Это не рассказ, а быль. Не придумываю, а со смехом и слезами вспоминаю историю о Карле Грузинском.

Он жил недалеко от нас в приличном деревянном доме. Хотя дома, построенные после войны, по сегодняшним мерками, трудно назвать приличными.

«ЗДРАСЬТЕ, ТРАМВАЙЧИК»

Когда мужа моей сестры забрали в армию, обязанности дровосека и дровоноши перешли ко мне. Дом на улице Петра Лаврова (до революции и ныне Фурштадтская), хотя и находился в самом центре Ленинграда, вплоть до начала 70-х отапливался дровами. Первое время я раза два в неделю приезжал из Царского Села, где жил с родителями, а потом и вовсе перебрался к месту необременительной моей заботы, к бабушке и сестре. Комнату на Петра Лаврова я вообще воспринимал этаким семейным гнездом, ибо дед приобрёл её (тогда можно было комнаты покупать), если не ошибаюсь,в 30-м году.

Двойная дверь послушно распахнулась, и Корш ворвался на своей инвалидной коляске в актовый зал городского зала искусств.

– Корш Бергман! – объявила ведущая литературного вечера. Все зааплодировали, некоторые даже встали. Корш, уверенно управляя колесами, сразу проехал по центральному ряду к сцене. Попросил микрофон.

Корша знали все. Ещё недавно без его стихов не выходила ни одна местная газета. Стихи его были напористы, ехидны, агрессивны. Не всем нравились. Но ему на это было наплевать. Глупость он называл глупостью, бездарность – бездарностью. Рифмы его были чёткие, не придерёшься. Скорее всего Корша можно было бы назвать поэтом-критиком.

Городу Витебску,
в котором родилась моя мама Серафима Лаговер,
и в котором я никогда не был, посвящается.

Немцы оккупировали Витебск в первые недели войны. Война, как потом скажут, была вероломной, вопреки договору о ненападении, вопреки эшелонам с продуктами, рудой, лесом, идущим из СССР в Германию. Людям разве легче от того, что наше командование то ли ошиблось, то ли просчиталось, то ли не знало о планах немцев установить новый порядок на Востоке?