Хотя мама, кроме школы, ничего не окончила, но учиться она очень любила. И всё схватывала буквально на лету благодаря хорошей памяти. Я так не мог. Мне всё давалось с трудом. И я всегда спрашивал маму, как она так хорошо запоминает.
– Не знаю, – говорила мама, – просто всё само запоминается.
И, переехав в Америку, мама сразу записалась на курсы английского языка при еврейском центре, которые два раза в неделю проводились по вечерам. Папа оставался дома. Он весь вечер сидел у окна и ждал прихода мамы. Однажды ему показалось, что мамы долго нет, и он пошёл её искать. Дорогу к еврейскому центру он знал приблизительно и, конечно, заблудился. И потом мы с мамой его искали почти час. После этого, когда мама уходила на курсы, она звонила мне, и я приходил и сидел с ним. Он сидел всегда в темноте, не включая свет. То ли экономил электричество, то ли свет резал ему глаза. Такие наши сидения он называл по-деревенски посиделками. Однажды мы так сидели с ним, и он неожиданно сказал:

– Сегодня у нас с мамой день свадьбы. Мама не вспомнила. И я забылся.
Он задумался, а потом сказал:
– А давай спечём торт. Мама придёт и удивится.
– Я торт не умею печь, – сказал я.
– Я умею, – сказал папа. – Он очень простой. Когда я раненый, после госпиталя заехал к тёте Поле, она его испекла. Заскочил на пару часов, перед поездом, и она успела его приготовить и дать мне в дорогу. Мы с ней сидели на кухне, разговаривали, и она пекла. И я запомнил рецепт.
– С того времени помнишь? – удивился я.
– Это был первый торт в моей жизни, потому и запомнил, – сказал папа и улыбнулся, – я, как все старики, помню, что давно было, и не помню, что сейчас.
Мы включили свет. И принялись за работу.
– Мама через часа два придёт, – сказал папа, – мы успеем.
Торт оказался и вправду простым и быстрым.
Папа говорил, что делать, и я делал.
В большой миске мы смешали два яйца и половину стакана сахара. Всё это я взбил венчиком. В это время папа на сковородке растопил граммов сто сливочного масла, перелил его в тарелку и охладил. Это масло мы добавили к яйцам. Потом туда же добавили полстакана мёда. Всё перемешали до однородности и затем высыпали в нашу смесь стакан муки, смешанной с чайной ложкой разрыхлителя. Всё ещё раз перемешали ложкой до получения теста.
Взяли большой поддон, выстелили его пергаментом и на пергамент вылили тесто, разровняв его по дну поддона.
И отправили поддон в духовку, нагретую до 360 градусов по Фаренгейту (180 по Цельсию).
– Корж готовится пятнадцать минут, – сказал папа.
Цифры он никогда не забывал.
– А за это время мы сделаем крем. Смешаем стакан сметаны и полстакана сахарной пудры. Она у нас есть. Не знаю, для чего мама купила: уже полгода лежит, но вот пригодилась.
– Просто смешать? – переспросил я.
– Да, – сказал папа, – смешать ложкой и всё.
К этому времени испёкся наш длинный корж. Папа вынул его из духовки. Переложил на разделочную доску и аккуратно разрезал на три коржа.
– Глаз ещё ватерпас, – пошутил папа, сам обрадовавшись своей точности.
Затем он обрезал края коржей, чтобы они стали ровными. Получившиеся обрезки папа положил на бумагу и, достав скалку, привезённую ещё с Краснополья, превратил их в крошки.
И я принялся за сбор торта.
Каждый корж я смазал кремом, водружая корж на корж. Потом смазал кремом бока и верх торта. И посыпал сделанной папой крошкой торт сверху и по бокам. А после этого мы оставили торт на тарелке пропитываться кремом.
Папа посмотрел на часы и довольный сказал:
– Быстро мы управились! Мама придёт через час. Как раз торт готов будет!
И выключил свет.
Мы сидели в темноте, и папа рассказывал мне, как в госпитале, после ранения, врач решил отнять ему ногу, и только благодаря жене Георгия Димитрова, самого известного в то время болгарина, которая шефствовала над этим госпиталем и буквально случайно в день назначенной операции посетила госпиталь и зашла в его палату, остался с ногой. Она, узнав, что у молодого парня хотят отнять ногу, потребовала у врача сделать всё, чтобы нога осталась.
– Ему же танцевать ещё надо фрэйлэхс! – и добавила, повернувшись к хирургу: – Доложите мне!
– И я остался с ногой, – сказал папа. – Судьба. А больше всего меня в её словах тогда удивило то, что она знала еврейский свадебный танец! А потом, через много лет, я узнал, что она была еврейкой.
Когда мама пришла и, включив свет, увидела наш торт, она удивлённо посмотрела на нас:
– И по какой причине праздник?
– День нашей свадьбы, – сказал папа.
И по его щеке побежала слеза.
– Ой, – воскликнула мама, – а я забыла.
И тоже заплакала.
Потом мы пили чай с тортом.
И хоть этот торт, по сути, папин торт, в моей памяти он остался маминым.