Во вторник, за две недели до праздника Швуэс, в большом доме Гринбергов повесили на окна свежие занавески и расставили вазоны с розовыми цветами. Крыльцо вычистили песком и вымыли с уксусом, чтобы блестело, как яичный желток. В день свадьбы Ханы-Бейлы, дочери торговца мукой Арке[1], там будут стоять жених и его родня.
Жених, образованный молодой человек, работал бухгалтером на большой винокурне.
Арке-мучник отправил шесть повозок, чтобы привезти жениха и его родню из Островков, села, расположенного в двух милях.
Поскольку жених был юношей светским, то свадебное платье для невесты заказали аж в Слониме[2] у петербургского портного. Почему его называли «петербургским», никто не знал, но это добавляло ему немалую долю престижа и известности в портновской профессии.
Когда платье Ханы-Бейлы привезли из Слонима, то посмотреть на него одна за другой приходили все местные девушки. Платье было украшено семью лентами, белыми и розовыми. Это было действительно настоящее свадебное платье. Всякий раз, когда Хана-Бейла показывала девушкам своё великолепное платье, её мама Эстер говорила:
— Хана-Бейла, вымой руки, чтобы не испачкать ленты, — при этом она имела в виду девушек, которым не следовало трогать ленты руками.
— Ах, какое платье! Пусть оно принесёт тебе счастье! — высказывали свои пожелания девушки не без зависти в глазах.
Жених и его родня запаздывали. Часы уже показывали четыре пополудни, а шесть повозок всё ещё не вернулись.
Музыканты, не дождавшись жениха и его родню на улице, зашли в дом невесты, выпили по рюмке водки и принялись настраивать инструменты. Нижний тон задавала бандура, а ритм — барабан. В доме вкусно пахло свадебной выпечкой и вином.
Пришли подруги Ханы-Бейлы, чтобы помочь ей причесаться и надеть свадебное платье. В углу большой столовой уже поставили широкое кресло, накрытое белой вышитой накидкой, — место, где будет сидеть невеста[3].
На коричневых четырёхугольных настенных часах стрелки мало-помалу двигались вперёд. Они уже приближались к пяти пополудни. А жениха и его родни всё ещё не было.
Арке-мучник, одетый в чёрный сюртук и готовый вести дочь к хупе, стоял у окна, высматривая повозки.
Кроме треньканья музыкантов, в доме был слышен только один звук — тиканье часов. Тик-так, тик-так. И все невольно поглядывали на настенные часы, будто на их маятнике раскачивалось счастье Ханы-Бейлы. Туда-сюда, туда-сюда.
Берл-музыкант, низенький и щуплый, прислонил свою скрипку к стене и, словно близорукий, вплотную подошёл к часам и демонстративно на них посмотрел. Арке-мучник обернулся и пронзил его взглядом. Берл-музыкант подхватил свою скрипку и спешно принялся что-то наигрывать. Часы тем временем пробили шесть.
Молниеносно по городу разнеслась весть — Хана-Бейла уже надела слонимское свадебное платье, а жениха всё ещё нет. Из восьми сотен приданого не хватает ста тридцати рублей, и поэтому жених не хочет идти к хупе. Он и его родня проехали мимо дома Гринбергов, возле которого должны были остановиться, заехали в корчму Мирчика и ждут…
Евреи, добрые приятели Арке-мучника, стали закрывать свои лавки, чтобы пойти узнать, что же происходит.
Дети столпились на крыльце и, взобравшись на скамейки, заглядывали в окна, чтобы посмотреть, как там невеста. Они вернулись и подтвердили:
— Она таки сидит в свадебном платье и ждёт.
Хана-Бейла сидела и вспоминала, как они с женихом гуляли за монастырским садом. Он обнял её и поцеловал. Он крепко держал её под руку и говорил приятные её уху слова:
— Ты думаешь, я хочу твоё приданое? Вовсе нет, я хочу построить свою собственную винокурню, для нас, больше для тебя, чем для себя я этого хочу. — И он погладил чёрные брови над её глазами.
Когда Хана-Бейла пришла домой с той прогулки, то первым делом направилась к зеркалу и посмотрела на свои брови, которые с такой любовью погладил её жених. Как два чёрных тонких волшебных шнурочка, бровки её приподнялись над радостно глядящими на мир глазами.
Хана-Бейла и не подозревала, что дети заглядывают в окна. Она сожалела о той прогулке за монастырским садом, очарование которой теперь было разрушено из-за ста тридцати рублей.
Праздничность кресла, на котором она сидела, и белоснежность свадебного платья сразу стали чем-то обыденным. Музыканты получили бутылку водки и опрокидывали рюмки одну за другой будто в шинке, а не на свадьбе. Хана-Бейла закрыла глаза, чтобы ничего этого не видеть.
Арке-мучник и его жена стояли в углу своей спальни и стыдливо смотрели друг на друга.
— Где найти в одну минуту сто тридцать рублей? Можно достать десять рублей, может быть даже двадцать пять рублей, но такое состояние?!
Арке-мучник побледнел и пожелтел одновременно. Морщины на его лбу стали глубже, а лицо приобрело вид увядших капустных листьев.
У его жены Эстер дёргалось веко, и кровь приливала к лицу.
Рты у обоих были открыты, как будто они просили друг друга:
— Скажи что-нибудь, дай совет.
Вдруг Эстер начала снимать с себя драгоценности: золотые часики, серьги, жемчужные бусы, кольца.
— Я знаю, что делать, я знаю, что делать! — приговаривала она, как будто собиралась прыгнуть в огонь, чтобы спасти своё дитя. — Я пойду к Велвлу-процентщику, я брошусь ему в ноги…
Она не успела договорить, как дверь комнаты открылась и вошла Цирл-богачка.
— Поздравляю! — сказала она. — Я отправила моего Довид-Мейлеха, чтобы он доставил этого сопляка к хупе. Арке-мучник, твоё имя для меня достаточная гарантия для этих ста тридцати рублей. И на этом закончим!
Арке-мучник и его жена от неожиданного счастья на какое-то время лишились дара речи. Эстер только шевелила губами, но не могла вымолвить ни слова. Арке-мучник схватил Цирл-богачку за руку и с трудом выговорил:
— Бог… Бог должно быть Вас… — в глазах у него стояли слёзы, а голос был таким, словно что-то его душило. И всё же хриплым голосом он произнёс несколько слов:
— Вы вытащили меня из ямы со львами[4]…
Цирл-богачка, как прозвали её в городе, жила со своим мужем Довид-Мейлехом и служанкой Малкеле[5] в большом доме из шести комнат, окружённом вишнёвым садом. В городе она ни с кем не дружила, никуда не ходила.
Целыми днями Цирл-богачка сидела у окна и смотрела на улицу, как мимо её окон проходили все соседи, даже дальние, чтобы набрать воды из её колодца. Всё хозяйство в доме вела Малкеле, только колодцу Цирл уделяла внимание сама. Время от времени она брала веник и подметала вокруг колодца. Это была её работа. Её муж Довид-Мейлех носил фуражку и был единственным человеком в городе, кто ездил на велосипеде. И потому что он ездил на велосипеде, его называли не рeб Довид-Мейлех, а пане Довид-Мейлех. В городе он знался со всеми без разбора: мужчинами, женщинами и даже детьми. Проезжая на велосипеде, он всё время останавливался и заводил беседу то с одним, то с другим обо всём, что происходило в городе.
Цирл-богачка и Довид-Мейлех действительно были богаты. Они были компаньонами в разных торговых сделках в других городах, и в доме у них стояла «железная касса» — несгораемый шкаф от воров и от пожара. Незначительную милостыню раздавал Довид-Мейлех, а за более крупными пожертвованиями следовало обращаться к Цирл-богачке через её мужа:
— Пане Довид-Мейлех, замолвите словечко перед Цирл, пусть даст немного денег для благотворительной кассы, очень уж она опустела.
Довид-Мейлех не чувствовал себя обиженным от того, что в доме Цирл полная хозяйка, а не он. Наоборот, он подшучивал над этим и называл жену «Цирл-богачка». Поэтому за пополнением благотворительной кассы следовало-таки обращаться к Цирл.
Во вторник, в день свадьбы Ханы-Бейлы, во второй половине дня, когда по городу уже вовсю шли разговоры, несколько соседей остановились с вёдрами у окна Цирл-богачки и спросили:
— Вы уже слышали, что творится со свадьбой у Арке-мучника?
Одна женщина добавила:
— Невеста уже хотела снять свадебное платье, да подруги ей не позволили.
У Цирл дёрнулась бровь, будто в глаз ей попала соринка. Она позвала своего мужа и велела ему:
— Довид-Мейлех, поезжай в корчму и вышвырни их оттуда вместе с этими ста тридцатью рублями.
Она протянула ему деньги, а сама отправилась к Арке-мучнику, чтобы поздравить его и Эстер.
Когда Хана-Бейла шла к хупе, у неё дрожали колени. Она не слышала даже игры музыкантов. Однако под хупой жених смотрел на неё так же, как тогда за монастырским садом. Его взгляд будто говорил ей: «Не ради себя я это сделал, ради нас обоих, больше ради тебя, чем ради себя». И она ему поверила. Её платье с белыми и розовыми лентами снова засветилось весельем и радостью.
Кади Молодовская
Рассказ «Белое свадебное платье» взят из сборника «A SHTUB MIT ZIBN FENCTER», опубликованного в 1957 году.
Перевод с идиш выполнен в рамках проекта «Идиш и его мир», МООЕК, Минск 2025
[1] Далее — Арке-мучник. Все примечания — переводчика.
[2] В конце XIX — начале XX века Слоним был четвёртым по величине городом в Гродненской губернии, где проживало большое количество еврейского населения. Город являлся одним из крупнейших центров ремесла и торговли. Слонимские ремесленники славились своим мастерством. Заказать товар или услугу в Слониме, например, пошив свадебного платья, считалось очень престижным и свидетельствовало о достатке.
[3] Речь идёт об обряде «Ди кале базецн» («Посажение невесты»). Подробнее в материале «Свадебный обряд евреев в Российской империи XIX–XX вв.»:
[4] Здесь автор делает отсылку к Книге Даниэля (в русской традиции — Книга Пророка Даниила), одной из книг Танаха (еврейской Библии), относящейся к разделу «Ктувим» («Писания»). Согласно тексту книги, Даниэль, за отказ следовать указу, запрещающему молиться, был брошен вавилонским царём Дарием в яму с голодными львами. Однако Бог не допустил смерти Даниэля, послав Своего ангела, который не позволил львам растерзать юношу.
