Мой папа – Китайчик Мирон Соломонович. А я – Феликс Меерович. Это потому, что настоящее имя и отчество моего папы – Меер Шлёмович.
Соломон – это русская транскрипция еврейского имени, означающее «мирный». В Танахе оно переведено на русский язык как Шеломо. В справочнике еврейских имен оно указано как Шломо и Шалом. Все они являются производным от древнееврейского слова «шалом», что означает «мир». Отсюда и фраза «шалом алейхем» – «мир вам». Диалектно имя может звучать и как Шолом, Шлейме, Шлёма.
Нашего деда так и звали – Шлёма. А соседи-белорусы звали его Сёма, Семён.
Бабушку звали Рохл (Рахэль), что в переводе с иврита означает «овечка».
Дед родился 22 апреля 1870 года в Любоничах под Бобруйском в семье, где было пятеро сыновей и три дочери. Думаю, что он был самым младшим, так как остался жить в родительском доме и от своего отца (моего прадеда) унаследовал, расположенную в доме мельницу-крупорушку «с конным приводом», на которой обрабатывали гречиху. Вместе с крупорушкой дед унаследовал и кучу долгов, наделанных прадедом Арье-Меером для выдачи замуж трёх сестёр моего деда. Поэтому в семье деда и бабушки жизнь была очень скромной, и мальчики рано начали помогать родителям выплачивать долги, работая на корчевке пней, которые сдавали на смолокурню. Бабушка постоянно молилась – не дай Б-г умереть должником.
Все братья, кроме деда обладали ремеслом: сапожник, портной, кузнец, балагола (извоз). У деда с детства была травмирована правая рука, она усыхала, и он всё делал левой рукой.
В 1890 году деда призвали в армию (Варшава). В то время леворукость в армии не допускалась, и, видимо, к этому были веские основания. Во время первого же строевого смотра солдат слева при выполнении общей команды «На плечо!», своей винтовкой задел винтовку деда и выбил её из его левой руки. Винтовка упала и выстрелила. Был большой переполох. Слава Б-гу, никто не пострадал. Да и для деда это происшествие окончилось без наказания: на бравого солдата обратил внимание генерал (-губернатор?) и взял к себе денщиком, с обязанностью следить за свечным и керосиновым
освещением своего дома. Там дед «приглянулся» генеральше – красивый, статный, рассудительный. Он сопровождал её в качестве кучера при хозяйственных поездках по магазинам и базарам, приглядывался к её манере общения с торговцами и другими покупателями. Благодаря генеральше, он научился по-русски читать и писать. Под её влиянием он стал страстным книгочеем, передав это увлечение своим детям: все они были и книгочеями, и книголюбами, и имели впоследствии хорошие домашние библиотеки. Так что, военная служба в Варшаве для деда, еврейского местечкового парня, стала своеобразным «университетом».
Дед был довольно мудрым человеком, и соседи, и родственники обращались за советом к нему чаще, чем к раввину или батюшке. Последний сам не чурался советов деда. Дедушка умер в 1935 году, пережив бабушку на один год.
Бабушка родилась так же 22 апреля, но 1872 года, в Бобруйске, в семье среднего достатка, где было четыре брата и три сестры. Девичья фамилия бабушки – Горелик. Ремеслом (портной) владел только один из её братьев. Бабушка работала в (фруктовом?) магазине. Там её дед впервые и увидел в 1890 году. Говорят, что взаимная симпатия возникла с первого взгляда. И она, отказывая всем сватающимся, упорно ждала его возвращения из армии. Поженились в 1894 году.
Несмотря на привычку к городскому укладу жизни, бабушка быстро освоила и деревенский. Она обладала экстрасенсорными способностями, руки её излучали сильную энергию, и она знала толк в лекарственных травах. Это не было её ремеслом. Но, приходили к ней лечиться и свои, и чужие, и близкие, и дальние. Отказа никому никогда не было. Все считали её святой. После её смерти (у евреев не принято давать имена здравствующих родственников) многие желали увековечить память о ней в именах своих детей.
Но это оборачивалось всегда трагически. Все наречённые в её честь девочки или умирали в младенчестве, или страдали слабоумием, олигофренией и т.п. Терпение лопнуло в 1960 году во время нашей с Баей свадьбы, где собралась львиная доля родичей, и на семейном совете приняли решение о запрете распространения бабушкиного имени среди дочерей. Видимо святость её не подлежала наследованию. На мальчиков (Рахмиэль, Роман) это заклятие не действовало.
На четвёртый день после рождения первенца Лейбы, дед при возвращении из Бобруйска после реализации товара, пересекая реку Березину, вместе с лошадью и телегой провалился под лёд. Свидетели, соседи-белорусы, сообщили бабушке, что её Семён утоп. У бабушки от стресса пропало молоко. Но дед сумел выбраться и мокрый, в мороз, 12 км бежал домой. Он сильно простудился, началось кровохарканье, болели уши. Бабушка его долго и терпеливо лечила. С тех пор у деда были больные лёгкие, и все знали, что в доме нельзя курить и громко разговаривать.
У стариков родилось девять детей: четыре сына и пятеро дочерей.
Бабушка умерла в 1934 году от рака матки.
Лейб – 1896 г. В Первую Мировую войну был ранен. Бабушка разыскала его в одном из госпиталей в Москве накануне ампутации руки: начинался остеомиелит. Привезла его домой и вылечила. В Отечественную войну был каптенармусом то ли роты, то ли батальона. Умер в 1958 г.
Года – 1898 г. Старшая дочь. Была левшой. Следом за ней родились по очереди три брата и четыре сестры. Опекала младших сестёр. Погибла со всей своей семьей во время Отечественной войны в Бобруйске.
Натан – 1900 г. В детстве перенёс менингит, который вызвал очень серьёзные опасения врачей из-за возможных тяжёлых последствий, но всё обошлось. В начале 20-х годов один из секретарей ЦК комсомола Белоруссии (мать моей институтской подружки показала мне групповое фото сотрудников ЦК комсомола Белоруссии тех лет). В 1925 г., судя по надписи и значку на имеющемся фото, он организатор комсомола в Забайкалье в Петровском Заводе (вспоминай ссыльных декабристов), а с 1926 г. – завотделом культуры, а потом один из секретарей Забайкальского губкома ВКП(б) в Чите. После вхождения Забайкальской губернии в состав вновь образованного Дальневосточного края с центром в Хабаровске секретарь Хабаровского горкома партии (1927–1928). Попутно, как двадцатитысячник, учится во Владивостокском университете. С 1936 года (после ареста брата Самуила) он начальник Саратовской ТЭЦ. В 1938 году утонул в Волге, спасая детей из перевернувшейся лодки. Женат был на Пане (Прасковье Васильевне) Жуковой, дочери достаточно обеспеченного человека, коли он владел одним из лучших домов в Чите. После войны одна из сестёр папы – Тамара, разыскала Паню в Симферополе. Но она энтузиазма к общению не проявила. У них была красавица-дочка Инна, которая умерла от менингита в 1942 году в Саратове в возрасте 18 лет. Инна бывала у нас в гостях и в Глухово, и в Электростали. Был у них и сын Юрий (от первого брака Пани), о судьбе которого я ничего не знаю.
Самуил (Шмуэль) – 1902 г. По воспоминаниям одной из его сестер (Тамары) в 1920 году пошёл в военное училище. В начале 20-х годов секретарь Бобруйского УКома комсомола Белоруссии. В 1928 году служит в Дорогобуже. С какого года он на Московском тормозном заводе – не знаю. В автобиографии папы ещё в школьные годы прочёл, что Самуил был директором завода и попал под судебный процесс над Промпартией. Был объявлен «врагом народа», исключён из партии, и за «связь» с ним были исключены из партии Натан, мой папа и старшая сестра Бася. В 1936 году Самуила арестовали. Расстреляли в Магадане 21.03.1938 года. Реабилитирован 31.03.1989 г.
Сведения о его директорстве вызывают сомнения. Он был исключён из ВКП(б) ещё в армии. Кроме того, из материалов уголовного дела видно, что он недостаточно грамотен в русском языке.
Бася – 1907 г. Окончила текстильное учебное заведение и в середине 30-х годов, работала то ли директором, то ли главным инженером текстильно-красильной фабрики в Витебске. Вышла замуж за немца из Республики немцев Поволжья, родила сына Эрика (10.01.1934). После исключения из партии некоторое время жила в Москве, затем в Саратове. Когда началась война, её с Эриком и племянником Семёном, сыном сестры Тамары, как немцев, выслали на Алтай, хотя к Семёну такое определение не относилось. Бася умерла в Риге в 1990 году.
Тамара – 1909 г. С 1926 по 1929 годы училась в Читинском педагогическом техникуме, в котором преподавали сосланные «на исправление» маститые профессора. Работала учителем в районе г. Акша южнее Читы на монгольской границе. Была свидетелем раскулачивания крепких хозяев и высылки их из тех мест (в более глухую Тмутаракань?). В конце 30-х годов окончила медицинский институт в Витебске. Как медик-хирург, была призвана на войну, поэтому отвезла своего сына Семёна к сестре Басе в Саратов. После войны Тамара с большим трудом вырвала Семёна, Басю и Эрика из ссылки. Жили в Риге. Тамара умерла в 1996 г. в Стамфорде (США), куда выехала с семьей сына в 1978 году. Именно благодаря её воспоминаниям, записанным на магнитофоне незадолго до смерти, в большей степени стали известны некоторые подробности биографий предков и родственников.
Татьяна (Тайба) – 1911 г. Таня жила в Москве у брата Самуила, когда его арестовали. Она так и жила со своей семьей в этой квартире до середины 70-х годов. Её муж, Самуил Каган, младший брат Голды – жены старшего брата Лейбы. У них родилось трое детей, но выжила только средняя дочь Светлана, остальные умерли вскоре после рождения.
Дядя Муля работал одним из главных инженеров проекта института «Росгипросовхозстрой». В частности, был главным инженером проекта строительства города Новый Баргузин на высоком берегу реки Баргузин, в связи с предстоящим затоплением находящегося на низком берегу реки старого города Усть-Баргузина водохранилищем строящейся Баргузинской ГЭС. Жил он там в старой ветхой хибаре у такой же ветхой старухи, где на стене среди фотографий увидел фото молодого Сталина. Оказалось, что будущий вождь жил у этой старухи в период своей Баргузинской ссылки. Дядька на свой страх и риск от её имени написал «всемогущему» письмо о её бедственном житье-бытье. Ответа, конечно, не последовало. Но реакция была та ещё! Дом отремонтировали, дрова завезли, пенсию пересмотрели, патронаж назначили...
Дядя Муля умер в 1956 от рака желудка. Тётя Таня умерла в 1995 году.
Бэла – двойняшка с Таней. Умерла через пару месяцев после рождения.
Кроме своих детей в семье стариков воспитывались дети родственников, где-то около 12 человек.
Например, дети одной из сестёр деда, умершей после смерти мужа от рук бандитов. В частности, в их семье воспитывалась и моя будущая тёща Тамара, Баина мама, девичья фамилия которой тоже Китайчик. Поэтому Бая, подтрунивала надо мной, говоря, что приняла в замужестве фамилию своей мамы, а не мою.
Мой папа – родился 9 сентября 1904 г.
При рождении моего папу назвали в честь его деда – Арье-Меер.
Мой папа пошёл работать на Минский завод деревообделочников в 1920 году, когда ему исполнилось 16 лет. Там он получил специальность столяра-краснодеревщика. Там же получил метку: изуродовал первую фалангу среднего пальца правой руки. Какой он классный столяр, я увидел впервые в феврале 1942 года в Ундоле, где он наглядно учил столяра-профессионала, у которого мы находились на постое, и который имел в своём доме столярную мастерскую, делать трехфилёночную дверь.
Там же на заводе папа вступил в комсомол. Активно занимался спортом. Был одним из лучших спринтеров Белоруссии начала 20-х годов.
Где и когда он научился танцевать, в том числе сольные танцы, я не знаю. После одной комсомольской конференции он танцевал на сцене танец «Конькобежец», приведший в восторг одну из делегаток. На спор с подружками она пригласила его потом в фойе на танец. Так с 7 ноября 1923 года и «протанцевали» более 55 лет. Маме, Лисс Марие Яковлевне (род.14 января 1907 г.), на тот момент было 16,5 лет, папе 19. До 1947 года жили в гражданском браке.
Володя, мой брат, родился 31 января 1925 года. Назвали его – Володар, в честь Володарского (Был такой деятель Бунда, а потом партии большевиков). Володя вовремя догадался «потерять» свою метрику. Поэтому, получая паспорт, из Володара превратился во Владимира.
В то время папа учился на рабфаке в Минске. Где и когда он стал членом партии, я не знаю. В 1928 (или в 1929) году папа поступил в МВТУ на архитектурно-строительный факультет. В мае 1931 года факультет закрыли. Одну половину его передали Архитектурному институту, а другую – Высшим военным инженерно-строительным курсам (название приблизительное), влившимся в 1932 году в Военно-инженерную академию.
Мама с Володей переехали в Москву году в 1930 или 31, и в 1932 году после рабфака мама стала студенткой инженерно-строительного института. Жили в общежитии Дорогомиловского студгородка.
В студенческой группе папы на 25 студентов насчитывалось 11 национальностей. В 1975 году мои родители отдыхали на Рижском взморье, и папа разыскал свою однокашницу-латышку. Она тогда руководила архитектурной мастерской в институте «Латгипрогор». Когда папа вошёл в зал, то увидел справа и слева по два ряда чертёжных досок, а посередине 30-ти метровую ковровую дорожку, в конце которой за письменным столом работала пожилая женщина. По мере приближения папы она, внимательно вглядываясь в посетителя, медленно приподнималась со стула. И вдруг, с криком: «Меерке!», с рыданием побежала навстречу и бросилась ему на шею, чем привлекла любопытное внимание своих подчинённых. Она помнила, как его звали студентом, и то, что в конце учёбы у него уже были неприятности и переживания по «делу» брата, и что он был одним из трёх студентов, которых по аналогичной причине не оставили на работе в Москве. Из их курса, впоследствии, вышло много корифеев советской архитектуры.
Папа окончил Архитектурный институт в марте 1934 года с квалификацией «инженер-архитектор по проектированию и строительству жилых и общественных зданий». В его дипломе из 31 предметов 20 зачётов и 11 экзаменационных оценок, из которых 8 «отлично», 1 «хорошо» и 2 «удовлетворительно» (политэкономия и планировка городов). Защита дипломного проекта «Институт Маркса – Энгельса – Ленина» прошла с оценкой «хорошо».
Папу направили на работу в г. Новосибирск, где 29 июня появился на свет я. Мама к тому времени окончила два курса института. Но при пересылке затерялись почтой её документы о переводе в Новосибирский инженерно строительный институт, и мама осталась без высшего образования. Имела только справки и дипломы об окончании неимоверного количества различных курсов (инспектор дошкольных учреждений, что-то по общественному питанию, экономические и т. д. и т.п.).
В Новосибирске папу окончательно исключили из партии (там его никто не знал, а отношение к родственникам «врагов народа» было в соответствии с духом времени). Но папа успел зарегистрировать меня в ЗАГСе по партийному билету. А когда в конце 1934 года он оформлял советский паспорт, то записался Мироном Соломоновичем (надо отметить, что сестры папы, Бася и Тамара, записались Семёновнами). Так что мой брат Володя, получая паспорт, вполне законно стал Владимиром Мироновичем, а я остался Мееровичем.
В 1936 году мы переехали в Глухово (Ногинск). Папа работал прорабом, строил на Глуховском хлопчатобумажном комбинате Новогребенную фабрику, затем фабрику по изготовлению вельвета.
Папе, как строителю, пришлось однажды руководить капитальным ремонтом здания аптеки в Глухово. Между ним и управляющим аптекой Абрамом Львовичем Вовси возникла довольно нежная дружба, длившаяся много лет, хотя папа был на 25 лет моложе. Это был очень красивый колоритный старик. Уже после войны он произвёл большое впечатление на сестру моего друга Миши Бородина Любу. Она была им просто восхищена. Абрам Львович был троюродным братом Мирона Семёновича Вовси, академика медицины, Главного терапевта Советской Армии, ставшего в 1952 году одним из оклеветанных кремлевских врачей, «отравителем в белом халате». От Абрама Львовича мы с первых дней до самой развязки и далее знали подробности этого отвратительного грязного дела. Естественно, Абрам Львович много рассказывал и про другого своего троюродного брата – Соломона Михайловича Вовси (Михоэлс – народный артист СССР, председатель Еврейского антифашистского комитета, бывший до своей трагической гибели от рук сталинской охранки в 1948 году в Минске художественным руководителем Государственного еврейского театра «ГОСЕТ»).
В середине мая 1939 года папу перевели на работу в г. Электросталь и 20 мая 1940 года мы стали электростальцами.
Работал папа в монтажно-строительном тресте №11 «Электростальстрой» сначала старшим инженером по жилстроительству, а с октября 1939 года заместителем начальника и главным инженером жилищно-строительного участка.
В августе 1940 года Электростальский горисполком назначил моего папу на должность главного городского архитектора. Отдел главного архитектора находился тогда на Красной улице посередине между улицами Советской и Вокзальной, в домике, в котором затем в разное время размещались и прокуратура, и ГорОНО.
С началом войны папа был мобилизован 8 июля 1941 года. Появился он около дома приблизительно через месяц в военной форме без знаков различия, с полевой сумкой-планшетом через плечо. Я был на улице и, увидев его, бросился ему на встречу. Он подхватил меня на руки, и я прижался к его обросшему лицу. Папа был весь в пыли, осунувшийся и очень усталый.
В октябре 1941 года вдруг появился сослуживец папы и забрал нас – маму, брата и меня – с собой. Шли пешком 7 км до Ногинска, так что можно себе представить, что мы с собой взяли: чайник, нержавеющие столовые приборы, кое-что из одежды и все фотографии. В Ногинске сели на автомашину. Оказалось, что папино строительное управление отступало из-под Калинина через Ногинск на Горький. Много лет позже я узнал, что у немецкого командования был план окружения Москвы танковыми армиями с ударом на Горький. Поэтому город Горький и подступы к нему в спешном порядке надо было укреплять.
Строительством укреплений занимались Управления военно-полевого строительства, сформированные как из военно-инженерных частей, так и из гражданских строительных организаций, приданных военному командованию. Одно из таких Управлений было создано на базе Электростальского строительного треста. Начальником его стал бывший управляющий трестом Лишкевич, а мой папа – начальником штаба. Одеты все были в военное обмундирование без знаков различия.
Я запомнил названия только двух деревень из трёх, в которых мы жили: Везавец и Чуватиха. Окрестности всех этих сёл оглушали взрывы, так как иначе невозможно было вгрызться в мёрзлую землю при сооружении ДОТов, ДЗОТов, окопов и ходов сообщений. Там папа приобрёл большой опыт взрывных работ, в том числе по направленному взрыву, что очень пригодилось ему впоследствии.
В середине февраля 1942 года мы вернулись в Электросталь. Отец с братом в тот же день отбыли со своим Строительным управлением дальше. Через два месяца это Стройуправление было реорганизовано в воинскую часть – Отдельный инженерно-сапёрный батальон в составе инженерных войск. Папа стал командиром роты в звании старшего лейтенанта (три «кубаря» в петлице), а брат младшим сержантом (с треугольником в петлице). Хотя ему тогда только исполнилось 17 лет.
Весной, в конце марта или в начале апреля, мы с мамой поехали их навестить. Это было под Клином в деревне Лисавино. Меня оставили в доме, а Володя с мамой отправились на встречу с папой. Мама потом рассказывала, какую картину они увидели. Володя подвёл её к какому-то оврагу, через который перекинут новый деревянный мост. На этот мост въезжал танк. Мама поняла, что шли испытания прочности моста. Кругом было много чем-то взволнованных людей, отца среди них мама не увидела. Оказалось, что отец стоял под мостом. Как он объяснил позже, если бы мост провалился, конец для него был бы один и тот же, стоял он под мостом или нет.
Брат служил вместе с папой до конца 1942 года. В январе 1943 года Володе исполнилось 18 лет, и он был призван уже официально. Окончил ускоренно артиллерийскую школу, командиром орудия воевал на Курской дуге, а вскоре был направлен на учёбу в Борисоглебское авиационное училище. Из курсантов он был отчислен через полгода из-за плохого зрения, но оставлен в училище начальником радиостанции в звании старшего сержанта. Демобилизовался в декабре 1946 года.
Кроме строительства мостов, дорог и наведения переправ воинская часть отца занималась минированием и разминированием. Как писал папа с фронта – «плели кружева» или «распускали кружева».
В их отдельном батальоне было две строительные роты, одной из которых командовал папа, две автомобильных и одна гужевая. Средний возраст солдат был далеко за 30 лет – эту воинскую часть формировали из бывалых, опытных, мастеровых людей разных, не только строительных, специальностей. В составе батальона были хорошо оснащённые подвижные механические мастерские – метало- и деревообрабатывающие.
Проследить боевой путь батальона по карте я не смогу. В 43 или 44 году папе присвоили звание – капитан. Помню, что он тогда носил в петлице одну шпалу.
Мост в Минске через реку Свислочь строили сразу после освобождения города.
Папа тогда проделал большую поисковую работу по выяснению судьбы маминой сестры Нины Лисс, их мамы Брайны, Нининой дочки Иры и прислал объёмистое письмо с изложением печальных событий.
Переправы через реку Вислу в районе Варшавы и реку Шпрее в Берлине возводили в боевой обстановке.
В Варшаве для наведения переправы для танков папа выбрал место, упирающееся в чудом сохранившуюся стену разрушенного дома, что вызвало гнев, раздражение и самые свирепые угрозы начальства, тем более, что за стеной находилась большая воронка от взрыва фугасной бомбы, которую необходимо было засыпать. Но эта стена закрывала противнику обзор, он ничего не видел, а в небе господствовала наша авиация. Поэтому работа фактически шла в спокойной обстановке. Стену взорвали, когда советские танки уже двигались по переправе. Осколки стены точно засыпали воронку. Случившаяся неожиданность повергла немцев в шок, а нашим частям придала энтузиазма открывшейся перспективой. Вот где пригодился папе опыт работ по направленному взрыву. За этот мост он получил орден «Красной Звезды».
Между прочим, когда папина часть находилась в Польше, ему, исполнявшему тогда обязанности командира части, принесли документы пленного немецкого летчика, самолет которого был сбит при перелете линии фронта с востока на запад, то есть, летел домой. На полетной карте был отмечен маршрут в облет Москвы и объект бомбежки г. Электросталь, где находился боеприпасно-снаряжательный завод. А мы с мамой недоумевали, чего это вдруг папа прислал телеграмму: «Беспокоюсь молчанием. Телеграфируйте».
В Берлине наводить переправу было тяжело не только из-за плотного огня противника (во время рекогносцировки немецкий снайпер сбил с папы фуражку), но и потому, что речка Шпрее в том месте течёт в каменно-бетонном русле с очень высокими берегами. Зацепиться негде, и сваи не вобьёшь. Решение папа нашёл очень оригинальное.
С внутренней стороны в каменно-бетонных берегах имеются ниши. Теперь можно представить два прямоугольных треугольника, короткими вертикальными катетами упертые в ниши, длинными горизонтальными катетами упёртые друг в друга («нос в нос»), с гипотенузами, ставшими распорками.
Всё это было изготовлено в стороне, включая настилы, затем солдаты побросали все детали в воду. Высокие берега оказались не плохой защитой. Вплавь доставили в нужное место и прямо с воды все конструкции смонтировали. Папу наградили орденом «Отечественной войны» 2-й степени. Конструкция моста была упомянута потом в каком-то военно-инженерном журнале, как интересное техническое решение.
В тот момент, когда немецкий снайпер сбил с папы фуражку, его рота спряталась в какой-то подвал. Когда папа разыскал этот подвал, то увидел, что бойцы его роты разложили харчи и что-то пьют из кружек, котелков и, даже, из касок. Оказалось – вино. В гневе, угрожая оружием, папа приказал всё вылить, но обещал вернуться в этот подвал после выполнения задания. Это оказался крупнейший винный погреб Берлина, из которого папа вывез полный кузов грузового автомобиля отборнейших, в том числе коллекционных, вин. Про знаменитое рейнское вино рейнвейн («Rheinwein» или «Reinwein»?) наши солдаты говорили, что в нём «много Рейну, мало вейну».
После войны их часть проводила демонтаж различного технического оборудования и отправку его в Союз в счёт репараций. В первую очередь это были турбины и генераторы тепловых электростанций. Не обошли стороной и заводы Вернера фон Брауна.
В сентябре 1945 года их батальон передислоцировали в Белоруссию. Чем они там занимались, не знаю. Лето 1946 года я и мама провели у отца в воинской части. Местечко Боровка Лепельского района Витебской области. Какие благодатные места! И голодуха среди населения… Положение усугубил и ужасный град, величиной с куриное яйцо, случившийся в конце июля, и положивший в тех местах и урожай, и мелкий скот (овец, коз).
В августе 1946 года их воинскую часть (батальон) расформировали. Но папу не демобилизовали, а перевели в Балбасово около Орши. Рядом находился аэродром, на котором базировались английские и американские летающие крепости. Я видел эти двух-трёхэтажные (по рядам иллюминаторов) четырёхмоторные громады летом 1947 года. Ух, и страшилища по тем временам! Хотя, конечно, мошкара по сравнению с современной авиатехникой.
В октябре 1947 года папу назначили начальником военного эшелона, который спешно перебрасывали на восток. Эшелон несколько суток стоял на станции Фрязево, в семи километрах от Электростали. Дом рядом, а вырваться отцу не удалось. Можно представить его переживания! В Павлодаре их перегрузили на баржи, и по Иртышу сплавили в сторону Семипалатинска. Так папа оказался на строительстве Семипалатинского атомного полигона. От министерства обороны стройку курировал Маршал инженерных войск М.П. Воробьев. Знакомясь по приезде туда с личными делами офицеров, он увидел дело отца и вызвал его к себе. Так и встретились однокашники по учёбе в МВТУ до расформирования факультета майор Китайчик и маршал Воробьёв. Папа был профсоюзным секретарем курса, а тот – факультета. Воробьев был старше папы на 8 лет, и опережал в учёбе на один или два курса. Каждый раз, приезжая туда, Воробьёв приглашал папу к себе в домик.
В конце 1948 года на полигон прибыла «мандатная» комиссия и папу как «неблагонадежного» (еврей, да ещё и не член партии) вытурили оттуда за год до испытаний. Как говорится: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!» Все его сослуживцы, пережившие испытания, мучились соответствующими болячками всю оставшуюся, у кого-то очень короткую, жизнь.
Папа написал рапорт с просьбой о демобилизации, но получил ответ с резолюцией М.П. Воробьёва: «Знаю лично. Отказать». И приказом Воробьёва папа был назначен начальником технического отдела одного из Управлений строительства космодрома Капустин Яр в Астраханской области. Все следующие рапорты отца с просьбой о демобилизации возвращались с одной и той же резолюцией Воробьёва. А потом папа передумал, решил остаться в армии, хотя бы до 10 летнего календарного срока службы.
Приняв такое решение, папа написал письмо в Комиссию Партийного Контроля с просьбой пересмотреть его персональное дело и восстановить членство в партии. Получил ответ, что КПК на своём выездном заседании в г. Ногинске под председательством товарища Шверника Н.М. ещё в 1938 году пересмотрела его персональное дело и формулировку «исключить за связь с братом», как не обоснованную, заменила на формулировку «исключить за сокрытие социального положения родителей» (родители считались кулаками), и поэтому, в связи с давностью даты исключении, ему предлагается вступить в партию заново.
Об этом отец узнал впервые. Тогда это решение КПК от него скрыли. В то время ещё были живы все люди, которые его принимали в партию и которые могли показать, что социальное положение родителей он не скрывал. Заново вступать в партию, папа, конечно, отказался, и, как показали будущие события, правильно сделал.
В августе 1949 года мы с мамой провели две недели в гостях у папы в Капустином Яре. Село, в котором было несколько колхозов (овощеводство, бахчеводство, овцеводство, рыболовство). Дома индивидуально-частные, одноэтажные, поставленные на опоры, чтобы выдувало из-под дома снег, иначе зимой занесёт выше крыши. На все село только три двухэтажных дома – сельсовет, школа и церковь, переделанная в клуб. Кругом солончаковая степь, вода в колодцах соленая, за всё лето ни одной капли дождя. Единственная отрада – астраханские арбузы, дыни, а также изумительнейшие мясистые помидоры, которыми хорошо утоляли жажду.
Папу демобилизовали в середине мая 1952 года после того, как со своей должности Сталин снял Воробьёва. Получив документы, папа увидел, что с ним поступили очень подло, в духе того времени. Оказалось, что приказ о демобилизации датирован началом апреля месяца, за 10 дней до наступления 10-ти летнего календарного срока папиной службы в армии, лишив его, таким образом, права на присвоение очередного воинского звания – подполковник, а самое главное – военной пенсии.
В начале 80-х годов, когда после смерти мамы папа уже жил с нами в Риге, в газете «Известия» была помещена статья под заголовком «Космодром Капустин Яр», где описывалась история строительства, что там делалось, и как туда приезжали и Королёв, и Келдыш, и другие. Папа внимательно прочёл, посмотрел на меня и сказал: «Сын мой! Я этого ничего не знал. Что мы строим? Для чего?».
С июня 1952 года папа начал работать в своём бывшем тресте «Электростальстрой» главным инженером Строительного управления «Машстрой» (в составе треста были ещё «Металлургстрой», «Жилстрой», «Стройкомбинат» и др.)
В начале 1953 года во время шабаша дела «врачей-отравителей» первый секретарь горкома партии Эдемский настоятельно предложил папе поехать на Сахалин управляющим строительным трестом. Папа отказался. Приказать ему не могли – не член партии. Тогда было вынесено решение бюро горкома о снятии папы с работы, так как, мол, должность главного инженера такого управления – это номенклатура горкома партии. Управляющий трестом Алексей Маркелович Шишков, знавший папу ещё с довоенных времен, всячески этому противился, пока сам не получил выговор за невыполнение решения партийных органов. Папа стал начальником технического отдела треста, переименованного вскоре в трест «Мособлстрой № 9». Кроме Электростали, трест возводил объекты уже по всему Ногинскому району.
Это было время строительного бума. Город стремительно рос, застраивался и хорошел на глазах. Под рубрикой «Опыт советской архитектуры» Институт теории и истории архитектуры и строительной техники Академии строительства и архитектуры СССР в 1962 году выпустил книгу «Электросталь» (авторы Я.И. Малахов и Н.А. Пекарева), в которой застройка города приведена в качестве положительного примера обустройства промышленных центров на основе опыта и практики советской архитектуры. Авторский экземпляр книги с дарственной надписью на титульном листе и благодарностью отцу в тексте самой книги достался мне в наследство.
Папа проработал в тресте до 1960 года. Уволился, не сработавшись с новым управляющим. В 1964 году папа ушёл на пенсию, проработав последние годы в организации, которая занималась газификацией города. Как называлась эта организация, и на какой должности работал отец, я не знаю.
В 1972 году родители, разменяв квартиру, переехали в Калугу, где жил Володя. В 1977 году в сентябре Володя умер от третьего инфаркта, мама пережила его на один год. Мне посчастливилось быть в Калуге 20 октября 1978 года, а 1 ноября мама умерла в машине скорой помощи.
В 1981 году папа поменял калужскую квартиру на квартиру в Риге. В 1985 году он женился на своей однополчанке Марине Герасимовне Гоникман, 1915 года рождения, и переехал к ней в Москву, оставив квартиру нашему сыну Эдику. Кстати, в районе г. Саратов в 1942 году у Марины в подчинении служил Володя.
Папа умер 26 мая 1991 года. Я в эти дни был Москве на выставке и организовывал его похороны. Папу кремировали. Марина захоронила урну в Калуге рядом с Володей и мамой.
До конца своих дней папа был верен спорту. Катался на лыжах и на коньках (в Электростали и Калуге), с Мариной, заядлой туристкой, ходил в походы и ездил на турбазы, выписывал и до корки прочитывал газету «Советский спорт», не пропускал спортивных передач по телевизору. Он был «спортивной ходячей энциклопедией». Активную жизнь в спорте он прекратил году в 1987 после инфаркта.
Папа очень любил заполнять кроссворды, решать занимательные задачи, распутывать головоломки, разгадывать ребусы и раскладывать пасьянсы. И при этом – много читал. Как беллетристику, так и публицистику. В том числе и на языке идиш, которому, к большому сожалению, он с мамой не обучили своих сыновей.
Таково краткое изложение биографий моего папы, его родственников и его родителей.
Феликс КИТАЙЧИК
Об авторе
Учился в средней школе № 1 в городе Электросталь Московской области с 1942 по 1952 годы. В 1952 поступил и 1958 году окончил факультет органической химии Московского химико-технологического института имени Д.И. Менделеева. Специальность – инженер химик-технолог по лакам и краскам.
После окончания ВУЗа два года работал в Москве на Краснопресненском лакокрасочном заводе.
В 1960 году по переводу, в связи с женитьбой, стал работником Рижского лакокрасочного завода, где проработал 8 лет.
В январе 1969 перешёл на Рижский химкомбинат, проработал 27 лет до конца декабря 1995 года. За эти годы завод пять раз менял название и подчинённость. Прошёл путь от мастера до директора, но половину этого времени (13,5 лет) был начальником лаборатории и ОТК завода.
