Это было ровно 70 лет назад. Такие даты не отмечают, но помнить о них надо.
В конце 1952 года в Мозыре готовилось своё «дело врачей», напоминающее по сути одноименное московское «дело». Почему был выбран для антисемитского процесса заштатный Мозырь, а не другой, более крупный город Белоруссии, остаётся только гадать.
В отдел КГБ поступило заявление группы молодых врачей, проходивших интернатуру в Полесской областной больнице.
Они утверждали, что главный хирург Полесской области, заведующий хирургическим отделением, кандидат медицинских наук Эммануил Яковлевич Кенигсберг, заведующий терапевтическим отделением доктор Семён Абрамович Шварцман и стоматолог Рубенфельд производят опыты на несчастных белорусских колхозниках и залечивают их до смерти. В частности, Кенигсберг во время операции умышленно зарезал молодого солдата. Слава этих трёх «убийц в белых халатах» объяснялась тем, что они хорошо и правильно лечили исключительно евреев. В больнице тогда работали два патологоанатома. Старшая была еврейка, а молодой, её ученик, ныне академик, был среди авторов доноса.
Подпись патологоанатома означала смертный приговор. А ведь мой отец и доктор Шварцман всю войну прошли в полевых и эвакогоспиталях, спасли не одну сотню жизней. Тем не менее, с врачей в КГБ была взята подписка о невыезде, Их вызывали на допросы, длившиеся часами. Допрашивали старшую сестру хирургического отделения Евгению Никифоровну Гуринович и старшую операционную сестру Берту Григорьевну Крейнину. Их очень запугивали, но они ничего не подписали. И не побоялись прийти к нам и всё рассказать отцу. К сожалению, Берте Григорьевне эта история не прошла даром. Её нервная система не выдержала, в итоге она попала в психбольницу с манией преследования. Мы с отцом навещали её, она несвязно говорила о грозящем аресте, пытках и побоях.
На допросы вызывали не только врачей и медсестёр, но и санитарок. Даже наша молоденькая 17-летняя домработница, ушедшая с утра в милицию за паспортом, была там задержана до вечера. Когда вечером мой отец пришёл туда за ней, её отпустили, но напугана она была смертельно, дрожала и плакала.
Я, тогда студентка-первокурсница приехала домой на каникулы, и вся эта жуткая история разворачивалась на моих глазах. Помню, что на одном из допросов отцу показали донос, и его больше всех поразила подпись его любимого ученика доктора Рудницкого.
Кстати, о зарезанном солдатике. Моя мать, доктор Бродская, всю жизнь гордившаяся своим мужем, тщательно собирала и хранила вырезки из газет, где писали об отце, и письма благодарных пациентов. Среди них оказалось и письмо этого солдата, который после демобилизации мирно жил в родной деревне.
Тем не менее, расследование продолжалось. Первый секретарь Полесского обкома, Герой Советского Союза Владимир Елисеевич Лобанок с самого начала не верил в виновность врачей. Санкцию на арест не давал, потребовал созыва республиканской комиссии. Из Минска прислали профессора Петра Петровича Маслова. Тот сразу понял, что перед ним фальшивка. И повёл себя как порядочный и мужественный человек. Он не подписал обвинительное заключение, назначил ещё проверки. А по городу ползли слухи. Говорили, что после ареста врачей будет еврейский погром, называли даже улицу им. Саета, откуда он начнётся. Меня на улице останавливали еврейки, спрашивали, был ли у нас обыск, одна предлагала спрятать у неё ценные вещи.
В самый разгар этой свистопляски, умер Сталин. Следствие сразу замедлилось, а потом и прекратилось вовсе. Подписка о невыезде была снята, отцу, матерью даже дали путевку в санаторий. Молодые врачи очень каялись, говорили, что донос они не сами сочинили, его им принёс подписать доктор Дьяченко, мерзавец постарше. А мои родители всю последующую жизнь считали спасителями профессора Маслова и Лобанка.
В то же время в Гомеле к главврачу 1-й Советской больницы Басе Исааковне Каган вдруг прислали нового заместителя. Она ходила за Басей Исааковной по пятам, вникала во все мелочи и не выпускала из рук блокнота. Даже не скрывала, что готовится принять больницу, когда сошлют евреев.
Тогда же, то ли в январе, то ли в феврале 1953 года, в Москве, к старому другу моих родителей, театральному фотографу Семёну Михайловичу Шингарёву пришла соседка и сказала, что всех евреев вот-вот выселят из Москвы и тогда она займёт шингарёвскую квартиру. Но она опасается, чтобы кто-либо эту квартиру не перехватил, поэтому просит разрешения поставить у них заранее кое-какую свою мебель. Видимо, соседка была достаточно авторитетна, если умный и ироничный Шингарёв поверил ей безоговорочно. Мебель он всё-таки не поставил, но сына-студента отправил к русским друзьям на другой конец Москвы. Рано утром сын звонил родителям из автомата, дышал в трубку, отец говорил: «Всё в порядке», и Виктор шёл в институт.
В конце марта Полесская область была расформирована, и вошла в состав Гомельской. Отца моего назначили главным хирургом Гомельской области. Это была полная реабилитация, и даже повышение по службе. Так бесславно закончилось «дело врачей» в Мозыре.
Инна Кенигсберг
О Кенигсберге Эммануиле Яковлевиче
Майор медицинской службы Кенигсберг Э.Я. – участник Великой Отечественной войны с 1941 года. Прошёл всю войну до Победы. Закончил в должности начальника отделения – ведущего хирурга эвакуационного госпиталя № 2053, Управления полевого эвакуационного пункта № 202, санитарного отдела 59-й армии, 1-го Украинского фронта. Награждён орденом «Отечественной войны» 2-й степени. Послевоенная трудовая деятельность: главный хирург Полесской области, главный хирург Гомельской области. Кандидат медицинских наук. Умер в 58 лет, 1 декабря 1961 года, в г. Гомеле.
