Летом у нас дома собирались, как мама их называла, «пулечники». Мы жили в своём доме, они играли на веранде в преферанс, как говорил папа, «расписывали пулечку». Отсюда и пошло у нас дома слово «пулечники».

Обычно приходили в пятницу после работы и до ночи играли в карты. Расписывали «классику» по полкопейки за вист. Крупных выигрышей, как и крупных «залётов» не было. Да и откуда им быть, если батя работал в кинопрокате с зарплатой в 120 рублей (это считалось хорошо!), Муля, которого все почему-то называли «несчастный», с такой же зарплатой – в редакции какой-то многотиражки. Пётр Иванович и вовсе был пенсионер. Не знаю, какую пенсию платили людям, почти пятнадцать лет отсидевшим в сталинских лагерях. Думаю, чтобы с голода не умерли. Иногда приходил четвёртый – Герасимов, бывший военный лётчик, постоянно носивший на пиджаке ордена Красного Знамени и Красной Звезды. Батя и Муля были тоже участниками войны, но награды если и надевали, то на День Победы, когда его стали отмечать как праздник. А так даже орденские колодки к пиджакам не прикалывали.

В пятницу батя приходил с работы и предупреждал маму, что сегодня к нему придут «пулечники». Я не видел после этих слов на мамином лице большого счастья, но возражать было бесполезно. Она давно это поняла. Да и не в мамином характере это было. Она молча шла в кладовку, где хранились запасы картошки на ближайшие дни, остальную держали в погребе, чтобы не проросла. Потом мама выходила на крыльцо и чистила картошку, мыла её во дворе в металлической бочке с дождевой водой и ставила алюминиевую кастрюлю с одной ручкой на газ. Газ только появился у нас дома, был привозной, в баллонах. Дальше повторялась одна и та же история. Мама говорила бате: «Сходи в магазин, купи хлеб и селёдку». Папа без большого энтузиазма выслушивал эти слова и говорил мне: «Слышал, что мама сказала? Иди в магазин».

Мама снимала с огня картошку, выкладывала её в глубокую миску, сверху клала кусочек сливочного масла и посыпала мелко нарубленным укропом. Потом чистила селёдку, заправляла подсолнечным маслом, куда добавляла немного горчицы, и украшала блюдо кружками нарезанного лука.
Пётр Иванович, который был дворянских кровей, глядя на эту закуску, говорил: «Сразу видно, интеллигентные люди». Хотя ни мамина, ни папина семья к интеллигентам не относились. Герасимов во время еды обязательно хвалил маму: «Лёва, у твоей жены золотые руки».
Водку, пол-литровую бутылку, по очереди приносили «пулечники». Батю от этой очереди освобождали. На нём была закуска.
Остальную еду, которая стояла на веранде, где было прохладней, чем на кухне, мама убирала с глаз долой. Однажды она сделала полный тазик блинчиков – треугольных, с ливером, яйцом и луком – на воскресенье. В субботу утром, когда мама вышла на веранду, тазик был пустой. Все съели «пулечники». Могу только догадываться, какие чувства бушевали внутри мамы, но пока батя после ночной «пульки» проснулся, гнев немного поостыл, и мама только выразительно посмотрела на него.
– Ну и что? – сказал он как ни в чём не бывало. – Проголодались люди, надо же им было чем-то закусить.
И, наверное, чтобы как-то сгладить ситуацию, добавил:
– Даже Муле понравились блинчики.
Мы жили вместе с бабой Пашей, маминой мамой. Мама готовила вкусно, а баба Паша так, что пальчики оближешь. До
войны она работала поваром в каком-то ресторане. Но об этом я знаю только по разговорам. А вот то, что её на два-три дня забирали готовить на еврейские свадьбы, был свидетелем. Евреев тогда было много, и свадеб тоже, так что бабушка без работы не сидела.
К ней приходил в гости её старший брат – я его называл дядя Еел. Крупный мужчина с гладко выбритой головой. Думаю, что дома у него тоже умели готовить. Жил он с женой и семьёй дочки. Но рыбу, чтобы сделать её фаршированной, приносил бабушке. При этом говорил: «Лучше тебя, Пешке, никто не сделает».
Выкладывал в миску из коричневой клеёнчатой сумки рыбу. Чаще всего средних размеров леща. Потом доставал пару яиц, луковицу, свёклу, морковку и полбатона. Баба Паша всегда смеялась и говорила: «А то у меня самой этого нет. Ты бы ещё соль принёс и перец». Однажды мама сказала ей: «Еел не понимает шуток. В следующий раз он принесёт соль и перец».
Потом баба Паша и дядя Еел ещё о чём-то говорили между собой только на идиш, и, прощаясь, дядя Еел говорил: «Завтра зайду».
Очередную рыбину он принёс бабушке в пятницу. Думаю, хотел в субботу, в шабес, скушать кусочек фаршированной рыбы. Бабушка
возилась с ней до самого обеда. На кухне стоял потрясающий запах. Бабушка на кончике ложки пробовала юшку и говорила: «Еел будет доволен».
Когда рыба была готова, бабушка выложила её на блюдо, украсила кусочками варёной морковки, рядом с рыбьей головой положила веточку укропа.
Потом вынесла блюдо на веранду и поставила за шкафом. Во-первых, в тени, а кроме того, была наслышана про папиных «пулечников» и думала, что за шкафом они рыбу не увидят.
…Первую «пульку» расписали быстро. Бате шла карта. Две девятерных, восьмирные. На распасовке без взяток. Даже Герасимов, то ли в шутку, то ли нет, сказал: «Надо поменяться местами». Батя улыбнулся и согласился.
Перед второй «пулькой» выпили по рюмке, закусили и поменялись местами.
Думаю, главное было не место. Батя почувствовал фарт и потерял осторожность. Взял мизер с прострелами на двух мастях. Надеялся на прикуп. Но семёрка с десяткой в червях как были, так и остались, а к восьмёрке пик пришли валет с дамой.
Пётр Иванович с Мулей разложили на столе свои карты и стали ловить батин мизер. Пётр Иванович поправил очки, которые сползали на кончик носа, и сказал свою обычную присказку: «Одна минута перерыва, интересное кино».
Играли как по учебнику, хотя никаких учебников по преферансу никто из нас не видел. Перехвата у бати не было, и он получил «паровозик» в шесть взяток.
Обычно расписывали две «пульки», рассчитывались, допивали водку, доедали закуску и расходились.
А здесь у бати взыграл азарт.
– Давай распишем ещё одну, – предложил он.
– Можно, – согласился Герасимов.
– Каждый человек должен иметь шанс, – глубокомысленно произнёс Пётр Иванович.
Муля был против, говорил, что устал, дома будут волноваться. Но один против троих не устоял.
Снова у бати пошла карта. Герасимов сказал:
– Ты один играешь, а мы присутствуем.
Батя почти полностью отыгрался. Но теперь в проигрыше был Герасимов, и он настаивал на ещё одной «пульке».
Муля сказал:
– Жене будет плохо от нервов, а мне – от голода.
– Поможем, – сказал батя и осторожно, на цыпочках пошёл на кухню в поисках еды.
Принёс только хлеб.
– Где они остальное прячут, не знаю. Яичницу жарить будем?
– Рыбой пахнет, – сказал Герасимов и, повернув голову в сторону шкафа, добавил: – Оттуда.
Думаю, запах приготовленной рыбы чувствовали все, но никто об этом не говорил вслух.
Батя заглянул за шкаф и достал блюдо с фаршированной рыбой.
– Кусочек попробуем, – сказал он. – Без одного кусочка будут живы.
Но что такое кусочек рыбы на четверых мужчин? Взяли два.
– А майхул (удовольствие – идиш), – сказал Муля. – Ради такой рыбы можно было оставаться.
– Сочная рыба, – добавил Герасимов. – Мне жена говорила, чтобы фаршированная рыба была сочной, в фарш надо добавлять кусочек свиного сала.
После этих слов у Мули седые густые брови встали на дыбы и поднялись до самой причёски.
– Герасимов, у вас парашют всё время раскрывался? – спросил он.
– Не компрометируйте компанию, – снова глубокомысленно произнёс Пётр Иванович.
Съели ещё два кусочка рыбы. На блюде оставалась голова, хвост леща и украшение из кружочков варёной морковки. Всё это батя снова поставил за шкаф.
Последнюю «пульку» расписали быстро. Батя остался в выигрыше и довольный пошёл спать.
Утром к бабе Паше пришёл дядя Еел.
– Вос махс ду Пешке? (Что ты делаешь, Пешка? – идиш), – как обычно с порога спросил он.
– Пойдём, отдам тебе рыбу.
Баба Паша вышла на коридор, достала из-за шкафа блюдо, увидела на нём остатки фаршированной рыбы и чуть не обомлела. Она пришла в себя где-то через минуту и закричала:
– Гановем… (Воры – идиш).
Первый раз этот дом слышал, как баба Паша кричит.
Дядя Еел испугался этого крика и не подошёл, а буквально подлетел к ней.
Кто мог подумать, что у старого еврея нет чувства юмора? Глядя на оставленные голову и хвост бывшей фаршированной рыбы, он, поджав губы, сказал:
– Что я говорил Пешке. Ты делаешь фаршированную рыбу лучше всех.
Проснулся батя. Он понял, из-за чего шум, и вышел на веранду.
– Не волнуйтесь, Еел, к вечеру будет рыба, – сказал он, как будто ничего не произошло.
Это возмутило бабу Пашу ещё больше.
– Суббота, где он возьмёт рыбу? – сказала она, как будто батя не стоял рядом. – И что она, сама зафаршируется?
Батя быстро оделся, и даже не выпив стакана воды, ушёл из дома.
Мама подумала, что батя из-за этого скандала ушёл из дома навсегда, она с укоризной посмотрела на бабу Пашу и сказала:
– Надо тебе это было?
– Как я буду Еелу смотреть в глаза? – оправдываясь, ответила баба Паша.
Через три часа батя вернулся домой и положил на кухонный стол завёрнутую в газету большую рыбу. Мама стала разворачивать газету, местами она прилипла к рыбе. Теперь стало видно, что это большой лещ, килограмма на три, не меньше. Где рыбу взял в субботу батя, до сих пор большой секрет. Чтобы очистить её от газеты, мама положила рыбу в раковину и включила воду. Лещ задёргал головой и хвостом.
– Я не буду это чистить, – сказала мама. –Она живая.
За рыбу взялся батя. Это был полный расчёт за ночной преферанс и съеденную фаршированную рыбу.
Хотя была суббота, а в этот день баба Паша не работала, она, говоря по-еврейски что-то себе под нос, принялась делать фаршированную рыбу.
Я не мог понять ни одного слова и спросил у неё, что она говорит.
– Их рэт ин воздух (я говорю в воздух – идиш), – ответила она.
– Почему в воздух? – не понял я.
– А с кем мне ещё говорить? – снова возмутилась баба Паша.
К вечеру пришёл дядя Еел. Баба Паша молча передала ему блюдо с фаршированной рыбой.
– Смотри, как мой лещ у вас подрос, – снова пошутил дядя Еел. – Отложи себе самый большой кусок.
– Не надо мне фаршированная рыба, – ответила баба Паша.
– Не тебе, ему, – сказал дядя Еел, имея в виду батю. – Он у тебя большой любитель фаршированной рыбы.