Михаил Абрамович Ламбург – один из старейших писателей Израиля, пишущих на русском языке. Жил в Вильнюсе, с 1972 года – гражданин Израиля, Был чемпионом страны по тяжёлой атлетике и тренером молодёжной сборной.
Автор 16 книг прозы.
Проза М. Ламбурга отличается образно-философским осмыслением современной израильской действительности.
Публиковался в Израиле, Германии, США, Италии, Бельгии, Литва, Беларуси.
В № 40 журнала «Мишпоха» опубликованы рассказы М. Ламбурга.
Удостоен премии Международной Академии просвещения, культуры и индустрии (Сан-Франциско, США), является лауреатом Международного литературного конкурса им. Авраама Файнберга (Ашдод, Израиль), а также удостоен литературной премии имени Юрия Нагибина за роман «На последнем сеансе».

МУЖЧИНЫ

Она была старая женщина, и теперь умирала. В больнице сказали мужу, подслеповатому человеку с белыми усами, чтобы забирал жену домой – так лучше для всех: для неё, для него и для мальчика, с которым он приходил по вечерам.
Дома старик безмолвно сидел на кровати у ног жены, которая долгими часами разглядывала потолок, или шумно возился в тесной кухоньке, стряпая, как умел, какую-то еду.
Безмолвие в доме старика не смущало. «Чего там, – проводя осторожной рукой по одеялу, думал он, – более полувека вместе… Вопросы кончились…» А то, что жена пристально потолок разглядывает и о чём-то думает, его даже радовало – выходит, что жива. «Пускай себе думает… – бормотал старик. – Пускай себе… Лишь бы была здесь… Чтоб не ушла…»
За окном бегали машины. С тех пор как его сын и невестка погибли в автомобильной аварии, старик считал машины своими злейшими врагами и, пытаясь не слышать их шипения и скрежета, доносящихся с улицы, прижимал к ушам ладони и закрывал глаза.
А потом, когда со школы приходил внук, похожий лицом на погибшего отца, они, придвинув к кровати умирающей женщины низкий столик, обедали. Когда же женщина и мальчик говорили, что еда получилась вкусная, то на жёлтом лице старика ярко синели глаза. Собрав посуду, счастливый старик уходил на кухню, а мальчик, отодвинув столик к стене, взбирался на дедово место – к ногам бабушки.
– Рассказать о чём-нибудь? – спрашивал мальчик.
– Расскажи, милый.
– О чём бы ты хотела?
Оторвав на мгновенье взгляд от потолка, старая женщина отвечала, что ей всё равно о чём, и её глаза возвращались к потолку.
Мальчик рассказывал о диковинных рыбах подводного музея в Эйлате, о знаменитых спортсменах и о странах, существующих лишь только в книжках.
Иногда мальчик умолкал, и тогда лицо женщины напрягалось. Ей казалось, что в такие мгновенья внук думает о своих родителях. На самом же деле мальчик, который давно приучил себя к мысли, что теперь бабушка с дедушкой и есть его родители, только вдруг сильно постаревшие, думал о том, как сделать, чтобы старая женщина не умерла.
И он продолжал рассказывать.
К своим рассказам он готовился ночью, перед тем как засыпал, и днём, по дороге из школы. Он очень надеялся, что пока старая женщина не выслушает его рассказы, она умереть не сможет. «Буду рассказывать сто лет», – решил он.
– Устала слушать? – спрашивал мальчик.
– Чуть-чуть.
– Тогда я продолжу завтра.
– Хорошо, милый.
– Ты ведь захочешь послушать завтра?
– Конечно.
Однажды вечером, после вопроса мальчика «чего бы ты ещё хотела?», женщина грустно проговорила, что потолок стать солнцем не может.
Мальчик ушёл на кухню и сказал:
– В этом доме мы с тобой единственные мужчины, и мы должны о своей женщине позаботиться. Сделать для неё что-то, чтобы она не… Мы должны или не должны?
Пожав худыми плечиками, старик вяло улыбнулся.
– Только мужчины ли мальчик девяти лет и старичок, у которого во рту всего два зуба?
– В принципе – мужчины! – заметил мальчик. – Я – маленький мужчина, а ты – старенький мужчина. И так, и этак – мужчины… Иди за мной, поможешь…
В тёмной комнате они отодвинули кровать, на которой лежала старая женщина, в сторону, а затем поставили один на другой два стула и ещё маленькую табуретку. Старик обеими руками держал стулья, пока мальчик жёлтой краской рисовал на потолке большое лучистое солнце. Жидкие капли краски, отделяясь от потолка, падали на плечи мальчика и седую голову старика. Когда солнце было готово, стулья убрались, а кровать поставлена на своё место, в комнате зажгли электрический свет.
За окнами была ночь.
В городе была ночь.
Во всём мире была ночь.
В комнате, где лежала старая женщина, было солнце.
Женщина, которая была очень старая и теперь умирала, смотрела на солнце и улыбалась. И мальчик улыбался. А старик ушёл на кухню, и, просидев в темноте всю ночь, плакал. Его белые усы пахли дешёвым вином, оставшимся от прошлой Пасхи.

НА ТАНКЕ

Григорию Кановичу

В полдень, приведя в недоумение местных жителей, коз и собак, на глухой улочке заброшенного в Негеве посёлка появился танк и четыре автобуса. Остановилась колонна возле дома старика Цахи, ибо дальше улочка упиралась в узкий деревянный мостик над высыхающей летом речушкой. За мостиком начинался мир сонных холмов и редких чахлых кустарников.
Человек в тёмных очках и джинсовой кепке вышел из автобуса и, держа в руке микрофон, раздавал распоряжения людям, одетым в военную форму, а потом, взобравшись на танк, который загородил собою въезд на мостик, обратился к вышедшим из своих домиков жителям: «Дорогие граждане, израильское телевидение, готовя фильм о мужестве и стойкости наших бойцов в войну Судного дня, решило снять в вашем поселении эпизод боя…»
Наблюдая за «боем», люди поселения время от времени вскакивали со своих мест и предлагали «бойцам» подкрепить свои силы то апельсинами, то козьим молоком. Когда же стемнело, человек с микрофоном объявил: «Уходим! Воевать закончим завтра».
Старик Цахи пообещал за танком присмотреть ночью.
***
Ночью Цахи лежал с открытыми глазами.
– Не спится? – спросила жена.
– Нет.
– И мне не спится.
Старик сел в кровати, задумчиво заглянул в тёмное пространство комнаты и вдруг, тронув плечо жены, выкрикнул:
– Одевайся!
Жена послушно опустила ноги с кровати, а Цахи, загадочно улыбаясь, вложил руку жены в свою руку.
Ночь была светлая, звёздная. Завидев своих хозяев в столь неурочный час, пёс Буги лениво приподнялся, протяжно зевнул и снова опустился на землю.
– Вот она, боевая машина! – Цахи взобрался на гусеницу танка, а после того как чуть отдышался, потянулся к башне. Заглянуть вовнутрь не удалось – поднять люк сил не хватило.
– У нашего сына Эли машина была такая? – спросила женщина и про себя отметила, что впервые в жизни видит своего мужа столь решительным, гордым и взволнованным.
Цахи подал руку жене и сказал:
– И тебя могу прихватить.
Устроившись под пушкой рядом со смотровой щелью, они безмолвно разглядывали вершины холмов, по которым бегали длинные светлые тени.
Вдруг Цахи пытливо проговорил:
– Слышишь?
– Нет, а что?
– Приказ по рации!
Жена не поняла.
– Пора готовиться к бою! – сбивчиво прошептал Цахи.
– Мне тоже? – испуганно спросила женщина.
Цахи сплюнул себе под ноги и, нетерпеливо поведя плечиками, сказал:
– Если трусишь, убирайся!
Жена не убиралась. Оставлять мужа на боевой машине женщина не решалась. Она поправила на голове косынку и решительно заявила:
– К бою готовая; вези, где огнём стреляют!
Танк взревел, рванулся с места и, высоко подпрыгивая, стал преодолевать немыслимо сложные препятствия. «Держись, боец!» – кричал Цахи жене.
– Может, вернёмся домой? – лизнув пересохшие губы, сказала женщина.
Цахи в изумлении оглядел жену.
– Ты смеешь призывать меня к дезертирству?
На верхней губе женщины шевельнулись морщинки.
– Я думаю, – сказала она, – танк нашего Эли был не очень крепкий. По ночам я молилась за нашего сына, но его танк огня не выдержал…
– А днём? – спросил Цахи. – Днём ты молилась?
– И днём…
Цахи потёр ноющие колени и перевёл взгляд на мерцающие в темноте деревянные балки мостика.
– Опять! – вскрикнул Цахи. – По рации опять приказ!
– Да? – безразличным голосом прошептала жена.
– Разве не слышишь?
– Слышу… А что говорят?
Встав во весь рост, Цахи задумчиво вгляделся в ночь, а потом, глотая слюну, вдруг заговорил об их сыне-герое, и слова старика эхом отдавались в звёздном небе.
Старый Цахи ненадолго замолк, провёл ладонью по броне танка и заговорил снова, не замечая, что жена его не слушает, потому что, прислонясь к холодному стволу пушки, она бесслёзно плакала.