Левин Борис Шлёмович родился  в Сенно 6 марта 1931 г. До войны успел окончить 3 класса, после войны – 9. Служба в армии 1951-1954 годы в Борисове. Наводчик танкового орудия, младший сержант. После службы переехал из Сенно в Витебск. Работал на заводе заточных станков, расточником, затем – на складе красок. Окончил 10-й класс вечерней школы. В 1966 году окончил Ленинградский механический техникум. Работал инженером, впоследствии начальником бюро металлов. Более пятидесяти процентов рабочего времени – в командировках по Советскому Союзу. Обеспечивал завод металлом. На пенсию вышел в 1991 году.

...До войны мы жили в Сенно на улице Каневская Поперечная (впоследствии была переименована в ул. Пушкина) там, где сейчас автовокзал, гостиница, школа. На месте школы была большая церковь. Разобрали церковь по кирпичам, построили Дом культуры (дом Соц.культуры он назывался).

На этой стороне озера были еврейские дома. Они стояли дом к дому, и так вся улица, каменка, без заборов. Если один дом загорится, то вся улица выгорала. Землю жалели, ведь её надо было выкупать – поэтому так плотно строили. Две синагоги были в Сенно – одна недалеко от нас и одна внизу под горой. Дедушка почему-то ходил в ту синагогу, которая была под горой. Он был очень религиозный.

Когда началась война, из Сенно мало кто успел выбраться в эвакуацию – далеко от железной дороги. Там, где железная дорога была близко – многие успели уехать.

…Мы решили уходить на восток. Наш отряд или колону вели две учительницы: Капустина Соня, учительница начальных классов, окончила педагогический техникум и учительница географии, она окончила минский университет. Обе не замужем, лет 26-27 им было.

Они вели нас по карте. В нашей колоне было примерно 30 повозок. Следовали просёлочными дорогами. Крупные дороги немцы бомбили. Первую ночь расположились возле болота.

Много войск было. Самолёты летали. И вот, это я сам очевидец, примерно рота солдат, из винтовок стреляли в самолёт. Самолёт загорелся и упал.

Нас догнали бы наступающие немецкие части, если бы не крупный танковый бой. Четыре дня Гудериан не мог наступать. Наши отбросили его соединения до Лепеля. Мы за это время  километров на сто ушли на восток. Орудийная стрельба была слышна в 15 километрах от нас. Когда мы вернулись из эвакуации, весь город Сенно был в подбитых танках.

...Дальше едем – какие-то военные говорят нам: «Куда вы едете – там уже немцы». Оказывается, это шпионы немецкие засланные были. У нас эти две женщины, которые вели колонну, выдали их милиции и войскам НКВД. Подходим к деревне Бабиновичи Лиозненского района, там деревянный мост был. Стоят часовые с винтовками Мосина и не пускают нас на мост. Проверили у всех документы, потом пропустили. А дальше песок. Лошади двигаться не могут. Пришлось весь груз, что везли, всю еду выкинуть. Пуда три сала выбросили. У Маши был кабан, сало было, наверное, сантиметров 15 толщиной. Кабан был такой большой – пудов двадцать. Ой, как его кормили, он уже вставать не мог. Это я помню. Сало не снималось – резали «шалями» (полосками). В Бабиновичах – песчаник такой, дорога шоссейная через сосновый лес. На телеге оставили деда (неходячий был), Машу с Раей (Рае 4-5 месяцев).  Потом и Маша (жена папиного брата) пошла с нами пешком. А лес какой – сосняк хороший и песок! Колеса не резиновые и врезаются в грунт. Ужас!

Папа с отрядом не пошёл, остался в Сенно. Ему председатель райисполкома сказал, чтобы не уезжал, база, на которой он работал (кожевенный склад), была полна кожевенных изделий. Надо было всё вывезти, чтобы немцам не досталось. Он не спал, ходил. И вот приходит – в райисполкоме, райкоме открыто всё нараспашку. Неразбериха. Папа опытный был, он 1893 г.р. Девять лет отслужил в армии с 1913 до 1922 года. Награждён двумя Георгиевскими крестами. Он плюнул на всё, пошёл домой, взял кусок сала, взял мешок, положил туда два маленьких камня. Камни положил в углы мешка, сделал рюкзак, чтобы можно было на плечи взять. Потом, польская женщина Миня такая была, очень хорошая женщина, сказала: «Шлёма, возьми меня с собой». «Пойдём». И они пошли. Быстро пошли. Догнали они нас только в Рудне. Гостиница в Рудне – одноэтажное здание, небольшое. Мы ночевали где-то на окраине. Едем, слышим – кричат маме: «Броха (Броня по-польски), вон Шлёма твой». Он, оказывается, ночевал в этой гостинице. Семья воссоединилась: дедушка, папа, мама, Додя –13 лет, Боря – 10 лет, Роза – 3 года.

Тронулись дальше. С нами также шла Машина сестра Роня. Когда мама умерла, она шила, ремонтировала мою одежду.

Путь пройденный пешком: Сенно – Богушевск – Бабиновичи – Рудня – Духовщина – Ярцево – Дорогобуж – Вязьма – Калуга.

…На привал остановились в деревне Духовщина Смоленской области. Жарко было. Мы сходили, искупались. Гнали скот. Немцы стреляли. Обстреляли тех, кто гнал скот. Одному молодому парню пуля попала в руку. Женщины наши сделали ему перевязку. А техника шла к фронту. Тяжёлые пушки на тракторах тянули, 152-миллиметровые. Видим – проезжает открытый лимузин. Сидит Ворошилов и Тимошенко, что ли. Сразу обрадовались. Женщины обступили машину. Они к нам не подошли, сидели в машине и  поехали вперёд. А мы отдохнули немножко, двинулись дальше.

Случилось так, что сестре жены врача Шейнина телега переехала ногу, она ходить не могла, кричала. Усадили её на телегу, продолжили путь.

… Арон Хаимович Шейнин очень хорошим врачом был. Земской врач, он знал все болезни – женские, мужские. Детей у него не было. Дом был на месте Сенненского универмага. Какой у него дом был богатый, какая у него была библиотека, какой у него был кабинет, в котором он принимал больных...

Войну закончил полковником медицинской службы. После войны  уехал жить в Курган.

Дошли до Дорогобужа. Устроили привал недалеко от вокзала. Немцы бомбили вокзал. Мы лежали, прижавшись к земле, к зеленой траве. Надо уезжать быстро, там уже слышно – бой шёл. Нас на мост не пускают. Это вредительство какое-то было –  не пускают нас на мост в Дорогобуже. Лето было горячее. Дождей не было. Берега крутые. Мужчины и эти две женщины, которые отряд вели, пошли проверить брод. Глубина брода на реке Днепр не превышала одного метра. Мы стали спускаться к воде, один одному помогая, и так же на противоположном берегу, и поехали дальше. У нас были несколько банок варенья, подвязанных снизу к телеге. Вода попала в варенье. И мы пили это.

До Калуги корова с нами шла. Корову, бывало, мама подоит – ведро молока. Мы пили молоко всю дорогу. В Калуге корову сдали военным, лошадь и повозку тоже.

Двигаясь по населённым пунктам, просили хлеб. Ходили, спрашивали – кто давал, кто не давал. Одна бабка нас  обругала, не дала ничего. У Доди была палка, он  дал по окнам, разбил ей окно. А если бы у хозяина ружьё было?

Доде было13 лет. Как-то было дело закапризничал, сказал – не пойду дальше. Мы ждали его, ждали, папа не пошёл за ним, а Хаим (брат папы) пошёл и привёл его. Хаима мы очень любили, он хороший был. Бывало, идём к нему на работу, он нам даст деньги на ситро, на мороженое, на конфеты. Он жил у нас, когда холостяком был. Потом женился на Маше.

Папа прослужил девять лет – вся молодость в армии. Поэтому был нервный, издёрганный, но смелый.  «Солнце» когда-то крутил на турнике. И считал хорошо. Память у него была хорошая, на собраниях выступал хорошо. Речь развитая была.

Калуга, посадка на поезд. Суп приготовили, схватили ведра, папа побежал и Хаим побежал, а тётя папина, это дедушкина сестра, пошла и попала под паровоз. Её паровоз перерезал.

Люди кричат: «Идите, заберите свою родственницу». Папа с Хаимом пошли. Поезд отправляется. Они успели оттянули её тело от путей, не похоронили. А там стреляют. Стрельба была такая в Калуге, самолеты летали, паровозы пыхтели, войск было много. Мы поехали на восток. Вагоны двухосные 20-тонные, открытые с бортом в полметра. Как на телеге.

Пересекали Волгу. Паровозы коптили. Нас засыпало, ужас.

Ехали до Уфы на платформе. Бывало, дожди шли. Спасались и спаслись. Приехали в деревню Бикзян Бураевского района (Башкирия), жильё нам вначале не дали. Поселили  в клубе – нас и Машу. Клуб большой, деревянный, потолки высокие. На берегу речки.

Высокая гора, речка внизу. Прожили до холодов. Морозы были. Потом нам дали  жильё.

В нем правление колхоза было. Они перешли напротив, через дорогу, а нам отдали этот дом – нам и Маше. Ну, домик хороший, деревянный. Отопление – щита, как сейчас, не было. Печь снизу была деревянная, а выше выложена кирпичом. Ну, дрова, какие там – хворостом топили. Леса нормального не было – кустарник. Мы ездили, заготавливали этот влажный кустарник и им топили. И потом буржуйка была. Буржуйка когда топится – тепло, даже жарко становится, но всю ночь топить же не будешь. Вытопил, час тепло, а потом холодно. Кроватей не было. Нары были, топчан такой. Все рядом спали. Окно здесь, глухая стена и нары. На нарах спала наша семья и Хаим. А там перегородка была, а за перегородкой  на топчане – Маша с маленькой Раей и Роня. Маша работала уборщицей и ещё нагрузку ей дали – перегоняла молоко. Так она приносила нам и сливки, и молоко.

 Раю она закормила этими сливками.

Потом папа на стройке работал в армии. Они строили авиационный завод в Уфе и он свалился и сломал руку. Его домой комиссовали. Он пробыл месяца 2-3, пока зажила рука, потом на комиссию и опять забрали его. Он уже попал не в Уфу, а в Каменск-Уральский Свердловской области. На Уральский алюминиевый завод. Там алюминий производили, голода в цеху не было. Там, чтобы алюминий не пригорал, подсыпали пшеничную муку высшего сорта, белую. Из этой муки бригада варила себе болтушку, так что они были сыты. Деньги, которые он накопил, нам отсылал, сколько ему причиталось.

Потом  умерла мама. С нами был эвакуированный из Сенно Гуревич. Он был оратор такой, мы считали, что он поэт – так выступал хорошо на колхозных собраниях. И вот, он написал заявление от детей-сирот Сталину (мы же одни остались). Никого у нас не было. И попало письмо Сталину. Папу отпустили за два месяца до окончания войны. Он приехал. У нас ничего из еды не было. Где-то за 20 или 30 километров была деревня Тепляки –  русская деревня. Он поехал, и на себе притащил 20 кг муки. Белая, высший сорт. И варили эти болтушки, варили крапиву, всё это ели. Я ходить не мог. Меня в поликлинику папа возил на тачке. Малярия, весь жёлтый был. Роза и Додя не заболели. А я очень ослаб. Чуть концы не отдал. Выписывали мне какие-то горькие таблетки. Потом стали варить похлёбку. Хлеба не было, картошки не было. Ели похлёбку.

Додя  до войны окончил 7 классов. Он работал в колхозе. Хорошо косил. Осенью возил зерно на элеватор в Бирск. Колхоз его премировал – дал барана и поросёнка.

Я до войны окончил 3 класса. Здесь 2 года не учился – одежды не было. Потом пошёл в школу в райцентр (Бураево), 4 км от деревни. Ходить приходилось через лес, по темноте. Было страшно (водились волки).  В эвакуации окончил 4-й класс.

Я тоже работал в колхозе. Сначала пас телят, потом поле охранял колхозное. Прогонял чужих коров.

Лошадь у меня была хорошая, умная.

…Закончилась война. Сидим, уже в мае, тепло,  окно открыто. Смотрю – со стороны школы (в начале деревни была) идёт группа школьников и во главе команды учитель Фатхи Шайдулин. Дошёл до нас – говорит отцу: «Левин, война кончил». Он сразу 4 класса вёл. Начальная школа. В одной комнате сразу все классы. Сам он закончил пед. техникум, наверное. Ни  радио, ни радиоприемников не было.

…Дедушка Мендель Левин умер через 4 месяца после приезда в Бикзян. Мама умерла в апреле 1944-го. Они похоронены не на самом кладбище, а перед кладбищем, возле дороги. Три могилки – один эвакуированный, дедушка и мама. Там уже, наверное, давно  ничего не найдешь. Когда мы отъезжали оттуда (домой из эвакуации), папа, чтобы запомнить место – камень, обычный такой камень подложил. С тех пор я там ни разу не был. 

Спустя много лет, когда я работал в отделе снабжения Завода заточных станков, будучи в командировке в Златоусте, я попытался съездить на могилы мамы и дедушки. Взял билет, специально поехал поездом до Москвы. Сделал остановку в Уфе, поехал на Уфимский автовокзал. Там очередь, как у нас в те годы за вином была. Через головы лезли. Я три раза пытался взять билет, и не получилось. Вернулся на вокзал, закомпостировал билет и уехал следующим поездом…