Рассказывает Галина Григорьевна Гасюто

Когда началась война, наш детский садик был на даче в какой-то деревне неподалеку от Витебска. Помню, в  город нас вели оттуда ночью – все боялись немецких шпионов и диверсантов. Меня и маленького братика Витю привели к родителям мамы, они жили на улице Подольской в доме №26, в районе нынешнего Смоленского рынка.
Папа работал шофером и был призван в армию в начале войны. Перед отправкой на фронт, уже в форме, он заехал на несколько часов, и отвёз всех нас на машине в деревню к родственникам. Мама работала на коммутаторе в НКВД, и когда вернулась с работы домой, нас не застала. Перед самым приходом немцев, она, согласно инструкции, разбила коммутатор, и эвакуировалась со своей спецчастью.

Помню, как появились в нашей деревне немцы, они были на мотоциклах и в касках. Мы прятались в овраге за кладбищем. Немцы приказали всем взрослым выйти на дорогу и что-то долго им объясняли.

Вскоре наша семья вновь оказалась в Витебске. Витю забрали какие-то родственники из Вязьмы, а меня решили отправить под Полоцк в деревню Тростница к родителям отца. Дед договорился с кем-то на железнодорожной станции и нас спрятали под брезентом на платформе поезда. Незадолго до того, как состав отправился, чья-то рука, не знаю кто это был русский или немец, сунула нам под брезент кусок белого хлеба.
Так мы добрались до Полоцка, а оттуда с дедом пошли пешком в Тростницу. Дед был инвалид с Первой мировой, хромал и шли мы очень долго.

Но и в Тростнице я прожила недолго, вскоре немцы вывезли всю деревню. Как-то ночью нас выгнали из дома, погрузили в большие грузовики, а на станции Горяны затолкали в товарные вагоны и повезли в неизвестном направлении. Ехали долго, иногда в пути делали остановки, на некоторых нас даже выпускали из поезда.

Последняя остановка была на маленькой станции в Польше, там какая-то женщина хотела купить меня у бабушки. «Пани продай цурочку», – уговаривала она её, но бабушка меня, естественно, не продала.

В Кенигсберге нас выгрузили из состава, заставили полностью раздеться, а потом всех – мужчин, женщин детей вели по городу голыми. Уже стояла зима, было ужасно стыдно и жутко холодно. Молодая девушка, которая шла рядом, взяла на руки чужого ребёнка, чтобы прикрыть голое тело. В большом кирпичном не отапливаемом помещении нас обследовали, как я поняла, на состояние здоровья, и, кажется, даже сделали рентген. Больным ставили на лоб какую-то чёрную, плохо смываемую печать. Оттуда нас опять привели на станцию, вернули одежду и снова погрузили в вагоны.

Последним городом наших мытарств оказался Тильзит в Восточной Пруссии. Нас выгрузили из вагонов и на какое-то время разместили прямо на полу в большом помещении чем-то напоминающим клуб. Вскоре начали приезжать управляющие поместьями и целыми семьями забирать нас на сельскохозяйственные работы. Увозили на конных подводах. Наша семья была многочисленной – бабушка с дедушкой, их младшая дочка Нина – уже взрослая девушка, племянник Степа – мой ровесник, и ещё тётя Женя с грудным ребёнком, даже не знаю, кем она нам доводилась. Как видите, семья была большой, но вот только рабочих рук мало, потому-то нас и забрали самыми последними.

Так мы оказались в поместье со странным названием Шреклавка. Место было очень красивое – вокруг леса, а в них много оленей. Поселили нас в деревянном бараке. В противоположном его конце жила семья немцев, они постоянно издевались над нами, причём как взрослые, так и дети. Однажды бабушка пожаловалась на это кухарке, а та вероятно, рассказала бауэру. Я помню бауэра, это был хромой и очень пожилой мужчина. Разъезжал он на двуколке, в которую были впряжены красивые белые лошади в серых яблоках. Вскоре после этого, бауэр приехал, поговорил о чем-то с немцами, и издевательства сразу же прекратились. На территории поместья располагалась котельная с большой трубой, на которую часто залетал павлин. В котельной работали наши военнопленные. Одного из них звали Гришей, а мой папа тоже был Гриша. Я, почему-то военнопленного, считала папой, и очень удивлялась, почему он меня не узнает. Такие вот у меня были детские впечатления.

Даже не помню, сколько мы пробыли в этом поместье, по крайней мере, не один год. Однажды Тильзит начали бомбить наши самолеты, город и его окрестности заполнили военные, многие из них были в казачьей форме. Вероятно, фронт был уже совсем близко, и нас срочно вывезли на запад.

 В городе Шлауве, куда мы прибыли, нас поселили то ли в костеле, то ли в кирхе. Спали на полу, семьи друг от друга, отделялись досками, через которые свободно переползали тараканы. Раз в сутки нам приносили большие чёрные баки с вареной брюквой, я и сегодня не переношу её запах. По субботам давали манный суп, в котором плавали чёрные мошки. Днём взрослых уводили на работы, а дети ходили по окрестностям и просили хлеба. Местные жители и военные иногда давали кусок хлеба, иногда нет, не редко, просто ругали нас.

Но были и другие немцы. Однажды, на какой-то праздник, меня грязную и мокрую немцы-соседи сами завели в дом, переодели в чистое и подарили зелёные замшевые туфли. А после напоили какао и накормили куханами. Помню, пожилой немец спросил, где мои мама и папа, а я честно ответила: «На фронте».  После, бабушка ругала меня – мол, нельзя так говорить, ведь за это могли и побить. Но я же видела, что никто бить даже и не собирался, наоборот, немец тяжело вздохнул и погладил меня по голове.

Как-то раз к нам пришёл старый священник. Он ходил между нашими семейными лежбищами и спрашивал кто из детей не крещёный. А потом собрал всех и увёл в маленькую церковь неподалеку от нашей. Я тоже оказалась в числе не крещеных. Очень хорошо помню, как он говорил, а мы повторяли: «Их кляубе, их кляубе – я верую, я верую». Так меня окрестили, по сегодняшний день не знаю в какую веру.

Так же хорошо помню, как нас освободили. Город обстреливали и бомбили, он горел. Немцы заперли нас в церкви, но мы всё-таки выбрались оттуда и спрятались в подвале соседнего дома. Когда стрельба немного стихла, меня приподняли к узкой щели под потолком, посмотреть, что творится наверху, чтобы оценить обстановку. И я увидела нашего солдата – он был низенького роста, узкоглазый, с чёрными волосами и закопченным лицом, на нём была советская шинель и красная звезда на пилотке. Не обращая внимания на то, что где-то рядом ещё шёл бой, все высыпали на улицу. Люди плакали, обнимались, целовались, радости не было предела.

А после был поезд. Он шёл на восток, в вагоне были счастливые, наполненные надеждой лица, ведь мы возвращались домой. Но, как оказалось, надежды наши оправдались далеко не сразу. По дороге эшелон остановила какая-то воинская часть и нас отправили в только что созданный колхоз на берегу Балтийского моря. Работали в нём в основном немцы, а всю продукцию – масло, мясо, картошку, сразу же отправляли в Советский Союз. На его территории в городишке Регенвальд для детей организовали интернат, попытались наладить учёбу, но из этого ничего не вышло – не было ни учителей, ни учебников.

 Вскоре эти земли стали территорией Польши, и надо сказать, что поляки относились к нам негативно.

 Как раз в тот период, это уже было после войны, погиб мой дедушка. Они с утра уехали с бригадиром на бричке в соседнее хозяйство, бригадир возвратился вечером и привёз дедушку тяжело раненым. Кто стрелял так и не нашли.

Мама меня отыскала только в конце сорок седьмого года через министерство обороны – оказывается, я была причислена к части, которой был подведомствен этот колхоз. Офицер, отвечавший за хозяйство, часто брал меня в качестве переводчика, немецкий в то время я знала не хуже русского. Когда, относительно меня, в штаб пришло соответствующее распоряжение, мне хотели дать в сопровождение солдата и отправить домой, но бабушка меня не отпустила. Я вернулась в Витебск вместе с ней. Все остальные члены нашей семьи тоже возвратились на родину, но гораздо позже. Мама с папой после демобилизации жили в Полоцке, когда я приехала, Витя был уже с ними. Вскоре мы перебрались в Витебск, где папе выделили квартиру. Я пошла в школу, меня определили сразу в третий класс, мне к тому времени уже исполнилось четырнадцать лет. Потом училась в вечерней школе.

Была самая старшая в младшем классе. Насмешки были, всё было…

Вот так я вступала во взрослую жизнь.

Семён ШОЙХЕТ

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

В период с лета 1941 г. по ноябрь 1944 г. в г. Тильзит (в настоящее время – г. Советск) и его окрестностях располагался лагерь для военнопленных Шталаг 1А первого военного округа Германии. Кроме того, примерно до мая 1942 г. в городе функционировал лазарет для военнопленных. Не исключено, что через Тильзит проходили транзитом пересыльно-сортировочные группы военнопленных.

Лагерь был огорожен колючей проволокой и разделён на множество маленьких лагерей, также огороженных колючей проволокой. По воспоминаниям бывших узников, на всей территории лагеря не было ни одного деревца или кустарника, ни одной постройки, кроме наспех построенной из досок кухни, которая располагалась в начале лагеря.

Для того, чтобы можно было хоть как-то укрыться от палящего солнца и проливных дождей, военнопленные выкапывали руками ямы, глубокие и длинные. Обычно в таких ямах находились по два человека.

Точное количество узников, прошедших через концлагерь, неизвестно, но по приблизительным подсчётам им численность достигала чуть более 3 тыс. человек. Некоторые исследователи также называют цифры 10, 18-19 тыс. погибших.

Военнопленные использовались на принудительных работах, на различных объектах, как в самом Тильзите, так и в его окрестностях. К примеру, многие работали на целлюлозном заводе, железнодорожной сортировочной станции, использовались на сельскохозяйственных работах в фермерских хозяйствах. Встречались свидетельства об использовании военнопленных на принудительных работах на топливной базе в г. Линкунен, где содержалось около 150 человек.

В случае смерти военнопленного, захоронения могли производиться непосредственно вблизи объектов, где он работал – как правило, для этого выделялся небольшой участок в дальней части местных приходских кладбищ.

Непосредственно на территории лагеря располагалось несколько мест захоронений. Так, в период с июня по ноябрь 1941 г. в лазарете для военнопленных Тильзита умерло как минимум 155 советских военнопленных, которые были похоронены на так называемом Лесном кладбище. С конца ноября 1941 г. захоронения погибших военнопленных производились в районе бывшего учебного плаца.

Город был освобожден советскими войсками 17 января 1945 г.

Константин КАРПЕКИН