Мы беседуем с Евгенией Игнатьевной Циндель в её уютной новополоцкой квартире. Я знаю историю этого города и поэтому в самом начале беседы спросил: «Первые дома здесь были построены, когда вы уже были состоявшимся человеком. Извините, какой судьбой оказались здесь?»

Разговариваю с детьми войны и невольно задумываюсь, во сколько лет человек начинает запоминать то, что происходит с ним.
На пересказ услышанного от родителей, на прочитанное или увиденное в кино, –  не похоже. Это собственные воспоминания, живущие с человеком всю жизнь. Трудные воспоминания, но они сделали этих людей добрее, мудрее, научили их с пониманием относиться к окружающим, в том числе и к собственным детям, внукам.
Сентябрь 2019 года. Я беседую с полочанкой Ириной Михайловной Фесенко.

Я беседовал с Майей Абрамовной Кузнецовой и ловил себя на мысли: как быстро взрослели дети в годы войны. В 4-5 лет девочка понимала, что такое жизнь, и, что такое смерть, понимала, что её могут расстрелять. И жалела маму, себя, брата. Не кричала, не билась в истерике, а тихонько плакала.
Её прятали в деревне на огороде, и зимними ночами, её согревала своим теплом собака. Я не могу себе представить, как ребёнок смог перебороть страх и не броситься в такие минуты за помощью.
Дети войны, пережившие то, что пережила Майя Абрамовна, особенные.

Рассказывает Галина Григорьевна Гасюто

Когда началась война, наш детский садик был на даче в какой-то деревне неподалеку от Витебска. Помню, в  город нас вели оттуда ночью – все боялись немецких шпионов и диверсантов. Меня и маленького братика Витю привели к родителям мамы, они жили на улице Подольской в доме №26, в районе нынешнего Смоленского рынка.
Папа работал шофером и был призван в армию в начале войны. Перед отправкой на фронт, уже в форме, он заехал на несколько часов, и отвёз всех нас на машине в деревню к родственникам. Мама работала на коммутаторе в НКВД, и когда вернулась с работы домой, нас не застала. Перед самым приходом немцев, она, согласно инструкции, разбила коммутатор, и эвакуировалась со своей спецчастью.