17 февраля 2020 года Фриде Моисеевне Идельчик исполнилось 100 лет. И хотя, желая людям долголетия, мы говорим: «До 120!», согласитесь, возраст Фриды Моисеевны очень солидный. Тем более, что её жизнь не была устлана лепестками роз, скорее, ей приходилось наступать на шипы.
В 21 год – война, плен, тюрьма, в 22 года – по приговору военного трибунала десять лет северных лагерей, пять лет, проведённых на зоне, только через пятьдесят лет она дождалась реабилитации. Фрида Моисеевна сильный человек. Она не только «не сломалась», пройдя сквозь все испытания. Она вырастила двоих детей, и сегодня у неё шесть правнуков.
Накануне столетнего юбилея Фриды Идельчик мы встретились и побеседовали с ней.

Детство

– Где Вы родились, Фрида Моисеевна?
– Деревня Краснополье, Климовичский район Могилёвской области.
– Кто были Ваши родители?
– Занимались сельским хозяйством.
Мне было годика два, папа уехал на заработки, и мы переехали в Сураж Брянской области. Он работал на бумажной фабрике и очень сильно простыл. В Сураже мы жили десять лет, потом по рекомендации врачей переехали в Клинцы. Это небольшой городок, тоже на Брянщине.
– Как папина фамилия?
– Раввин Моисей Аронович. У папы было два имени еврейских, когда ввели паспортизацию, одно имя он упразднил, а вообще был Мойше-Гирш.
– А маму как звали?
– Эсфирь Михайловна.
– В семье было много детей?
– Я и брат Давид Моисеевич. Моложе меня на три года. Ему было всего 20 лет, когда он погиб на фронте. Выносил из окопа убитого товарища и сам под пулю попал. Это было в 1943 году.
– Вы до войны работали?
– В Клинцах на тонкосуконном комбинате я работала в профкоме, собирала взносы и печатала на машинке. Потом машинистка стала моей профессией на всю жизнь.

Война

– Как Вы узнали, что началась война?
– По радио передали. Я дома занималась уборкой. Мыла пол, и радио у меня было включено. Объявили, что будет выступать Молотов. Я послушала выступление и очень испугалась. Мне 21 год. Я была активной комсомолкой, и даже некоторое время секретарём в нашей ячейке. Когда началась война, собрали нас, активистов, и сказали, что молодёжь должна принять участие в войне. Я была молодая девчонка, ещё даже с парнями не встречалась. Меня по комсомольской линии направили в армию. Я стала принудительным добровольцем.
На фронте. В окружении
– Где шли бои, когда Вас призвали в армию?
– Наша часть стояла в Костюковичах в Могилёвской области. Я писала домой, что нахожусь на своей родине. Здесь с фронта раненных везут, на фронт – призывников.
Около трёх месяцев служила в армии. Мы отступали в Курском направлении. Были большие бои. Там разгромили нашу армию, войска попали в окружение. Командиры сказали: «Выходите из окружения, как можете».
Мы попали в какую-то деревушку. Я и двое солдат. Уже вечерело. Стучались, просили: «Нельзя ли попить, переночевать?». Нас пустили, накормили и уложили спать.
У них был сынишка лет десяти. Его посадили у окна: «Посматривай, когда будут немцы ехать». Немцы забирали у крестьян продукты, коров сводили со двора. Мальчик заметил, что возле дома остановился мотоцикл. Три немца в дом идут. А тут я. Хозяева уложили меня, укутали, платок завязали, как будто я больная. Немцы очень боялись заразиться.
– Хозяйка знала, что Вы еврейка?
– Всё по лицу видно. Но я говорила, что грузинка. Родители погибли, и я сирота, грузинского языка не знаю. Среди тех, кто вошёл в дом, был один полицай. Он всё рвался ко мне. Хозяин отталкивал его, поил водкой, а он всё тянулся к моему дивану.
–Посмотреть, кто Вы?
– Поиздеваться.
Сказали немцам, что у меня «свинка». Немцы побросали еду и стали убегать, чтобы не заразиться. И полицая полупьяного вытолкали. Так меня спасли. Потом хозяйка проводила меня до выхода из деревни и показала, куда идти дальше.

В плену

– Вскоре я наткнулась на немецкий патруль. Они обыскали меня и взяли в плен. Я попала на перевалочный пункт. Привели в деревню, в помещение бывшей конюшни. Сарай большой, тёмный. В одном углу стойло для лошадей. В другом разместили пленных. Их было человек шестьдесят.
– Вы были одна женщина?
– Были ещё женщины в плену: две медсестры, зубной врач, две учительницы. Нас собралось 15 женщин. Не знаю, как их собрали. В плен попали из армии, и местных жителей захватывали немцы.
– Где это было?
– Город Рыльск Курской области. Потом нас разместили в школе, и мы там находились десять дней. Однажды началась бомбёжка. Медсёстры посмотрели в окно и увидели, что бомбят наши самолёты,
Немцы заключённых выгнали на улицу, здоровых грузили на машины и отправляли в Германию.
– Были там евреи?
– Конечно, и много. Их вывели из строя на середину барака, и командиров Красной Армии, и политработников. И расстреляли. У всех на глазах. Мне удалось скрыться между людьми. Ростом я маленькая, и меня заслонили. Знакомых там никого не было. Только один кухонный солдат. Он мне моргнул, чтобы я не показывала вида, что мы друг друга знаем. Так уцелела.
Женщин не отправляли в Германию. Погнали всех на выход. Там офицер стоял. По-русски говорил плохо, но мы понимали. Он не немец был, а австриец. «У нас женщины сидят дома, растят детей». Отпустил всех женщин. Сказал, толпой не идти, лучше поодиночке, и в какую сторону.

Тюрьма

– Разбрелись кто куда. Я оказалась в Сумской области в Украине. Идёт женщина и несёт на коромысле воду.
Спрашиваю: «Какая власть? Немцы есть?»
Она отвечает: «Всем управляет военная комендатура».
Я решила, это мне и надо. Пошла в комендатуру. Там дежурный. Рассказываю, что попала в плен, вырвалась, ищу свою воинскую часть.
Он говорит: «Посиди немножко. Скоро начальник придёт и поговорит с тобой». Мне даже принёс чай с сухариками.
Пришёл командир. «Кто ты?» Я снова стала рассказывать, что хочу найти свою воинскую часть.
«Ишь, чего захотела? – говорит он. – Твоя армия далеко ушла. Посиди, начальника подожди».
Пришёл начальник и меня в третий раз стали допрашивать. И протокол ведут. А потом: «Мы подозреваем вас в шпионаже».
– У Вас были документы?
– Я всё потеряла.
– Одеты были в чём?
– В деревне хозяева военную форму сожгли и дали мне какие-то старые вещи.
Объявили, что меня в шпионаже подозревают, будут справки наводить, кто я и откуда. Задержали. Двое суток была на этом перевалочном пункте, а потом повезли в село Горчичное Курской области. Туда задержанных свозили. В три часа ночи вызывали к следователю. Днём мы сидели в камере, а как ночь, два раза на допрос водили.
– Долго там были?
– Недели две. Меня снова обвинили в шпионаже и отвезли в Воронежскую тюрьму. В тюрьме пробыла два месяца.
– По-прежнему говорили, что грузинка?
– Военным говорила правду. Меня осудил военный трибунал и приговорил к 10 годам лишения свободы с отбыванием срока на Дальнем Севере. За что? Почему? Не знаю. Какая я шпионка? А дальше Коми АССР. Конец 1941 года. Колония.

Северные лагеря

– По этапу в телячьих вагонах везли, под конвоем. Поместили в женский барак на
60 человек. Двухэтажные нары. Там были два или три барака мужских и столько же женских. Колония небольшая. Свой медпункт. Но послали без медосмотра на лесоповал.
– Кто были остальные заключённые? За что они сидели?
– Основная статья, как моя, – 58. Измена родине, шпионаж, участие в заговорах. У нас была смешанная зона: и бандиты, и убийцы, и воровки, и проститутки. Все с большим сроком.
– Какие взаимоотношения были в бараке?
– Там чувствовали себя хозяевами уголовники, они издевались, как хотели, над политическими. Я считалась политическая. Сошлась ближе с двумя женщинами. Одна учительница, арестована за то, что якобы муж её был «враг народа».
– На лесоповале рубили лес?
– Мужчины рубили, мы ветки собирали, копали под деревьями ямы, переносили мусор. Морозы 50 градусов, я простудила ноги. У меня началась цинга, стали кровоточить дёсны, шататься зубы. Я совершенно ослабела. И голодно, кормили плохо. Мы ели в основном конину, когда сдохнет лошадь или убьют её случайно. Мясо жёсткое, пахнет потом конским.
На лесоповале я была недели две или три. Морозы большие. Появились на ногах раны, и положили меня в стационар. Там перевязки делали. Гной шёл. Была одна медсестра, очень опытная, полячка, тоже из-за мужа сидела. Его приговорили к смертной казни. А ей дали десять лет.
– Долго лежали в госпитале?
– Месяца четыре. Потом начала вставать. Увидели, что я помогаю тяжелобольным, оставили санитаркой в лагерном госпитале. Я мыла палату, помогала ухаживать за больными. Мною были довольны больные. Одна была учительница, ростом высокая, пожилая женщина, она курила и говорила мужским голосом. Крыс ловила и кушала их. Днём все над ней издевались. Не пускали даже к печке погреться. Она ночью вставала, зажигала печку, обрабатывала мышей и крыс, кушала их, чтобы никто не видел. Ею брезговали все, и так получилось, что когда меня положили в стационар, там были двойные нары, и моё место рядом с ней. Она вся в ранах, кричит, что ей больно: «Помогите!». Никто к ней не подходил, а я подходила. Она говорила: «Ставь мне ноги дыбарем», значит, в коленках поджать, чтобы ей легче было.
– Долго были санитаркой?
– С полгода, потом меня перевели в цех работать.
Был там цех мягкой игрушки, были столярный цех и по пошиву одежды. Шили шинели, кители для солдат. Меня сделали подносчицей. Два конвейера пошивочных. Я с одного на другой переносила.
– Родители что-то знали про Вас?
– Целый год ничего не знали. Переписка запрещена. Примерно в 1943 году разрешили переписку, я от брата получила два письма, а потом он погиб.
– Как долго Вы были в лагерях?
– Я освободилась и приехала домой к родителям 14 июля 1946 года. Через год после окончания войны.
– Как в лагере узнали про Победу?
– Узнали и такой пир устроили, такой праздник был! В нашем бараке была женщина, которая работала поваром. Она дежурила ночью. Готовила к пяти утра завтрак для тех, кто на работу уходил. Она приходит в барак и говорит: «Бабы, вставайте. Победа! А вы дрыхнете». И на нарах пошла плясать. Утром по радио передали. Мы три дня не работали. Пир устроили в столовой. И такие танцы были… Очень большая амнистия была. Уголовников много освободили и стали пересматривать дела политических.

Освобождение и реабилитация

– Меня осудили по 58-й статье, а когда освободили в 1946 году, на руки дали справку, что я была в колонии по статье 14-й – это разглашение государственной тайны. За разглашение самый большой срок – 5 лет. А мне дали десять и пять лет поражения в правах.
– Куда поехали после освобождения?
– В Луганск в Украину. Там до войны жили папины сестра и брат. В эвакуации они встретились с моими родителями и позвали к себе. В Луганске уцелел их дом. А мне в справке, написали, что имею право жить в любом городе.
– Легко устроились на работу?
– По объявлению. Никто не знал, что я была судима. Я этих документов не предъявляла никому. Скрыла.
– В каком году Вас реабилитировали?
– Считайте, через 50 лет. В 1992 году.
– Кем Вы работали все годы?
– Секретарём-машинисткой и на заводе, и в техникуме лёгкой промышленности в Минске 10 лет. Даже у меня, как у машинистки, был допуск к секретным документам.
– Вы просили документ о реабилитации или Вам его автоматически дали в 1992 году?
– Два года я была в переписке с МВД, КГБ. Сначала написала по месту жительства, потом в Москву в военный трибунал. Пишу в Коми АССР в посёлок Ракпас, где была трудовая колония. Мне отвечают, что такой фамилии среди бывших заключённых не значится. Пишу в Воронежскую тюрьму. Оттуда прислали, что я отбывала срок в Воронеже два месяца, будучи под следствием. Справку послала в трибунал. И военный прокурор выступил в Верховном Суде с требованием о реабилитации. В 1942 году меня военный трибунал судил, а в 1992 году я была полностью реабилитирована.

Богатый человек

– У Вас в серванте стоит очень красивая фотография, на которой вся Ваша большая семья. Сколько у Вас внуков, правнуков?
– Правнуков шесть. Пять мальчиков и одна девочка.
– Все здесь живут, в Минске?
– Все здесь. У внука двое мальчиков. Одному шестнадцать лет, другому скоро будет десять. И у внучки четверо детей.
– Вы богатый человек…

Аркадий ШУЛЬМАН

Фото Александра ИДЕЛЬЧИКА, внука Фриды ИДЕЛЬЧИК