав всех потрясений, вскоре умер.

Вокруг биографии Ирвинга Берлина ходит много разных разговоров. Впрочем, сам музыкант не раз давал для этого основательные поводы. Когда американский режиссер Стивен Спилберг, собиравшийся в 1980-х годах снимать кино об Ирвинге Берлине, в интервью спросил Ирвинга о месте его рожденния, в ответ услышал: «В Тобольске», хотя раннее в 1930–1940-х годах Ирвинг заявлял, что родился в Могилеве.

Дочь музыканта Линда Луиза Эммет, живущая во Франции, которая в 2003 году побывала в Тюмени на праздновании 115-й годовщины со дня рождения Ирвинга Берлина, заявила, что ее отец родился в Тюмени. В краю нефтяников и газовиков умеют хорошо принимать гостей, и, возможно, такой ответ был связан с сибирским гостеприимством.

«Американские биографы свет на родство Берлина с Толочином проливают выразительнее: “...будущий классик песни, в честь которого в 2002 году была выпущена почтовая марка США, родился в местечке Толочин Могилевской губернии (сейчас Витебская область Беларуси) в семье Мойши и Леи Бейлин в мае 1888 года, получил имя Израиль... В 1893 году семья переехала в Нью-Йорк. Отец, приучивший мальчишку к пению, вскоре умер...” Другие источники местом рождения Ирвина Берлина называют Тюмень. А в Толочин, мол, будущий композитор попал уже после Сибири. Но даже в этом случае биографы пишут, что в Соединенные Штаты семья Бейлина уехала из местечка Толочин.

Как бы то ни было, ни один из исследователей не отнимает у Толочина права на причастность к судьбе Бейлина-Берлина.

Где точно был дом Бейлиных? Сейчас вряд ли возможно это установить».

Карлюкевич Алесь, «Вся Америка хором пела песни
толочинского парня», http://tolochin2006.narod.ru/Karlukevich.htm

Дальняя родственница Ирвинга Берлина – Зоя Сульман, живущая ныне в Великобритании, написала для журнала «Мишпоха» очерк о своей семье «Одна история в двух частях». Она утверждает, что место рождения Ирвинга Берлина – белорусский городок Толочин. Хотя, безусловно, только после того, как будут найдены документы, в частности, записи казенного раввина, можно будет говорить о достоверности именно этой версии.

«Когда я была маленькой, родители часто летом отвозили меня погостить к бабушке, Эте Давыдовне Бейлиной (по мужу), которая жила в Толочине. У бабушки был старинный альбом с семейными фотографиями ее и дедушкиных родственников. Я очень любила подолгу рассматривать эти фотографии, слушая бабушкины рассказы о жизни и судьбах людей, запечатленных на этих снимках.

Однажды меня привлекла фотография пожилого мужчины в странной шапочке, и я попросила бабушку рассказать о нем.

– Это дядя твоего дедушки Соломона – Моисей Бейлин, который очень хорошо пел и был кантором Толочинской синагоги, – начала свой рассказ бабушка. – Его дом был недалеко от синагоги. В то время в Толочине случались погромы, и однажды ночью, в 1893 году, дом Моисея, где он жил со своей женой Лией Липкиной и восемью детьми, подвергся нападению и был сожжен дотла. На следующее утро родственники, пережившие погром, пришли к дому в надежде найти хоть кого-нибудь из них в живых, но не смогли обнаружить среди руин даже останков. Семья исчезла бесследно. И тогда решили, что все они сгорели заживо вместе с домом. Поскольку и позднее об их судьбе ничего не было слышно в России, эта страшная история многие десятилетия жила в семьях Бейлиных и их потомков, свидетельствуя о тяжелом положении евреев в России...

В 1941 году началась война с Германией, но, к большому счастью, мой отец успел вывезти бабушку в Москву буквально за несколько недель до захвата Толочина немецкими фашистами. В привезенных бабушкой вещах обнаружился и любимый мной альбом, и теперь уже не только бабушка, но и мама (Геня Соломоновна Бейлина до замужества, Г.С. Косая – по мужу), рассматривая вместе со мной старинные фотографии, рассказывала семейные истории, время от времени возвращаясь к трагедии семьи кантора Моисея Бейлина.

Прошло много лет, я сама уже, став бабушкой, рассказывала различные истории из собственной жизни своему внуку в Новой Зеландии, куда мы переехали жить в 1995 году. И вдруг однажды, по радио ‘’Свобода’’ в передаче Дмитрия Савицкого об американском джазе, я услышала его рассказ о творчестве и судьбе знаменитого американского композитора, еврея российского происхождения, Ирвинга Берлина (Израиля Бейлина). Слова о том, что отец Изи был в 1890-х годах кантором, в Толочине, вызвали у меня в памяти бабушкины рассказы о трагедии, случившейся в то время в Толочине, и тут же мелькнула догадка, что кантор Моисей – одно и то же лицо в двух рассказах и, значит, его семья не погибла в огне в ту страшную ночь, а спаслась чудесным образом, и его сын, Изя Бейлин (Ирвинг Берлин) – двоюродный брат моего дедушки Соломона, прожил длинную и удивительную жизнь!

Чем больше читала я статей и материалов о нем, тем больше убеждалась в реальности своего предположения, а получив подтверждение от своих родственников из Франции (чьи предыдущие поколения эмигрировали в эту страну во время и чуть позже Октябрьской революции) о том, что им известно о родственных отношениях с семьей Ирвинга Берлина, я уже более не сомневалась, что он действительно наш родственник. В день того страшного погрома кантор вместе со всей семьей, очевидно, ночью, не сообщив никому, увел свою семью через границу. Они добрались до Антверпена и оттуда уехали на корабле «Rhynland» в Нью-Йорк. Изе тогда было 5 лет».

Мальчишке пришлось узнать, что такое голод, безработица. Поначалу трудился в китайском ресторане. Потом стал петь на улице. Гонорар – несколько центов в день. Позднее биографы Ирвинга Берлина напишут: «Он занимался пением, чтобы выжить. Если пел плохо, приходилось голодать».

Девятнадцатилетний юноша пишет первую песню «Мери из солнечной Италии». А через четыре года создает композицию «Alexander Regtime Band». Так начинался американский джаз.

В 1918 году Берлина призывают в армию. В мире неспокойно. Ирвинг делает наброски песни «Боже, благослови Америку». Впрочем, тогда песне было суждено остаться в набросках. Зато известность получает композиция Ирвинга Берлина «Как ненавижу рано просыпаться». Гонорар – 150 тысяч долларов. Правда, композитор их не увидел. Деньги стали добровольным пожертвованием (доб­ровольным ли?), пошедшим на обустройство военной базы. Во всяком случае, так официально числилось во всех документах.

К позабытой идее Ирвинг Берлин вернулся в 1938 году. В мире пахло войной. В Германии фашизм. В ночь с 10 на 11 ноября нацисты страшным погромом отметили очередную годовщину пивного путча. А уже днем 11 ноября по американскому радио прозвучала песня Ирвинга Берлина «Боже, благослови Америку». Ее исполнила Кейт Смит. Песню подхватили все Соединенные Штаты.

Гонорары за песню «Боже, благослови Америку» были баснословные. Ирвинг Берлин учредил Фонд песни. Все будущие гонорары завещал американской ассоциации скаутов. (Хотя бы на секунду вспомнил о маленьком белорусском местечке Толочин!).

Музыкант прожил 101 год. Написал более тысячи песен.

Каким же был Толочин во времена, когда здесь жили родители Ирвинга Берлина? Чтобы подробнее ответить на этот вопрос, расскажем об истории местечка.

«Во времена Речи Посполитой местечко Витебского воеводства Оршанского повета. Данные о евреях в Толочине встречаются уже в 1717 году. В 1766 году в Толочинском кагале и его парафиях числилось 648 евреев.

Ныне (1907 г. – А.Ш.) местечко Могилевской губернии Оршанского уезда. По ревизии 1847 года в Копыльском уезде имеются следующие “еврейские общества”: ... Старо-Толочинское в составе 1327 душ, Ново-Толочинское в числе 346 душ.

По переписи 1897 года в Толочине жителей 2614, из них 1955 евреев».

«Еврейская энциклопедия» Изд-во Брокгауза – Эфрона,
С.-Петербург, 1907, т. XIV, с. 903.

С 1792 года Толочин, к которому со временем прибавилось слово «старый», находился в составе Российской империи (с 1801 – в Оршанском уезде Могилевской губернии). Во второй четверти XIX столетия стал строиться Новый или Заречный Толочин. Он был основан на другом – западном берегу Друти и вошел в состав Сенненского уезда Могилевской губернии.

«С 1880 по 1905 год еврейское население города Толочин составляло более 70 процентов от числа жителей. Традиционным занятием местных евреев была торговля лесом, зерном, водкой, рыбой, кондитерскими изделиями, галантереей. Среди евреев были также отменные ремесленники: кузнецы, гончары, портные, сапожники, кожевенники, парикмахеры, пекари. Занимались рыбной ловлей, извозом. Во второй половине XIX века в Толочине проводились три однодневные годовые ярмарки. К 1880 году действовала 71 деревянная лавка. В начале XX века получил развитие рыбный бизнес, но торговля зерном и лесом оставалась главной статьей дохода. Основным торговым путем для жителей Толочина с давних пор была дорога Москва – Варшава и река Друть. В нижнем течении она была судоходной. (Друть – от литовского “друтас” – широкий – A.Ш.).

В XIX веке в связи с развитием общероссийского рынка появилась потребность в новых видах коммуникаций. В 1866 – 1867 годах начались подготовительные работы по постройке Московско-Брестской железной дороги. В 1871 году вступил в строй ее Брестско-Смоленский участок. Дорога прошла в трех верстах от города. Это значительно оживило экономическое и культурное развитие Толочина. В 1897 году годовой товарооборот станции Толочин составил 12800 тонн леса и свыше 3000 тонн зерна. Кроме того, большая часть леса сплавлялась по Друти до пристани Прибор Могилевского уезда.

Давайте попытаемся заглянуть в Толочин года примерно 1880-го. Тогда здесь было 160 деревянных и 3 каменных дома, 110 из них принадлежали еврейским семьям.

Всего в местечке в 1880 году проживало 1119 евреев.

Известны фамилии крупных толочинских торговцев начала XX века. Бакалеей промышляли Гилей Ицков Алитиц, Сора Лейзерова Кантарович, Злата Мейерова Изерлис. Керосином и сахаром торговал Залман Берков Шур. Льняными изделиями – Израиль Мовшов Мерлис. Солью занимался Ицка Янкелев Димент, цветами – Гилель Евнов Крук. Среди крупнейших толочинских торговцев был некто Замель Шоломов Бейлин, владеющий бакалейным магазином. Возможно, родственник американского композитора Ирвинга Берлина (Изи Бейлина).

Российские власти прилагали немало усилий для военного и финансового развития этого региона. Были введены в строй новые коммуникации: телеграфная станция (1870); почтовая связь по дороге из Москвы до Бреста; участок дороги Рогачев – Толочин; реконструирована толочинская якорная стоянка».

Анатолий Шнейдер, «Толочинские евреи»,
http://shtetle.co.il/Shtetls/tolochin/tolochin.html

В конце XIX – начале XX столетия Толочин – культурный и промышленный центр региона. Здесь действовали две начальные трехгодичные государственные школы, аптека, библиотека. Работали несколько небольших заводов, перерабатывавших сельскохозяйственное сырье, и стеклозаводы крупного промышленника, учредителя фирмы «Стекольные заводы Мерлис».

В Толочин приезжали люди из других местечек за товарами, здесь было много оптовых магазинов, лавок и ларьков, большая базарная площадь.

Ярмарки традиционно проводились во всех белорусских местечках. Для крестьян из окрестных деревень это была возможность реализовать в местечке выращенную продукцию, для ремесленников – продать тем же крестьянам свой товар. Те, кто был побогаче, совершали оптовые покупки и затем реализовывали купленное в других местечках, на других ярмарках и имели свой навар. Люди ждали ярмарки, как ждут праздник, – это была возможность встретиться, пообщаться.

Толочинские ярмарки проходили ежегодно: 9 мая – «Николаевская», 20 июля – «Ильинская» и 8 сентября – «Успенская». Они не имели всероссийского размаха, но и скромными их не назовешь. Приезжали продавцы и покупатели не только из окрестных
деревень и местечек, прибывали купцы и торговцы из Орши, Могилева. Продавали, кроме сельскохозяйственных товаров, домашнюю птицу, коров, овец, коз, был конный ряд, торговали сукном, тканями, посудой, упряжью, товарами для дома.

На ярмарках можно было услышать белорусскую, еврейскую, русскую, польскую, цыганскую, литовскую, латышскую, немецкую речь. Все отлично понимали друг друга. И после удачной покупки или продажи заходили в корчму, чтобы стаканчиком вина или чего-нибудь покрепче закрепить торговую сделку.

После установления Советской власти некоторое время ярмарки еще продолжались, но у них был уже не тот размах. Уходили на долгие десятилетия с белорусской исторической арены купцы, предприниматели, частные торговцы и ремесленники-единоличники, а вместе с ними заканчивали свой век и местечковые ярмарки – как экономическое, социальное и культурное явление.

Толочинские старожилы еще помнят торговые кирпичные ряды, размещавшиеся на месте современной центральной площади города. В этих рядах находились магазины и лавки – в основном, еврейские, а идиш был здесь языком межнационального общения. Сюда стремились прийти вместе с родителями местечковые дети. Развлечений в то время было немного. А в торговых рядах за грош можно было купить стакан сельтерской, пряник или конфету.

Торговые ряды использовались по своему назначению и в первые послевоенные годы.

Вспоминают старожилы и пожарную каланчу, с высоты которой, как на ладони, был виден город и его окрестности. Днем и ночью на каланче нес службу дозорный. В 1897 году в городе была создана пожарная дружина и в ней четыре отряда: лазальщиков, трубников, защитников и отряд по водообеспечению. У пожарников были хорошая выучка и дисциплина.

На площади проводились парадные сборы, учеба пожарных.

Кроме государственной, в городе действовала добровольная пожарная дружина.

Всегда приводила толочан в восторг игра духового оркестра на городской площади в дни праздников. Музыкантами были те же пожарники Якова Шура.

«На площади часто собиралась местная детвора и взрослые зеваки посмотреть пожарных. В блестящих медных касках и специальных костюмах они проводили парадные сборы и тренировки по тушению пожаров. Начальником пожарной дружины был фельдшер Яков Шур. Он не только командовал пожарной дружиной, но и был хорошим лекарем, которого уважали местные жители. Да и не только местные, многие приезжали к нему из окрестных деревень. Человек был авторитетный.

Добровольной пожарной дружине хватало работы. Пожары в деревянном городе – дело привычное. Очень часто ночью с каланчи, расположенной над главным выходом с базара, доносился колокольный звон, поднимающий жителей на тушение пожара».

«Наша Талачыншчына», 5 марта 2005 г.,
Олег Плаксицкий, «Песчинка времени».

Рядом с площадью в большом фруктовом саду находился Государственный банк – деловой центр Толочина. Сегодня трудно представить, но в те времена в небольших местечках порой совершались нешуточные сделки.

«Деловые люди подъезжали к банку даже в каретах, запряженных тройками и двойками лошадей. Приезжие останавливались в соседней гостинице. Она располагалась на втором этаже каменного двухэтажного дома. На первом этаже были аптека и мастерские. За гостиничным домом находилось частное еврейское училище, или начальная школа. Большой белый дом с другой стороны площади – это дом чиновника, за углом его была винная лавка, “монополька”. Такое название она получила из-за монополии государства на торговлю алкоголем. И в дореволюционном Толочине было много пьяных, иногда возникали драки, но особых побоищ не было. Всякое случалось, но не было то время таким жестокосердным. Трудным было, но не жестоким.

Основное население составляли евреи, белорусы, поляки. Но больше было евреев. Возле начальной школы находилась контора казенного раввина, там выдавались свидетельства о рождении, метрики, свидетельства о смерти и другие документы».

«Наша Талачыншчына», 5 марта 2005 г.,
Олег Плаксицкий, «Песчинка времени».

Сразу за Базарной площадью начиналась главная улица – Оршанская, теперь ул. Ленина. Здесь жили более состоятельные люди, а по вечерам любила гулять молодежь. Обычно прогулка завершалась в большом парке. Летом Толочин буквально утопал в зелени деревьев.

На Оршанской улице находились большая двухэтажная деревянная синагога и две синагоги поменьше, а заканчивалась улица православной церковью и церковными постройками. Для белорусских местечек такое соседство (прибавьте еще и костел) было тоже очень характерным.

«На первом этаже большой синагоги молились мужчины, здесь была бима, арон-кодеш и все необходимое для богослужения. Женщины молились на втором этаже. На синагогальном дворе происходил свадебный обряд. Сюда приводили жениха и невесту в сопровождении родных и знакомых, ставили свадебный балдахин (хупу) и проводили обряд обручения».

«Наша Талачыншчына», 6 мая 2006 г.,
А. Шнейдер, «Шесть столетий вместе».

Кантором какой синагоги был отец Ирвинга Берлина – Мойша Бейлин, пока установить не удалось. Предполагаю, что большой, в общине которой были более состоятельные люди. На их пожертвования содержались синагога, миква, хедер, различные благотворительные организации, выплачивалось жалование раввину, кантору. Общины небольших синагог не часто позволяли себе подобную «роскошь», ограничиваясь выплатой жалования раввину и меламеду (учителю).

Вероятно, и дом Мойши Бейлина находился недалеко от синагоги на Оршанской улице. К началу тридцатых годов, в разгар атеистической кампании, большую синагогу закрыли.

Вспоминает Белла Борисовна Каждан: «К началу 30-х годов синагогу закрыли, и на этом месте появился кинотеатр. Припоминаю, что евреи арендовали деревянные постройки под молельные дома. Один из них был в доме Ицика Качана на Никольской, другой – за мостом по Заречной улице, и третий – находился на улице Оршанской. Существовала в местечке до 1937 года и еврейская школа-восьмилетка».

Геннадий Винница, «Горечь и боль», Орша, 1998 г., с. 140.

Улица Заречная (Зареченская), теперь ул. Энгельса, была одной из самых больших в городе. Ее можно было бы еще назвать улицей ремесленников. Здесь жили люди, зарабатывавшие на хлеб своими руками и знавшие цену каждой копейке.

«Начиналась Заречная улица недалеко от базара, пересекала Друть и тянулась в западном направлении, пересекаемая многими переулками и улицами. Здесь были почта и телеграф. Жили портные, сапожники, кузнецы. Освещали улицу керосиновые фонари, не все улицы были мощены, по бокам располагались деревянные тротуары».

«Наша Талачыншчына», 6 мая 2006 г.,
А. Шнейдер, «Шесть столетий вместе».

Исследователь К. Аникевич, издавший книгу о Сенненском уезде, о Заречном Толочине писал: «Благоустроенное местечко, имеющее привлекательный вид».

К.Т. Аникевич «Сенненский уезд Могилевской губернии»,
Могилев, 1907, с. 144.

Немного населенных пунктов удостоилось такой оценки этого человека.

В 1897 году в Заречном Толочине проживал 801 человек, из них евреев – 299. Евреям принадлежало 27 домов из 93, действовала синагога, в 1908 году – три синагоги. В феврале 1916 года в Заречный Толочин переселились 33 беженца-еврея из западных регионов страны. Царское правительство пыталось списать военные неудачи в Первой мировой войне на евреев, обвинив их в шпионаже в пользу германских войск. Мол, язык идиш и немецкий язык схожи, они и сообщают обо всем неприятелю. А поэтому их следует срочно выселить из прифронтовой полосы.

В 1903 году в Толочине в образованной еврейской семье родилась Софья (Спринц) Львовна Рохкинд. Ее отец – часовой мастер, хорошо знавший ювелирное дело. Кроме идиша, он свободно владел русским, немецким и древнееврейским языками. Софья с детства росла «книжной» девочкой. Знала наизусть поэ­зию классиков ивритской литературы Бялика и Черниховского.

В 1920 году Софья поступила в Институт еврейских знаний в Петрограде. После его закрытия перевелась на еврейское отделение литературно-лингвистического факультета Московского государственного университета. В 1928 году начала работать в еврейском секторе Белорусской Академии наук, защитила кандидатскую диссертацию по поэтическим переводам А.С. Пушкина на идиш.

В годы сталинских репрессий из лингвистического отдела уцелели всего двое ученых – С. Рохкинд и Г. Шкляр. Еврейский сектор закрыли, а «уцелевших» перевели работать в институт белорусской литературы и языка. В 1939 году Софья Львовна совместно с Г. Шкляром завершила работу над идиш-русским словарем. Этот труд принес ей мировую известность.

В начале 1950-х, когда повсюду выискивали «беспачпортных» бродяг и безродных космополитов, Софью Рохкинд уволили с должности заведующей кафедрой, даже не скрывая, что сделано это для укрепления института кадрами коренной национальности. На возражение Софьи Рохкинд, что она «коренная, что все ее корни в Белоруссии», ей цинично ответили: «У вас не те корни».

Софья Львовна была добрым человеком, помогала всем, чем могла. У нее было много учеников. Она оставила хорошую память о себе у всех, кто ее знал.

Почти потеряв зрение, в 1996–1998 годах, Софья Рохкинд написала воспоминания о городе своего детства и юности – Толочине. Ей было 97 лет, когда она ушла из жизни.

«В мое время это было большое местечко, оно расположено на железнодорожной линии Минск–Москва, в 40 верстах от бывшего тогда уездным города Орши, большого железнодорожного узла. Считалось владением помещика Славинского. Население состояло в основном из евреев и белорусов, были также и поляки, но преобладали евреи. Близость железной дороги (3 версты) от местечка накладывала свой отпечаток на жизнь и занятия людей. Евреи занимались, главным образом, торговлей и различными ремеслами. В Толочин приезжали за товарами люди из других местечек, здесь было много оптовых магазинов, приезжали также по делам в разные учреждения – банк, нотариальную контору и др. Крестьяне из окрестных деревень привозили на продажу свои продукты и изделия – овощи, сено, дрова, деревянные и льняные изделия. Два-три раза в год были ярмарки-кирмаши, на них приезжали не только крестьяне близлежащих деревень, но наезжало много торговцев и покупателей из других городов. Крестьяне привозили на продажу свиней, поросят, разную птицу и продавали их тут же, у возов. Здесь можно было купить и корову, и лошадь, вокруг лошадей вертелось много цыган и приезжих. Приезжали деревенские девушки в нарядных платьях, с лентами в волосах, они разгуливали по базару и улицам с цветами в руках, парни играли на гармошках, выпивали у “монопольки” водки и другие напитки, бывало довольно много пьяных, иногда возникали драки, но я не вспоминаю каких-нибудь серьезных побоищ. Все было под недремлющим оком полиции в лице местного урядника и стражника. Было шумно и весело, шла бойкая торговля, все зазывали к себе покупателей, расхваливали свои товары. Цыганки гадали молодым девицам. В кирмашах участвовало почти все местечко, кто продавал, кто покупал.

В Толочине было несколько больших улиц, которые пересекались переулками и переулочками. В центре была большая площадь, которая называлась Базарная площадь. Здесь было несколько рядов каменных лавок (магазинов), в которых торговали всевозможными товарами, в них помещались также некоторые большие мастерские – сапожные, кожевенные и др.

В переулках жило в основном белорусское население, у них были большие огороды, сады, сараи с коровами, лошадьми и свиньями.

Мы жили на Базарной площади. Базара в этой части площади не было, он находился дальше, за кирпичными лавками. Это было нечто вроде парадной площади. Здесь находились основные учреждения. В большом каменном очень красивом доме был Государственный банк.

…После революции произошла ломка всей жизни. Я хорошо помню Толочин, каким он был до революции и в первые годы после революции. Я уехала из Толочина в 1921 году после смерти мамы, приезжала домой каждое лето, пока там жили дедушка и бабушка и мои дорогие сестры, которые тоже после смерти бабушки уехали. Я помню каждую улицу, каждый дом. Перед моими глазами стоят, как живые, лица тех, кого я хорошо знала. Я вижу их в лавках, мастерских, на улицах, озабоченных заработками и будничными делами повседневной жизни. Я вижу их в праздничные дни, идущими в синагогу, по-праздничному одетыми, с просветленными лицам.

Но все это выкорчевано, уничтожено, стерто с лица земли, залито кровью и страданием. Перед моим мысленным взором возникают дорогие мне люди, которых я знала и не знала, в шеренге осужденных на смерть, топающих по улице под окриком злодеев, которые поторапливают их к могиле. Я вижу их изможденных, отчаявшихся, от всего отрешенных, без силы, без воли и надежды. Там нет моего отца и дедушки, они ушли из жизни, как полагается людям, но в моем воображении они среди этих мучеников. Я вижу сотни и тысячи таких же местечек, с живыми людьми, устоявшимся бытом, традициями, которых уже нет, от которых не осталось следов. Все они мне близкие, родные, милые моему сердцу. Страшно и больно вспоминать об этом».

Воспоминания Спринцы Львовны Рохкинд
«Толочин – родина моя» http://shtetle.co.il/Shtetls/tolochin/rohkind.html

В 1939 году в Толочине проживало 6100 человек, из них 1292 еврея или 21,2 % от общего числа жителей города. Работали льнозавод, кожевенный завод, ткацкая фабрика и другие предприятия.

Евреи трудились на заводах, фабриках, в учреждениях, занимались различными ремеслами. Работали в торговле. Правда, многие, долгие годы державшие свои ларьки и магазины, так и не смогли понять сути государственной торговли.

«В 1928–1931 годах был организован еврейский колхоз “Юнген пуер” (“Молодой крестьянин”). Выращивали зерновые, овощи, занимались животноводством. В колхозе работали целыми семьями, в нем было 36 дворов. В числе колхозников были члены семей Аврутиных, Айзиковых, Болотиных, Бороды, Гильмана, Каждана, Кривошеева.

Израиль Абрамович Кривошеев работал молоковозом, доставлял молоко из Корольков на Пореченский маслосырзавод. Возглавлял хозяйство Моисей Семенович Борода. Он погиб на фронте в годы Великой Отечественной войны.

Были еврейские колхозы также в деревнях Багриново, Стуканы, Яново, Мешково».

Анатолий Шнейдер, «Толочинские евреи»,
http://shtetle.co.il/Shtetls/tolochin/tolochin.html

...Мы приехали в Толочин. Свернули с центральной улицы и буквально через пятьдесят метров оказались в дачной тишине. Переулок Пушкина. Просторный деревянный дом, окруженный садом. По-моему, наша машина была единственной, кто заехал в этот райский уголок за весь день.

В гости к Лившицам собрались почти все евреи города, человек двадцать.

– Мы и раньше встречались, когда-то на свадьбах, а последние годы все больше на похоронах, – сказала Зинаида Максимовна Борода, интеллигентного вида женщина, сообщившая, что ее дочь – моя коллега, работает в газете на краю света, в Норильске. Когда-то поехала за заработками и осела там. – Теперь, когда появилось Витебское еврейское благотворительное общество, оно собирает нас, время от времени, вместе. Нам есть о чем поговорить. Но, конечно, интересно, когда приезжает новый человек. Послушать его. Мы оторваны от еврейского мира. Все происходит в больших городах.

Во время нашей коллективной беседы мы не раз коснулись еще этой темы. Причем, самых разных ее сторон.

Пятнадцать лет назад в автомобильной катастрофе погиб сын Софии Чехович, молодой двадцатилетний парень. София Моисеевна, не очень знающая законы иудаизма (да и откуда ей, выросшей в советской атеистической стране, их знать!), хотела похоронить сына по-людски, чтобы было, как у всех. Она пошла в православную церковь, к батюшке (тем более, что ее муж – белорус), и попросила отслужить заупокойную молитву.

Но православный священник отказался.

– Ваш сын некрещеный, – ответил он.

– А раввина, – продолжила София Моисеевна, – я в глаза не видела. Может, хоть кто-нибудь приедет, чтобы прочитать на его могиле молитву.

Сегодняшние раввины, во всяком случае, те, кого я знаю, отличаются от раввинов прежних времен, в первую очередь, тем, что когда-то раввины спешили туда, где собираются евреи, а теперь раввинов чаще всего можно увидеть там, куда приезжают богатые спонсоры. Впрочем, круг моих знакомых раввинов маленький, и, возможно, я заблуждаюсь, утверждая, что все стали очень практичными людьми.

Я рассказывал о журнале «Мишпоха», о наших поездках, встречах. И когда случалось произносить идишистское или ивритское слово, Леня Лившиц – хозяин дома (его уже лет пять, как нет с нами), тут же переводил его на русский язык, при этом начинал объяснять всем собравшимся значение слова.

Я чувствовал интерес и рассказывал с удовольствием. И только увидев в дверях координатора витебской благотворительной организации «Хасдей Давид», благодаря которой мы и отправились в дорогу, Романа Фурмана, развозившего посылки тем, кто не в состоянии самостоятельно ходить, понял: мое время истекло.

– Поехали дальше? – спросил я.

– Не торопись, – ответил он. – Из этого дома так просто, без обеда, не отпустят.

И действительно, после того как мы сделали коллективный снимок на память, хозяйка дома Раиса Ефимовна сказала:

– Прошу на кухню. Пообедаем.

Пока она раскладывала по тарелкам еду, я разглядывал порт­рет мальчика, который стоял на столе. Потом спросил у Лени:

– Кто это?

– Внук, – ответил Леня. – Но я его видел только на фотографии. Жена ездила в Израиль, встречалась с ним. А мне – не довелось.

У Лившицев трое детей. Сын с начала девяностых в Израиле. Дочь, та, что жила в Петербурге, сейчас в Германии. В Толочине остался сын. Судьба разбросала детей из одной семьи по всему миру.

Еврейское население маленьких городков – это люди в основном пенсионного возраста.

Если верить прогнозам демографов, то еврейское население Беларуси продержится еще лет сорок-пятьдесят. А для маленьких городков время «еврейского финала» уже наступило. Впрочем, еврейская история не подвластна никаким прогнозам, она парадоксальна по своей сути.

…Кормят в доме Лившицев так, что пальчики оближешь. Убежден, что и в Германии, и в Израиле дети часто вспоминают о маминой еде.

За столом говорили на разные темы.

Я поинтересовался, где трудились Лившицы до выхода на пенсию. Раиса Ефимовна ответила, что работала в буфете на вокзале, а муж ее был экспедитором.

Правда, потом, когда мы сели в машину, Леня сказал:

– Я всю жизнь был при коне. Кормил коня, а конь кормил меня. Отвезти, привезти, вспахать, пробороновать…

Мы поехали к памятнику, установленному на месте расстрела толочинских евреев. Небольшой огороженный участок земли. Внутри ограды растут сосны и стоит большая металлическая пирамида. На чугунной плите надпись на русском языке и идише: «Здесь покоятся жертвы немецко-фашистского террора: свыше 2000 человек еврейского населения города Толочин и окрестностей, расстрелянные 13 марта 1942 года. Вечная память погибшим!».

– Война, а кто же ее ждал? – сказал мне Леня Лившиц. – Хотя я тогда был пацаном, многого не знал. Помню, как плакали дома и все время повторяли одно и то же слово «война». Помню, как комсомольцы в клубе провели собрание и говорили, что «воевать будем на чужой территории», врага разобъем «малой кровью, могучим ударом». Повторяли все, что слышали тогда в песнях. А старики говорили, что, если даже немцы сюда придут, бояться их нечего. «Мы их видели в Первую мировую войну. Ничего плохого мирному населению они не сделали».

Была объявлена всеобщая мобилизация в Красную Армию. На защиту Отечества встали люди всех национальностей, те, кто был способен носить оружие и не спрятался за чужую спину в трудную минуту. Среди тех, кто отправился на фронт, были и толочинские евреи.

«По неполным данным, более шестидесяти евреев города Толочина защищали Родину. В числе их трое из семьи Захара Бороды: Александр, Адольф, Роман; братья из семьи Израиля Кривошеева: Александр, Илья, Адольф, Мирон; из семьи Самуила Бороды – летчик-штурмовик Лазарь, артиллерист Ефим, радистка Соня; из семьи Адольфа Бороды: Захар, Моисей – участник Московской битвы; Илья и Ефим Борода; Борис и Давид Бляхманы; Иосиф и Давид Гензеры; Лазарь и Григорий Шпарберги; Муля и Григорий Быховские; Яша и Семен Метрики; Борис и Илья Рудштейны; Семен и Ефим Фейгины; военврач Лазарь и Захар Перченки; Лев и Иосиф Болотины; Илья и Семен Гуревичи; Исаак Ерманок, защитник Ленинграда; Исаак Ушвицкий; Захар Изрин; Илья Лившиц; Давид Хайкин и многие другие.

Не всем было суждено вернуться в родной Толочин».

Анатолий Шнейдер, «Толочинские евреи»,
http://shtetle.co.il/Shtetls/tolochin/tolochin.html

Более крепкие и решительные люди уходили на восток. Проще это было сделать тем, кто был побогаче и имел собственную лошадь или купил ее в эти дни в окрестных деревнях. Кому-то помогли уехать извозчики артели гужевого транспорта Лазаря Менделькера. Сам Лазарь Вульфович прежде, чем уйти на фронт, отправил на восток свою семью.

«Наша семья, – вспоминает дочь Лазаря Менделькера Фаня, – была эвакуирована в Челябинскую область, где находи­лась с июля 1941-го по сентябрь 1945 года. Вернувшись с фронта, отец разыскал нас и вернул в Толочин».

Вот история еще одной толочинской семьи.

«28 июня 1941 года семья Израиля Абрамовича Кривошеева – жена Бася Адольфовна, дети Адольф, Семен, Мирон и Илья, на лошадях покинула город, захватив с собой самое необходимое. Их путь лежал на Смольяны, Дубровно, Ляды и далее
на Соловьевскую переправу на Днепре под Смоленском. Переправлялись на противоположный берег по наведенному понтонному мосту. Во время бомбежки переправы в суматохе потеряли сына – Абрама. Обошли Смоленск, пошли на Дорогобуш, Вязьму, Юхново. В Юхнове встретили Семена Бороду, Моисея Болотина, Анну и Марию Микульчик и других земляков, которые угоняли на восток стадо колхозных коров. От Юхнова двинулись на Калугу, Тулу, Рязань, Тамбов. Когда враг подошел к Москве, оставили лошадей и эвакуировались в Среднюю Азию. Убирали зерно, хлопок. Не выдержав голода, жары, непосильного труда, в феврале 1942 года умер отец, в сентябре 1943 года не стало матери. Всей семьей копали могилы с киркой и ломом – одни камни были, не на родной земле. Все это происходило в узбекском колхозе “Кизил Мехнат” (“Красный труд”) Туракурганского района Наманганской области.

В сентябре 1943 года Илья Израилевич был призван в армию и направлен на фронт командиром пулеметного расчета. Освобождал Белоруссию, Прибалтику. Дважды ранен. Поправившись после второго ранения, попал в Боровуху под Полоцком в запасной стрелковый полк.

Снял погоны 31 марта 1951 года, отслужив в Советской Армии восемь лет. Награжден орденом Отечественной войны I степени, медалью “За отвагу” и другими.

Воевали и имеют фронтовые награды братья Ильи Израилевича – Мирон, Адольф и Александр. Брата Абрама, как инвалида по зрению, на фронт не взяли, но в конце 1945 года призвали в армию».

Анатолий Шнейдер «Толочинские евреи»,
http://shtetle.co.il/Shtetls/tolochin/tolochin.html

Вспоминает Григорий Наумович Борода, перед выходом на песнию он работал главным инженером Витебского предприятия «Коммунальник».

«Наша семья ушла из Толочина в начале июля 1941 года. Мы добрались с большими трудностями, а у кого их тогда не было, в Куйбышевскую (Самарскую) область в город Чапаевск. Отца – Наума Юдовича Бороду, он 1900 года рождения, в первые же недели забрали на фронт. Прошел дорогами войны, не раз смотрел смерти в лицо. Но ему повезло, и он вернулся домой. После войны работал председателем артели инвалидов, а затем – директором Толочинского промкомбината. Между прочим, был беспартийным. Хотя в те годы беспартийный директор – это большая редкость. Умер в 1973 году».

«Немцы уже подходили к городу, когда мать схватила меня, документы, какие-то вещи, и мы с ней ушли в неизвестность, – рассказывает о том времени Роман Давидович Рохкин. – Страшно вспомнить, что пришлось пережить нам в пути, пока шли за Урал. Но страшнее была участь моих теток, двоюродных братьев, сестер, друзей, одноклассников, что остались в Толочине. Никого из них после возвращения с фронта домой я в живых не застал…»

«Наша Талачыншчына», 28 января 2013 г.,
М. Хмелюк, М. Королев, «Стали просто землей и травой…»

В эти же первые дни июля 1941 года в исключительно тяжелых условиях вела бои между Борисовом, Оршей и Толочино 1-я Московская Пролетарская Краснознаменная дивизия (неофициально прозванная в военных кругах «пролетаркой») под командованием полковника Якова Григорьевича Крейзера.

По состоянию на 24 июня 1941 года, она насчитывала почти 12 тысяч человек личного состава, 205 танков БТ, 24 плавающих танка Т-37 и 39 бронемашин. Соединение было усилено тридцатью новыми боевыми машинами Т-34 и десятью КВ.

Ей противостоял сильный противник – 47-й Берлинский танковый корпус, поддерживаемый авиацией.

В боях за Толочин особым мужеством и отвагой отличились воины батальонов под командованием Василия Былинкина и Павла Шурухина. Внезапно стремительной атакой они разгромили колонну немецкой мотопехоты, рвавшейся к городу. В результате упорных боев враг был выбит из Толочина, в плен взято 800 солдат и офицеров. Достался красноармейцам и особо важный трофей — знамя 47-го Берлинского танкового корпуса и 350 автомашин.

За образцовое выполнение боевых заданий на участке Борисов–Толочин–Орша свыше трехсот воинов соединения были награждены орденами и медалями, дивизии одной из первых присвоено звание «гвардейской». Полковник Я.Г. Крейзер, капитан Ч.А. Котученко и рядовой М.М. Дмитриев были удостоены высокого звания – Герой Советского Союза.

В самом начале войны в небе над Толочиным в неравном бою с шестью вражескими самолетами погиб Герой Советского Союза, командир авиаполка, летчик-испытатель С.П. Супрун, ставший первым дважды Героем Советского Союза в годы Великой Отечественной войны (второе звание было присуждено посмертно).

Не смотря на упорные бои, Толочин пришлось оставить. 8 июля 1941 года он был оккупирован немецко-фашистскими войсками и вошел в состав территории, административно отнесенной к штабу тыла группы армий «Центр».

Большинство еврейского населения Толочина не смогло или не захотело уйти на восток и осталось в местечке.

Оккупационный режим с первых же дней в самой жестокой и бесчеловечной форме решил показать, «кто теперь в доме хозяин». Побои, издевательства, грабеж – стали нормой жизни. Любое непослушание каралось расстрелом.

Все еврейское население принудили нашить на одежду два желтых треугольника в виде магиндовида. Это был знак обреченных. В сентябре 1941 года было создано гетто в Толочине. Под него отвели пятнадцать домов по улице Никольской (ныне ул.
А. Пушкина). Всех жителей этой улицы переселили, а их дома заселили еврейскими семьями из Толочина и близлежащих населенных пунктов. Даже трудно предствить, как в пятнадцати домах разместилось 2000 человек. Пока не наступили морозы, люди спали на улице, в сараях, в скотниках, даже в собачьих будках.

Но зима 1941–1942 года была чрезвычайно суровой. Морозы на Толочинщине в отдельные дни поднимались выше тридцатиградусной отметки. Не то, что не переночуешь на улице, часа не пробудешь без теплой одежды, а ее тоже ни у кого не было.

Простой арифметический подсчет дает труднообъяснимые цифры. В каждом дворе (дом и хозяйственные постройки) должно было ночевать по 130 узников гетто.

Гетто не ограждалось ни забором, ни колючей проволокой. Его охраняли полицаи. Узников гетто гоняли на работы: чистить дороги, пилить дрова, разбирать разрушенные дома. Но особенно полицаи издевались, когда узников отправляли чистить общественные туалеты. В ход шли не только палки и дубины, которыми хлестали по спинам, но и слова, которые порой ранили также болезненно.

Жителей гетто не кормили. Что-то они взяли с собой, когда в начале осени их заставили переселиться в гетто, но припасы быстро закончились. Попрошайничали, когда их водили на работы. Добрые люди давали кусок хлеба, вареную картошку или свеклу. Были случаи, когда довоенные соседи передавали через знакомых полицаев пищу, одежду, лекарства. Иногда удавалось обменять что-то из вещей на еду. Но случалось это крайне редко: в первые же дни у узников отобрали все ценные вещи.

Люди умирали от болезней и голода. Смерть в гетто стала ежедневным привычным делом.

«Немцы и местные коллаборационисты безнаказанно занимались грабежом евреев. Вот выдержка из протокола заседания исполкома райсовета трудящихся Толочинского района от 17 августа 1944 года: “Акт на гражданина Холенкова, проживающего в городе Толочине, об изъятии коровы. В связи с тем, что корова приобретена во время немецкой оккупации, корову отнял у еврейской семьи, работая секретарем райуправы, поэтому изъять корову у Холенкова, как незаконно нажитую”.

В ракурсе этого вопроса и следующее, хотя место грабежа не указано: “Акт на гражданку Раниш Марию, проживающую в деревне Заречье. Корову отнял ее муж у еврейского населения, который работал бургомистром во время немецкой оккупации” (из протокола заседания исполкома райсовета депутатов трудящихся Толочинского района от 21 августа 1944 года).

Имущественный разбой сопровождался и жесточайшим террором фашистов. Вспоминает Гляк В.П.:

“Немцы люто расправлялись с беззащитным еврейским населением местечка. Так, за невыход на работу повесили в центре на площади трех мужчин.

(В октябре 1941 года на улице Пушкина оккупанты за якобы отказ от работы повесили четверых узников гетто: Я. Слободкина, Я. Лосина, Рачина и еще одного еврея – фамилия не известна.

Геннадий Винница, «Слово памяти», Орша, 1997 г., с. 26–27).

Люди, находившиеся в гетто, голодали, и неудивительно, что парнишка, работавший на крахмальном заводе, стащил банку консервов. Когда ее обнаружили, его повесили прямо на воротах этого предприятия”».

Геннадий Винница, «Горечь и боль», Орша, 1998 г., с.142.

Сегодня, спустя почти семь десятилетий после окончания войны, трудно представить, что цена человеческой жизни равнялась двум килограммам соли – именно так вознаграждали немцы доносительтво на своих довоенных соседей, а иногда и друзей.

«Судьба отличного медика и толочинского пожарника номер один Якова Шура, – вспоминает Софья Рохкинд, – сложилась трагически. Когда началась война, он прятался где-то в деревне с больной женой. Жена вскоре умерла, а своего доктора “благодарные” пациенты выдали немцам. Его водили по улицам Толочина, пытали, зверски издевались».

Воспоминания Спринцы Львовны Рохкинд «Толочин – родина моя», http://shtetle.co.il/Shtetls/tolochin/rohkind.html

«Фельдшер Яков Шур, врачи Роза и Илья Шпитальник были настоящие интеллигенты, настоящие профессионалы, сделавшие много добра людям. Фашисты расстреляли врача Розу Львовну Шпитальник и ее двоих детей.

Услугами врача Ильи Шпитальника мне довелось воспользоваться в июне 1941 года. По делам мы с матерью шли в Толочин. Проходя через небольшой лесок у Толочина, я босой ногой наступил на острие днища разбитой бутылки, притаившейся на заросшей травой тропинке. Образовалась глубокая рана ступни, из которой хлынула кровь. Мать подручными средствами перевязала рану, и, на счастье, нас подобрал проезжий крестьянин на лошади и подвез к дому Шпитальника. (Его хорошо знали в районе.) Сказав несколько ободряющих слов, врач принялся за дело. Обработав рану, стал искать осколки стекла. Делал это специальным инструментом в виде изогнутой спицы с шариком на конце. Из-за отсутствия обезболивающего процедура, совершаемая в открытой ране, вызывала нестерпимую боль. Сжав до хруста челюсти, я не проронил ни звука, за что доктор похвалил меня. Сквозь бинт, увеличиваясь в размерах, все явственнее на месте раны проступало красное пятно. Так в 11 лет по несчастливой случайности я стал пациентом врача Шпитальника и благодарен ему до сих пор».

Анатолий Шнейдер, «Толочинские евреи»,
http://shtetle.co.il/Shtetls/tolochin/tolochin.html

В одном из интервью работники толочинской районной газеты, а это издание публикует немало интересных и объективных материалов об истории местной еврейской общины, о трагических днях Холокоста, спросили у Романа Давидовича Рохкина – человека, пережившего войну, почему евреи не уходили в лес, не присоединялись к партизанским отрядам.

«–У евреев очень сильны родственные чувства, – ответил Роман Давидович. – Муж не станет спасаться, оставив в беде жену и детей. Сын не бросит престарелых родителей».

«Наша Талачыншчына», 28 января 2013 г.,
М. Хмелюк, М. Королев, «Стали просто землей и травой…»

Про родственные чувства сказано верно. Но были и другие причины. Уйти в лес, в зимнюю стужу без оружия и продовольствия, без надежды, что найдешь партизанский отряд, которых в 1941-м – начале 1942 года было немного – значит обречь себя на верную гибель. Надеяться на то, что тебя спрячут в деревне, хотя бы на непродолжительное время, не приходилось. Даже если люди по-человечески относились к евреям и хотели им помочь, они боялись – за укрывательство евреев смерть грозила всей семье.

И все же евреи уходили в партизанские отряды, как это произошло в соседней с Толочино деревне Обольцы, где около пятидесяти евреев с помощью местных жителей запаслись оружием и под руководством председателя колхоза Семена Иофика бежали в лес. Позднее они присоединились к партизанам бригады Гудкова.

Несмотря на то, что фашисты пытались сломить у людей волю к сопротивлению, узники предпринимали попытки убежать из гетто.

«Выяснился удивительный случай избавления Шапиро Марии, которая ночью, с помощью знакомого полицая, выбралась из гетто и, по поддельным документам попав в Оршу, отправилась как “остарбайтер” в Германию. Там эта светловолосая молодая женщина работала и осталась жива.

Пряталась, и довольно долго, в деревне Муравницы еврейка по фамилии Копылова, и только личная неосторожность привела ее к гибели.

Вспоминает Белла Борисовна Каждан: “Мои родственники, два мальчика Муля и Лева Клугманы, прихватив новорожденного братика, спрятались на чердаке своего дома. Малыш, к несчастью, расплакался, когда кругом рыскали палачи, что, конечно, обнаружило укрывавшихся, которых вскоре убили в той же яме, где и всех остальных”».

Геннадий Винница, «Горечь и боль», Орша, 1998 г., с.142–143.

12 марта 1942 года гитлеровцы пришли в гетто и отобрали самых крепких мужчин (крепкими оказались те, кто еще уверенно стоял на ногах). Таких набралось чуть больше десяти человек. С ломами и лопатами в руках под дулами автоматов их погнали на окраину Толочина и у поселка Райцы заставили рыть большую яму. Догадывались ли они, вгрызаясь в промерзшую землю, для чего или для кого копают эту яму? Полицаи, охранявшие их, не скрывали: «Копайте лучше, для себя стараетесь». Кто-то не хотел верить этим словам, кто-то пытался в последние минуты найти возможность для побега. Врач Яков Фишкин не стал дожидаться страшного конца. Дал яд жене, детям, затем покончил с собой.

«А на следующее утро жители соседних улиц содрогнулись от страшного зрелища: полуодетых жителей гетто фашисты, подталкивая автоматами, спешно выгоняли на улицу и строили в большую колонну, состоящую из взрослых, детей и стариков.

Плач детей и женщин перекрывал злобный лай собак и команды палачей. Вскоре колонна под усиленным конвоем гитлеровцев с овчарками двинулась в сторону поселка Райцы.

Еще в городе одна из женщин попыталась бежать. Такую же попытку сделали еще двое обреченных, но тут же были скошены автоматной очередью. В этот день фашисты расстреляли ни в чем не повинных людей. Вся их “вина” состояла в том, что им было суждено родиться евреями. Во время казни палач разорвал надвое и бросил в могилу младенца учительницы Шапиро»...

Анатолий Шнейдер, «Толочинские евреи»,
http://shtetle.co.il/Shtetls/tolochin/tolochin.html

На расстрел фашисты выводили жертв группами по тридцать человек. Раненых потом добивали выстрелами из пистолетов.

На следующий день после ликвидации Толочинского гетто гитлеровцы продолжали разыскивать спасшихся узников.

«Вспоминает Владимир Павлович Гляк: “ Я видел, как расстреливали 14 марта 1942 года убежавших от расстрела накануне евреев. Это были девочка, женщина и старик. Было холодно, пурга, и их не раздевали. Выстрел в затылок был последним, что они услышали».

Геннадий Винница, «Горечь и боль», Орша, 1998 г., с. 143.

Еще долго шевелилась, присыпанная снегом, красная от людской крови земля на могиле, и доносились глухие стоны раненых и упавших в могилу живыми.

Спастись удалось немногим. Только чудо и доброта людей помогли им. Еврейского мальчика по имени Хоня, лет десяти, спас отец толочинского краеведа Анатолия Шнейдера, которого мы не раз цитируем в этой статье.

«В один из морозных дней мой отец пошел в овин за соломой для подстилки скоту. Когда открыл ворота, ему показалось, что солома зашевелилась.

– Кто здесь? – окликнул отец.

Ворох соломы раздвинулся, и оттуда показалось испуганное изможденное лицо мальчика. Он рассказал, что убежал от немцев в Поречье (моя родина – А. Шнейдер) потому, что здесь работал до войны кузнецом его дедушка Шмуйла. Этого доброго старика с окладистой белой бородой, похожего на Будулая из фильма “Цыган”, хорошо помню. Он был отменный мастер. Делал подковы и ковал лошадей, зубил серпы и ножи для жаток, делал отличные ножи из напильников, топоры и многое другое. Все в деревне его звали дед Шмуйла. Он тоже был расстрелян немцами.

Отец привел Хоню в дом. Мальчика помыли, накормили, переодели и прятали от немцев вначале у нас, потом у других односельчан. Затем его приютила женщина, у которой снимал квартиру его дедушка кузнец Шмуйла. Когда возросла опасность огласки о нахождении еврейского мальчика в деревне, его отправили в партизанскую зону, где его на воспитание взяла одна добрая женщина. После войны Хоня часто навещал свою спасительницу, привозил подарки, помогал материально. А когда умерла, похоронил, поставил памятник на ее могиле. После войны работал на одном из заводов Орши. Дальнейшая его судьба мне неизвестна».

Анатолий Шнейдер, «Толочинские евреи»,
http://shtetle.co.il/Shtetls/tolochin/tolochin.html

Машу Бороду спасли мужественные белорусские люди Иван Боровский и Тит Зайцев.

Житель города Толочина Тит Зайцев и колхозник, вдовец из соседней деревни Слободка Иван Боровский, были хорошими друзьями с Юдой Бородой со времен Первой мировой войны, когда все трое находились в австрийском плену.

Внучка Тита Зайцева Ирина и 19-летняя дочь Юды – Маша Борода были подругами.

Каждый раз, когда Маше удавалось выбраться из гетто, Ирина снабжала подругу продуктами и уговаривала бежать. Незадолго до 13 марта 1942 года Маша попрощалась с родителями, сестрами и братьями и ушла к Зайцевым.

Тит Зайцев спрятал девушку в повозке и перевез в деревню Слободка к своему другу Ивану Боровскому. Деревня находилась в малонаселенной местности, окруженная лесом, а дом Боровского стоял в отдалении от других. Иван жил с пожилой матерью. Жена Боровского умерла в 1940 году. Сын был на фронте.

Маша оставалась у Боровских до самого освобождения в июле 1944 года. Большую часть времени девушка пряталась в шкафу или в подвале среди бочек с соленьями и мешков картошки. Когда было спокойнее, она помогала своим спасителям по хозяйству. Тит Зайцев иногда навещал Машу, сообщая ей новости. От него девушка узнала о трагической судьбе своей семьи.

Маша Борода (позже Мария Рубиржевски) поддерживала связь со своими спасителями, приезжала в гости, помогала.

В начале 60-х годов Иван Боровский и Тит Зайцев умерли.

Маша уехала из Белоруссии и через какое-то время поселилась в США.

16 июля 1997 го­да Яд-Вашем удостоил Тита Зайцева и Ивана Боровского почетным званием «Праведник Народов Мира».

Памятник жертвам Толочинского гетто поставили в конце пятидесятых годов родственники погибших, которые работали в Минске на автозаводе. Деньги собирали всем миром. Тогда это было достаточно рискованное занятие, особенно для членов партии, руководителей различных организаций, отделов, цехов. Но свое слово сказали бывшие фронтовики, люди, награжденные орденами и медалями. А таких было немало.

Удивительно, что не вмешалось районное начальство и не потребовало слова о еврейском населении заменить на «советские люди». Ведь в те годы это было общим правилом. А надпись на идише и вовсе свидетельствует о большой смелости районного начальства.

В 50-е – 60-е годы в августе в Толочине собирались евреи из разных городов страны, дети, внуки, родственники погибших в гетто. Приходили к памятнику, на еврейское кладбище. Раввин читал молитву, люди говорили прочувственные слова. Когда умер толочинский раввин, приглашали из Борисова человека, который знал молитвы. Последние лет двадцать в августе в Толочине уже никто не собирается.

...Поле. Нет ни дороги, ни тропинки к памятнику. Он зарастает, как и наша память, травой забвения.

...Раиса Ефимовна Лившиц во время встречи передала мне письмо для комиссии, которая рассматривает вопросы, связанные с установлением памятников в местечках, где фашисты и их пособники расстреляли еврейское население.

– Хотя бы недорогой памятник, но походатайствуйте, чтобы поставили в деревне Ухвалы Крупского района Минской области. Там расстреляны все мои родные, друзья детства.

Я пообещал. И стал расспрашивать Раису Ефимовну о военных годах.

– Я напишу вам письмо, – сказала она.

Наверное, написать ей было легче, чем рассказать о тех страшных днях.

Через несколько дней я получил письмо из города Толочина.

«Моя девичья фамилия Амбург, – писала Раиса Ефимовна. – Я родилась в 1929 году в местечке Ухвалы. Отец Ефим Самуилович был сапожник, мама Фрейда Нохимовна, как и большинство еврейских женщин в местечках, домохозяйка. Воспитывала троих детей. У меня было два брата: старший Лейзер и младший Файва. Когда началась война, Файве было всего пять лет. Моего деда звали Нохим Гольдин и бабушку Цыпа-Роха. Люди говорили, что надо уходить от фашистов. Но куда пойдешь со стариками, маленькими детьми? Через две недели после начала войны немцы оккупировали Ухвалу.

Спустя несколько дней всем еврейским мужчинам приказали собраться. Пришло человек восемьдесят. Их погрузили на машины и отвезли в лес, якобы, на работу. Обратно никто не вернулся. Потом мы узнали, что их расстреляли.

Остались только женщины, дети и старики. Фашисты отвели для евреев пять домов и туда всех согнали. В каждом доме было человек по тридцать.

Маму, других женщин забирали в школу, где стоял немецкий гарнизон. Они стирали белье, мыли полы, чистили картошку. Всем, начиная с семилетнего возраста, приказали надеть на рукава желтые повязки. Мы страшно голодали, ели гнилую картошку, добавляли траву и пекли лепешки. Так продолжалось до весны 1942 года.

Я узнала, что 4 мая всех евреев поведут на расстрел. Когда нас стали выгонять из домов, мне с подругой Беллой Кроек удалось убежать по огороду к речке. Немцы заметили нас, и открыли огонь из автоматов.

Мы убежали и спрятались в кустах. Оказались недалеко от ямы, куда фашисты и полицаи стали привозить людей на расстрел. Мы все видели. Они приводили по четыре человека, ставили на колени и стреляли в затылок.

Мы остались в лесу: голодные и раздетые. К вечеру пошел снег. Сняли рубашки, обмотали ноги и пошли по дороге. Попали в деревню. На окраине стояли старые домики. Зашли, попросили покушать. Женщина дала нам по кусочку хлеба и две пары старых лаптей. Мы обулись и опять пошли в лес. Три месяца жили с Беллой в лесу.

Ходили по деревням, просили у людей еду. Нам помогали, предупреждали, если в деревне немцы.

Все время хотелось кушать. Однажды мы сели под деревом, и Белла быстро уснула. Я посмотрела в торбочку, а там отломался маленький кусочек хлеба. Я взяла кусочек с горошинку и положила в рот. Но Белла мне сказала: “Зачем ты кушаешь без меня?” Я ответила, что больше никогда не буду без нее кушать.

Прошло 63 года, а я не могу забыть этот разговор.

С каждым днем становилось все труднее, в деревнях появились полицаи. В одной деревне мы зашли в дом к бургомистру. К счастью, его не было дома, а мать бургомистра дала нам по кусочку хлеба и сказала: «Убегайте в лес. Должны приехать немцы».

В августе 1942 года мы зашли в деревню. Там оказались партизаны из отряда № 30 им. Мащинского бригады Ильина. Нас приняли в отряд. Я стояла на посту, работала на кухне, в госпитале. Меня любили раненые, я кормила их с ложки.

Иногда посылали на задание. Я встречалась с одним полицаем, его брат был в отряде, он рассказывал, сколько немцев в гарнизоне, какое у них вооружение.

8 июля 1944 года мы соединились с Советской Армией в деревне Славное Толочинского района…”

В 1970 году в Толочине проживало 172 еврея, а спустя 19 лет их оставалось уже 71 человек. Но еврейская жизнь еще теп­лилась в семьях, люди не забывали о праздниках, об обычаях и традициях.

Вспоминает Григорий Наумович Борода:

«Мать – Фрида Гиршевна, 1902 года рождения. Домохозяйка. В нашей семье было четверо детей – три брата и сестра.

Мама была религиозным человеком. Еврейские праздники отмечала по всем законам. Свинину никогда не употребляла. Посуда дома была общая и кошерная. В конце 40-х и начале 50-х годов каждый год перед праздником Песах в нашем доме собирался “подрад”, и женщины пекли мацу. В этом деле принимали участие и мужчины. Каждая женщина приносила определенное количество муки, готовили тесто, раскатывали деревянными качалками, а детям доверяли специальными колесиками (рэделэ–идиш) прокатывать тесто. Для них это было забавно и удовольствие. Топили печь до высокой температуры, и там выпекали мацу.

В послевоенное время в Толочине молельный дом действовал неофициально – люди собирались и совершали молитвенные обряды. Происходило это каждую субботу в доме у Болотина Нохима – он же выполнял обязанности синагогального старосты.

Мама на каждый праздник готовила еврейские блюда: цимес, кнейдлэх, фаршированную рыбу, гоментес, тейглэх, лэкех, пышные булки. В дни Песаха на столе всегда была маца. В праздник Йом-Кипур она постилась, сутки не употребляла пищу.

Наша фамилия Борода – одна из самых распространенных в Толочине. До войны моих родственников хватило бы, чтобы только ими заселить большую улицу.

(По данным Яд-Вашема, в годы Холокоста в Толочине были расстреляны фашистами 25 человек, носивших фамилию Борода. – А.Ш.)

И в послевоенное время многие жители города носили фамилию Борода, и все они в различной степени были между собой в родстве: Борода Абрам Гиргиевич – работал заготовителем, Борода Михаил Самуйлович – был кладовщиком строительной организации, Борода Лазарь – мастер по пошиву головных уборов, Борода Лазарь Моисеевич – парикмахер, Борода Яков Наумович – парикмахер, Борода (по мужу Родина) Таисия Самуйловна – парикмахер, Борода Татьяна Абрамовна – парикмахер, Борода Адольф Моисеевич – маляр, Борода Софья Самуйловна – зав. библиотекой в школе №1, Борода Зинаида Максимовна – воспитательница детсада.

(Парикмахер – самая распространенная профессия у толочинских евреев с фамилией Борода. Фамильная профессия – А.Ш.).

В настоящее время в Толочине из моих близких родственников проживают: Борода Татьяна Абрамовна – жена моего брата, Борода Зинаида Максимовна – жена моего двоюродного брата.

Многие мои родственники в начале 90-х годов выехали за границу в разные страны на постоянное место жительства».

Леонид Лившиц вызвался показать нам то, что сохранилось от еврейского Толочина.

Маршруты «По тропам еврейской истории» в бывших местечках, как это ни грустно звучит, зачастую проложены от кладбища до кладбища.

Когда-то в Толочине было три еврейских кладбища. На месте одного построили среднюю школу. Города растут. И кладбища, не только еврейские, когда-то находившиеся на окраинах, оказываются в центре микрорайонов, мешают прокладке дорог, строительству различных объектов. Так происходит во всем мире. Нет ничего вечного под луной. Даже «вечный дом», как называют кладбища, оказывается не таким уж вечным. Но, снося кладбище, надо обязательно делать перезахоронения. И поставить на этом месте памятный камень, сообщающий о том, что здесь было.

На месте второго кладбища – пустырь. А третье – за городом. Оно сохранилось. Наверное, когда отводили под кладбище место в нескольких километрах от местечка, еврейская община роптала, почему так далеко выделили участок земли. Но такое расположение помогло кладбищу сохраниться.

У ворот вас встречает одинокая могила Лазаря Менделькера. Он умер в середине восьмидесятых годов. Похоронен мет­рах в тридцати от основного массива захоронений. Первое, что я подумал: люди были против того, чтобы покойника хоронить в одном ряду с остальными. Что же такого он сделал? В чем провинился? Я спросил об этом у Леонида Лившица.

Прости, Лазарь Менделькер, что подумал о тебе плохо. Был ты простой работящий еврей, проживший нелегкую жизнь и не причинивший людям вреда. В конце 1937 года, когда в городе была организована артель ломовых извозчиков, ее возглавил Лазарь Вульфович Менделькер и руководил вплоть до начала Великой Отечественной войны.

В артеле работало пятнадцать извозчиков. Чуть позже в нее вступили еще семь легковых извозчиков, которые на своих подрессоренных, обтянутых черной кожей фаэтонах, с фонарями по бокам, доставляли пассажиров в населенные пункты района по заказу и по маршруту Толочин – Вокзал. Толочинские «таксисты» 30-х годов: Кривошеев и его сын Абрам, Хайкины, Брод, Розины, Борода, Гильман, Аврутин и др. Конюхом работал Гордеев.

На лошадях этой артели многие еврейские семьи из Толочина были эвакуированы в советский тыл. Потом Лазарь Вульфович воевал на фронте, а после освобождения Белоруссии снова работал в родном Толочине.

И дочь твоя Фаня Лазаревна всю жизнь проработала в родном городе бухгалтером, статистом. И о ней говорили только с уважением.

А похоронили тебя в стороне от всех, у самых кладбищенских ворот, по другой причине. В ту зиму выпало очень много снега. Когда пришли копать могилу, поняли, что не пробиться к основному массиву, не расчистить снег ко времени похорон. И решили положить Лазаря Менделькера у самых ворот. Теперь он первый встречает всех, кто приходит на кладбище. Первым узнает все новости из мира живых.

Самое старое сохранившееся захоронение относится к началу двадцатого века. Под соснами нашел вечный приют Израиль Мовшевич Мерлис – учредитель фирмы «Стеклянные заводы Мерлиса». Все эти данные выбиты на памятнике из черного гранита. Две надписи: на иврите и на русском языке. На иврите – традиционная «Здесь лежит». И первые буквы библейских слов: «Пусть будет его душа вплетена в вечный узел жизни». На русском – о работе. Две стороны одной жизни. Две надписи. Два языка. Этот памятник в годы Великой Отечественной вой­ны оккупанты хотели вывезти в Германию. Наверное, перебив буквы, чей-то заботливый и экономный сын хотел установить его на могиле отца или матери. Дело шло к отступлению, и много времени у оккупантов не было. Они приехали на кладбище, попытались ломами поднять памятник. Но, устанавливая, его так надежно забетонировали, или он так сросся с землей, которая стала ему родной, что сделать этого немцы не смогли. Дали автоматную очередь на черному камню, по фамилии Мерлис, по еврейским буквам и уехали.

Когда мы уходили с кладбища, Леонид сказал:

– Сорвите три раза траву и бросьте ее через левое плечо. Такой у нас обычай.

Я слышал, что в полесских местечках, уходя с кладбища, три раза срывали желтые цветы бессмертника и бросали через левое плечо.

Мы сорвали траву и вместе с осенними листьями бросили ее через плечо.