В последний мой приезд в Беларусь я по традиции заглянул в деревню Швабы к поэту и писателю Николаю Захаренко. Только что вышла его книжка «Такi вецер, такi вецер…» И Николай вручил одну мне, а другую – для Григория Трестмана, замечательного поэта, нашего общего друга. Бывший минчанин, живёт сейчас под Иерусалимом.
Там у Коли на столе я увидел толстенную книгу. На её оборотной стороне то ли рисунок, то ли фотография знакомого мне с юношеских лет персонажа. А на титульной странице название – «Ким, ВЕЛИКИЙ ПРОХОЖИЙ, вероятные истории».
Перелистываю. Десятки людей делятся своими воспоминаниями о легендарном Киме Хадееве. Коля Захаренко, Гриша Трестман, Виктор Леденев (с ним вместе работали когда-то), Вадим Мерсон (переписывались, кажется, совсем недавно на Фейсбуке). Он выставлял классные тексты. Урок, который ему в своё время преподал Ким, пошёл впрок. Но жизни, чтобы осуществить намеченное, не хватило. Работал в Нью-Йорке таксистом, уставал от заботы о хлебе насущном и не успел. В январе 2019-го ушёл из жизни.

Читаю добрые слова о Киме от киносценариста и режиссёра Олега Белоусова (с ним мы сдружились совсем пацанами на озере Нарочь), к сожалению, тоже ушедшего из жизни не так давно, от школьного товарища Хадеева, лауреата Нобелевской премии по физике академика Жореса Алфёрова, поэта Владимира Некляева, поэта Дмитрия Строцева, режиссёра Бориса Луценко, профессора Юлии Чернявской. Рассматриваю многочисленные и редкие фотографии. Замечательное издание!
– Свою не отдам, – сказал Николай, – но в магазине «Академкнига», думаю, ещё есть.
Буквально назавтра я приобрёл книгу. Чуть позже один из кимовской плеяды, Лев Генделев, родственник известного поэта Михаила Генделева, соученика писателя и философа Михаила Веллера, из Москвы попросил: «Купи и для меня!» Но я уже был к тому времени в Израиле.
Вспоминается. Начало 60-х. Мы – мальчишки, юноши. Поиск самовыражения. Внешне это происходит в следовании новой моде. То узкие брюки-«дудочки», то «клёши», то белые носки, то красные. Зимой, даже если мороз под тридцать градусов (были когда-то такие морозы в Белоруссии), ходить без шапки. Каждый вечер выходить на «Брод» – центральную улицу Минска, Ленинский проспект. В магазине «Лакомка» выпить двойной, а то и тройной чёрный кофе без сахара. Ну прямо, как Бальзак. Да при случае покурить кубинские сигары, которые появились в это время в магазине «Табаки».
Думаю, не забыли эту традицию товарищи юности – Лёня Миндлин, Юра Иванов, Володя Гусев, Миша Зусманович, Вова Роземблюм, Миша Юндов и другие.
Я к тому времени уже работал на заводе, а вечернюю школу можно было когда-нибудь и пропустить или сорваться с последних уроков.
И этот ритуал «пития чёрного кофе в «Лакомке» неуклонно соблюдался на протяжении нескольких лет, уже и после того, как я поступил на вечернее отделение факультета журналистики Белгосуниверситета. Потом, правда, кофе заменили более крепкие напитки.
Тогда, в самом начале 60-х, во время повального увлечения «Битлами», мне из отреза материала цвета хаки, полученного мамой в качестве офицерского обмундирования, была пошита «битловка» – пиджак с обрезанной горловиной. В нём я начал ходить на «Брод». И тут же получил кличку Полковник. Правда, она не прижилась, достаточно было сменить пиджак. Но однажды кто-то из ребят в «Лакомке», указывая на невысокого живчика с хитрыми глазами, сказал мне:
– Вот кто настоящий полковник. Знаешь почему? Он помнит наизусть фамилии всех, полковников царской армии.
Это и был Ким Хадеев. Как оказалось потом, кроме всего прочего он помнил и всех маршалов Наполеона, а также все сонеты Шекспира в разных переводах, причём знал, какой из них на какой странице находится. Недаром в местах не столь отдалённых его называли «взбесившейся Британской энциклопедией».
Наше знакомство было шапочным – на протяжении ряда лет пили вместе чёрный кофе. При нём обычно находился постоянный адъютант Гарик Клебанов. Он то подбегал к Киму, то куда-то отлучался, а потом опять возвращался. Кстати, потом в газете «Чырвоная змена» я познакомился с его полным тёзкой – журналистом Гариком Клебановым (чаще его называли Жорой), который, смеясь, сетовал, что, по слухам, тот присваивает авторство некоторых статей себе.
Но компании у нас были разные. Ким был намного старше нас, к тому же помимо обсуждения прочитанных книг, озвучивания каких-то завиральных теорий ребят, тусовавшихся с нами на «Броде», интересовали разборки пацанов различных районов – Сельхозпосёлка, Грушевки, 2-го кирпичного. Эти разборки не были такими кровожадными, как несколько позже, и часто даже до драки дело не доходило. Век карате ещё не настал, но штудировались пособия по джиу-джитсу и самбо, рёбра ладоней набивали о дерево и песок. На слуху у всех была другая легендарная личность, с которой довелось иногда сталкиваться, – парень с улицы Немига Костя Сорока по кличке Пушкин. Качок, лучник, гитарист, драчун и забияка, способный на непредсказуемые поступки, чему способствовала смертельная болезнь, о которой он знал, – рак крови. Он действительно прожил недолго.
Поэтому о жизни и деятельности Кима
узнавал на основании слухов, через третьих или четвёртых лиц. Слышал, что он пишет диссертации для людей за деньги. На разные темы. Книга подтверждает, что их было не менее сорока. Помогал режиссёрам в постановке спектаклей. Вроде бы Ролан Быков сетовал, что у него нет «своего карманного Кима Хадеева». Говорили, что он отсидел и побывал в сумасшедшем доме.
И вот я читаю и перелистываю эти почти 400 страниц большого формата. И вижу из воспоминаний, что у каждого был свой Ким. Кроме того не всегда получается отделить факты от легенд. Собственно говоря, так пишутся все истории – и государств, и великих людей.
Его родители: мама – Фаина Моисеевна Свирновская, еврейка, минчанка, отец – казак из Воронежа Иван Тихонович Хадеев. Оба пострадали после ареста Кима.
Но обратимся к воспоминаниям Юлии Чернявской. Привожу их выборочно.
«Итак, Ким Иванович Хадеев родился 17 ноября 1929 года. Родители его были пламенными революционерами… Мать была ленинисткой. По словам Кима, при Сталине участвовала во всех оппозиционных партийных группировках. В какой-то момент её посадили. И из тюрьмы её вытащил Кнорин, с которым они дружили…
Ким довольно быстро научился драться, занимался штангой и борьбой и при небольшом росте был силён физически… Об отце Ким рассказывал мало. Знаю, что тот был верным сталинцем, но при этом человеком незлобливым. Его роль в жизни сына была минимальной… Учился Ким в знаменитой мужской гимназии № 42… Сейчас 42-я гимназия носит имя Жореса Алфёрова, однокашника Кима. Вспоминая о школе в одном из своих интервью, нобелевский лауреат говорил: «Я что? Вот Ким!»… Где Ким был в эвакуации – не помню. Помню только, что в Минск их семья вернулась в 1944 году… В 1949 году, будучи студентом филологического факультета БГУ (в девятнадцать лет он учился уже на выпускном курсе), Ким был арестован за публичное, с университетской трибуны, выступление против Сталина. Накануне он поставил мать в известность о своих планах. Та сказала: «Ты делаешь глупость, но если считаешь, что это нужно, – делай». Спустя несколько месяцев после собрания был арестован и помещен в Ленинградскую тюремную психиатрическую больницу (ЛТПБ). Сидел вместе с театральным критиком Александром Асарканом, с писателями Юрием Айхенвальдом и Павлом Улитиным. Подружились. Забавлялись тем, что сочиняли авантюрный роман. Ким говорил: «Там было интересно!». Он писал диплом начальнику тюрьмы, и за это тот носил Киму редкие книги из тюремной библиотеки. Книги были реквизированы ещё в 1920 – 1930 годах из библиотек и семей питерских интеллектуалов. Вероятно, там Ким и прочитал запрещённых в СССР философов. А Плутарха и стенограммы партсъездов, по его рассказам, прочёл ещё в детстве: всё это было дома.
Ким вернулся в Минск в 1950-х, вероятно, в 1953 году. Со своим крамольным «послужным списком» умудрился поступить в педагогический институт на филологический, который за год закончил экстерном с красным дипломом.
…В середине 1950-х произошло знаковое событие в жизни и его, и Минска, только никто тогда не догадывался о значении этой короткой встречи. Ким зашёл в гости к одному из приятелей (насколько я помню, к Анатолию Пестраку), где в это время находился друг Пестрака, юноша из иняза. Хозяин куда-то отошёл. И некоторое время Ким общался с этим парнишкой. Возможно, ошибочно подозреваю, что это был БИГ, Борис (Иванович) Галушко, человек фантастической одарённости и фантастического же обаяния. Потом БИГ привёл к Киму своих друзей… Вот имена некоторых из них: Эдик Зельдович, Тамара Дворкина, Женя Шидловский, Вадим Некрасов, Толя Пестрак, Гарик Клебанов, Витя Генкин, Юра Кобля, Слава Котоводов, Ося Рыжиков, Эмма Брылёва, Саша Гавриловец, Наташа Крысько, Алла Николаевич, Галя Гороховая, Виктор Леденёв, Галина Файнберг, Михаил Захаров. Кто-то бывал у него чаще, кто-то забегал в гости. Кто-то скоро исчез из его жизни, кто-то остался рядом. Кто-то предал его при жизни, кто-то после смерти… Ким называл этих людей своим «первым поколением».
В 1962 году Кима опять «замели»… Многих повыгоняли из вузов, другим позволили перевестись на заочное или вечернее, кто-то уцелел. Всем партийным родителям, и моему деду, всобачили строгий выговор. Просидел Ким около года в одиночке… Потом было второе, третье, четвёртое поколение, последним стало седьмое. Должно было быть и восьмое – Ким успевал, но поколение уже не сложилось…
…В привычном смысле слова Ким не работал, то есть не служил… Это был человек дружбы. Дружил со Львом Аннинским, с Юлием Айхенвальдом, с актёрами «Современника» – с Мариной Неёловой, Валентином Никулиным, был в добрых отношениях с Булатом Окуджавой, с Юлием Кимом. Как-то Александр Галич пел на одном из его дней рождения… Ким любил очаровываться людьми – и очаровывать любил и умел, несмотря на странный внешний облик и устрашающую обстановку его «халупы».
Режиссёрам Ким помогал ставить спектакли, художники звали его на выставки и с трепетом ожидали отзыва. А уж пишущий человек просто мимо не мог пройти – разве что побоялся его или был смущён Кимовым громогласием, парадоксальностью или же злыми сплетнями, плавающими вокруг него подобно пираньям.
После перестройки знания Кима пригодились для разработки государственных программ, заказанных через посредничество его учеников и бывших клиентов.
Умер Ким 5 сентября 2001 года от рака лёгких, который не вызывал у него ни тени страха: «Мне плевать на этот рак, на этот краб!»
Невозможно привести все воспоминания о Великом прохожем, надо читать всю книгу.
Но вернусь к себе, в те памятные времена юности. После восемнадцати жизнь моя пошла в другом русле. Я поступил на вечернее отделение факультета журналистики Белгосуниверситета, уже реже бывал в «Лакомке», изредка встречая там Кима, погрузневшего, с бородкой, но по-прежнему с живой хитрецой в глазах.
Я не знаю, как бы пошла моя жизнь, если бы довелось поближе познакомиться с ним. Мне не было особо что предложить ему, кроме отдельных стихов, некоторых выношенных после чтения великих философских рассуждений да ещё неизбывного желания проявить себя в интеллектуальной сфере. Хотя другие люди – поэтесса Ида Наппельбаум, поэты Владимир Соломаха, Казимир Камейша, Сымон Блатун, мой близкий товарищ Эдуард Касперович – говорили: «Пиши, почему ты не пишешь?» Не знаю, почему. Отдельные стихи, а также строчки, что переписывал в газете «Автозаводец» за рабочих поэтов, пока меня не сменил литейщик Казимир Гляйхенгаус, написавший вместе с композитором В. Оловниковым несколько песен, не в счёт. Занимался журналистской работой, писал, не как Ким – диссертации за деньги, а речи – за уважение. И лишь в середине 80-х начал писать тексты для песен с белорусскими композиторами да выпустил с композитором Дмитрием Явтуховичем сборник для детей «Есть весёлая игра». И только ещё через три десятка лет «открылись поэтические шлюзы» – начал работать по настоящему: семь своих сборников, участие в десятках коллективных, журналах и газетах разных странах мира, множество песен на мои стихи. Может быть, Киму удалось бы в своё время вправить мне мозги, и начал бы раньше… Он умел растворяться в других, побуждать их к творческой активности.
Уже стало избитым выражение: «Рукописи не горят». По-всякому бывало. Ким Хадеев всю жизнь писал философскую теорию двоичности, или, как он потом переиначивал её, «навстречности», и сказку «Солдат и смерть». Они так и остались недописанными. Это и неудивительно. Он как-то после 20-летней работы выбросил в печь 700 страниц текста – развитие сюжета было неправильным. Около двадцати лет работы пошло коту под хвост. Кима это не расстроило. Он начал снова. Это был сизифов труд. И при жизни не выходили за его подписью литературные произведения и статьи. Но у него были ученики, которые с его помощью творили.
Хочется поблагодарить создателей этой книги. На какое-то время я оказался опять рядом с Великим прохожим. Книгу писали люди, которые не только знали, но и любили его. Читая, представляешь не только замечательную фигуру Учителя, но и его учеников, авторов воспоминаний. Каждый из них интересен сам по себе. Кроме того из этих рассказов узнаешь ещё много нового и интересного. Например, Григорий Трестман поведал о своих встречах с удивительным минским поэтом Вениамином Блаженным, с более известным читателям Юрием Левитанским. Жаль, что не рассказал о своей встрече с другой минской легендой – Костей Сорокой (Пушкиным).
Особая благодарность редактору сборника Елене Будинайте – дочке другой легенды Минска журналиста Евгения Будинаса.
А хочется завершить эти заметки словами Кима Хадеева, сказанными им в 2000-м, за год до смерти: «Я убежден, что далеко не всё на этой земле потеряно. И есть только один-единственный способ всё потерять – решить, что всё на ней потеряно».
В прошлом году Киму исполнилось бы 90 лет.

Роман АЙЗЕНШТАТ