11 февраля 2020 года исполнилось 80 лет со дня рождения одного из родоначальников могилёвской школы фотографии Зиновия Шегельмана, которого с полным основанием могу назвать одним из своих учителей.
У него я начал изучать азы фотографии в могилёвском Доме пионеров ещё в 60-е годы ХХ века, познакомился и подружился заново уже в середине 80-х, и эта дружба продолжалась в Могилёве и на расстоянии вплоть до его трагического ухода во время поездки на очередную фотосъёмку уже в Израиле.

Зиновий Шегельман принимал участие в более чем тысяче национальных и международных фотосалонов, награждён сотнями медалей и призов. Десятки его персональных выставок прошли в бывшем СССР, Болгарии, Венгрии, Германии, России, Украине, странах Прибалтики, Казахстане, Беларуси, Израиле.
Он являлся почётным членом многих фотоклубов бывшего Cоветского Cоюза, фотографических федераций Англии, Аргентиты, Польши, США и др.
Работая во многих жанрах, З. Шегельман стал признанным авторитетом в жанре портрета и пейзажа, работы его отмечены бесспорным талантом, тонкостью и изысканностью. В 1988 году одним из первых в Беларуси он стал художником Международной федерации фотоискусства (AFIAP). В 1992-м ему присвоено звание Эксиленц (EFIAP).
Его жизнь была довольно короткой, но очень яркой и заметной с поправкой на советское время, в которое ему довелось жить. Сейчас о нём и его творчестве знает довольно узкий круг людей, непосредственно связанных с фотографией, его друзья и коллеги, которых, естественно, становится с каждым годом всё меньше. Поэтому хотелось бы рассказать нашему читателю об этом во многом уникальном человеке, который родился в Бобруйске, учился в Ленинграде, жил в Могилёве и умер в Израиле. И все эти места его пребывания в этом мире тем или иным образом, думаю, сказались на его характере, образовании, системе ценностей и творчестве.
Его часто за глаза, да и в глаза тоже, называли «лучшим фотографом среди хирургов и лучшим хирургом среди фотографов», что совершенно соответствует правде и его биографии. Но здесь я расскажу лишь об одной из его ипостасей – о Шегельмане-фотографе, поскольку знаю об этой стороне его жизни гораздо больше. Надеюсь, что о Шегельмане-хирурге расскажут другие.
Как же всё начиналось? Самый банальный вопрос, который, как ни странно, остается иногда без ответа. Вот и я обнаружил, что практически ничего не знаю о детских и юношеских годах Шегельмана. Сам Зиновий об этом никогда не говорил, а мы и не пытались выяснить. К счастью, есть ещё кому об этом рассказать, поэтому обратился к сводному брату З. Шегельмана Науму Ляховицкому и его сыну Зееву, которые сейчас живут в Израиле.
Зиновий Вульфович Шегельман родился в Бобруйске в 1940 году.
Мама, Ривка (Реббека) Двора, работала библиотекарем. Папа, Вульф Шегельман, был счётным работником, что в то время свидетельствовало о его довольно высоком статусе. О том, что это был за человек, говорит такое семейное придание, которое рассказал Наум Ляховицкий. С семьёй родителей Шегельмана жила его бабушка по маме Роня Позин, которая очень любила зятя и часто говорила дочке: «Когда же придёт с работы твой муж, я по нему очень соскучилась?». Бабушка была из довольно зажиточной семьи, получила образование в прогимназии и вышла замуж за богатого бобруйского еврея. В предреволюционные годы он был хозяином одной из газет и собственником трёх домов по Адамовской улице (нынешней Комсомольской). В одном из домов жил он сам с семьёй, во втором размещалась типография, третий, по-видимому, был доходным. Дед умер сразу после революции в 1918 году, не успев прочувствовать всех прелестей «новой» жизни, но осталась семья, осталась без средств к существованию. Бабушка, воспитывающая трёх детей, зарабатывала в основном стиркой чужого белья, но детей всех подняла, сумела дать образование. Один сын стал художником, другой, столяром, ещё была мама Зиновия.
Войну Вульф Шегельман встретил на границе, где в то время находился, по-видимому, на сборах (этот факт остался до конца не выясненным, но в семейном альбоме сохранилась фотография Вульфа в танкистском шлеме). Он как-то смог убежать (беженцев было много – бежали от немцев, хотели спасти семьи), вернуться в Бобруйск – хотел отыскать жену и сына, но попал в самое пекло – немцы опередили, уже заняли город. Семью он не нашёл, а самому пришлось прятаться. Со знакомым евреем они скрывались на чердаке в одном из домов, но кто-то из соседей сообщил об этом немцам. Их схватили и отправили в лагерь военнопленных в Бобруйской крепости. Приятелю удалось по дороге бежать (он после войны и рассказал о судьбе Вульфа родственникам), а Вульф бежать не решился. Количество военнопленных в лагере постоянно возрастало, в октябре 1941 года оно достигло 60 тысяч человек. Здесь же кроме военнопленных содержалось свыше тысячи гражданских беженцев. В ночь с 6 на 7 ноября, предварительно забив окна и двери, фашисты подожгли три казармы… По-видимому, там нашёл свою смерть и Вульф Шегельман. Официально же семья получила извещение, что Вульф пропал без вести. А сосед-доносчик так и прожил в этом доме до своей смерти.
Ребекка же в первые дни войны вопреки советам родственников в Бобруйске не осталась – с Зиновием в коляске и со своей мамой переправилась на другую сторону Березины, чтобы спрятаться от бомбёжек, но затем решила в Бобруйск не возвращаться.
Пешком дошли или до Жлобина, или до Быхова (в семейной истории тут осталось белое пятно), а оттуда на поезде смогли эвакуироваться. Сначала их отправили в Сибирь, где мать смогла устроиться по своей специальности библиотекарем. Потом семья перебралась в Среднюю Азию, где жил в это время брат Ривки – Мордух. И если в Сибири было холодно и голодно (мама любила говорить, что самая большая радость жизни – это когда есть кусок хлеба, а есть его не хочется), то здесь с продуктами было получше, но свирепствовала малярия, особенно в пору цветения хлопчатника. От неё особенно страдал маленький Зиновий.
После войны Ривке удалось от Министерства культуры получить разрешение на возвращение в Бобруйск. Вернулись на пустое место – за время оккупации практически все родственники мамы Зиновия были уничтожены немцами.
Рива вышла замуж за Ефима Ляховицкого, который воспитывал Зиновия как родного. Ефим был строителем и всю войну строил укрепления в прифронтовой зоне на Кавказе. Он потерял всю свою семью. Жену и двоих детей он сам посадил на эвакуационный поезд в Бобруйске – оказалось, отправил на смерть, что мучило его всю жизнь. Старший его сын Наум (1925 г. р.) в этот поезд не попал – был в это время в пионерском лагере. Его эвакуировали со всеми остальными детьми. Уже в эвакуации попал в танковое училище, стал лейтенантом, командиром танка, погиб на Курской дуге.
После войны Ефим работал прорабом-строителем в промкооперации. В самом начале 1950-х был осуждён и приговорён к 8 годам. Официально – за незаконную работу в двух местах одновременно. Но существуют ещё две версии его посадки. Первая гласит о том, что отказался строить дом прокурору Бобруйска. Вторая – занимался проектированием и реконструкцией здания синагоги. Эта история о том, как бобруйчане после войны воевали за регистрацию общины, за своё право молиться, за восстановление полуразрушенного здания под синагогу, которое потом отдали под городской архив, хорошо известна. Так что версия о вынесении такого приговора одному из участников этой борьбы имеет право на жизнь. Выпустили Ефима по амнистии только после смерти Сталина и во многом благодаря усилиям его жены.
Всё это происходило на глазах маленького Зиновия, детство которого выпало на самые тяжёлые военные и послевоенные годы. Кроме блатных песен и, мягко говоря, не очень культурной лексики он привёз из эвакуации и не самое лучшее здоровье. Уже в Бобруйске в семь лет тяжело переболел ангиной, что дало осложнение на сердце. С пороком сердца он прожил всю жизнь и старался на это вообще не обращать внимания. До некоторых пор это удавалось…
Он рос далеко не спокойным ребёнком, матери было с ним непросто. Но и таланты его были весьма разнообразны. У Зиновия был хороший слух, он сам научился играть на соседском пианино, подбирал мелодии и прекрасно пел. В школе учился очень хорошо. Все предметы давались ему легко и без особых с его стороны усилий. Учительница немецкого языка жаловалась, что он очень мешает на уроках, но ругать особо не ругала, он на любой её вопрос отвечал без запинки. По утверждению брата, писал очень хорошие сочинения. «Почему знаю? Я потом их переписывал и получал одни хорошие оценки. И мне таки удалось получить серебряную медаль».
Класса с пятого начал заниматься фотографией. Ходил в фотокружок Дома пионеров. У него была самая простая «Смена», с которой не расставался ни дома, ни в школе.
Его представили к золотой медали. Школа все данные отправила в область. Туда затребовали все школьные журналы и обнаружили двойку за контрольную по физике в 1-й четверти
10-го класса. Выправили за год общую четвёрку, да ещё поставили четвёрку за неправильный перенос в сочинении. Две четвёрки – значит, медаль не положена. Сам Зиновий потом вспоминал, что на вопрос о медали директор школы ему ответил: «Что поделать, фамилия подвела. Шегельманам золотая медаль не положена».
После школы Зиновий так и не определился с профессией, а поскольку вокруг все были строителями и только об этом дома и говорили, решил поступать в инженерно-строительный в Смоленск. Там по одному из предметов получил двойку, хотя, по выражению брата Наума: «Зиновий и двойка – понятия несовместимые».
Работал сначала маляром, потом копировщиком – делали копии чертежей на копировальной машине. Там познакомился со своей будущей женой.
Через год в 1959 году поступил в Ленинградский педиатрический институт, где и получил специальность детского хирурга. Вот такие перепады – от строителя к хирургу… Но семья решила, что это лучший выбор – проблемы с сердцем, так сможет сам себя вылечить.
Финансово семья помогать не могла – отчим уже был на пенсии, так что всё время учёбы Зиновий подрабатывал на кафедре хирургии.
Именно в Ленинграде начинается его
серьёзное увлечение фотографией, которое станет делом всей жизни (правильнее все же сказать – одним из главных дел). Параллельно с обучением в вузе он прошёл курс фотографии на вечернем отделении училища бытовых фотографов. Понимая, что ему для развития требуется не только технические навыки, два года посещал занятия факультета фотокорреспондентов Университета общественных профессий в Ленинграде. Там преподавали известные фотожурналисты, фотографы, искусствоведы, там появились первые контакты Зиновия в профессиональной среде. Да и представить жизнь в Ленинграде без посещения театров и музеев тоже невозможно. Всё это сыграло важную роль во всей его жизни и творчестве.
Из Ленинграда в середине 1960-х Шегельман вернулся не домой, а, в хоть и в областной, но довольно провинциальный Могилёв. Здесь начал работать детским хирургом в областной больнице, но с фотографией не расстался, а начал учить её азам мальчишек и девчонок в областном Доме пионеров. Тут пересеклись наши пути в первый раз. Мне было 11–12, Шегельману ещё не было 30, но нам, мелюзге, он казался уже умудрённым опытом, ну, если не стариком, то вполне себе зрелым мужчиной в летах. В то время фотография была во многом техническим, ремесленным занятием: нужно было работать руками, заряжать плёнку в кассету и бачок, печатать фотографии, выбирать нужную выдержку и диафрагму. Этим мы в основном и занимались кроме практической съёмки. Конечно, Зиновий показывал нам свои фотографии, разбирал и отбирал наши. Не уверен, что могу сейчас вспомнить, в чём конкретно заключалось его учение, но теперь, по-прошествии многих лет, уверен, что те занятия во многом определили и мою последующую жизнь.
Естественно, Шегельман в это время много снимал сам, печатал фотографии, искал свои темы и техники. Продолжал показывать свои работы на выставках, в которых начал участвовать с 1962 года. Но его неугомонная натура никак не могла удовлетвориться только этим. Ленинградский опыт не должен был пропасть даром. В те годы творческая фотография развивалась в основном в фотолюбительской среде. В Питере уже действовали фотоклубы, в которых Зиновий часто бывал. Давно работал фотоклуб и в Минске. И когда в Могилёве заговорили о создании городского клуба, З. Шегельман не мог остаться в стороне. Сначала он присоединился к первому могилёвскому клубу, действующему при Доме культуры железнодорожников, а потом возглавил фотосекцию фото-киноклуба «Радуга», который в 1972 году открылся при Городском доме культуры. Клуб развивался бурными темпами. Через два года в фотосекции, которой руководил З. Шегельман, насчитывалось 28 человек, из них только двое – профессионалы. С 1974 года появились постоянно менявшиеся экспозиции в центре города. Нормой стали и ежеквартальные внутриклубные конкурсы с вручением дипломов, а также творческие отчёты авторов. Такая вроде рутинная повседневная деятельность, но Шегельман отдавался ей с энергией и отдачей, на которую не многие способны.
В 1980-м ему предложили должность заведующего отделением детской хирургии, но предупредили, что для фотографии время вряд ли останется. Он всё понял и отказался.
Во многом благодаря широким контактам и растущей известности Зиновия в фотографическом мире наладились творческие контакты, обмен коллекциями со многими ведущими клубами СССР. В октябре 1976 года, будучи уже известным в Советском Союзе, фотоклуб «Радуга» первым из белорусских получил звание «Hародный».
Десятки внутриклубных и персональных выставок были организованы в самом Могилёве, но это была только прелюдия. Энергия нашего героя требовала большего. По его инициативе начали проводить межклубные и межреспубликанские выставки, в которых принимали участие фотографы из всех уголков Советского Союза: «Фотографируют медики», «Могилёв и могилевчане», «Мир – глазами юных» и наконец «Мини-фото».
Последняя выставка, начинавшаяся очень успешно и перспективно, в итоге привела к краху. К краху не только Зиновия Шегельмана лично, но и во многом могилёвской, а потом, по принципу домино, и белорусской творческой фотографии.
Но прежде чем рассказать об этом подробнее, нужно пояснить, чтобы читателю было понятно, что же такое организация большой межклубной выставки. Ну, само собой, это финансовые ресурсы, и их в советское время можно было получить лишь у местных властей. Личных ни у кого не было, а бизнесменов не было в принципе. Ещё организация: оповещение, приём работ, отправка ответов, оформление, развеска, возвращение и многое другое, что лежит на поверхности. Для Шегельмана было важно, чтобы память о каждой выставке сохранялась в виде каталога, а что значила печатная продукция в Советском Союзе – тема отдельного разговора. Были ещё и другие подводные камни, которые сейчас, наверное, не всем будут понятны.
При организации любой выставки осуществлялся отбор не только по художественному уровню, но специальные органы типа Обллита (местная цензура) пытались отсеять так называемые «идеологически чуждые» фотографии. Кроме того в каждой экспозиции должно было присутствовать определённое количество «правильных» снимков, отражавших трудовой подвиг народа и достижения в советском строительстве. В фотографической среде их называли «металлоломом». И любой организатор находился между Сциллой властей и Харибдой своих коллег и зрителей, которые сами всё понимали, находясь в таком же положении, но перед которыми опозориться не хотелось. Это лавирование тоже ложилось на плечи организатора, которым Зиновий и являлся.
Очень важным моментом в развитии мастерства фотографов была информация о том, что делают коллеги не только рядом, но и в других городах и клубах. Интернетом тогда не пахло, и одним из важнейших направлений работы было наладить творческие контакты, обмен коллекциями с ведущими клубами СССР, межклубные семинары и выставки.
Совершенно необычным, если не сказать обескураживающим, для того времени были контакты с другими странами, в том числе и «вражескими». Связь советских людей с чуждым нам зарубежьем не приветствовалась. Тем не менее с конца 1970-х фотоработы начали отправляться в фотосалоны многих стран мира, где награждались медалями и призами. В Могилёве этим занимался сам Зиновий Шегельман, что ему впоследствии не раз ставилось в вину. Но сам он жил как будто в другом времени, другой стране и старался не обращать внимания на то, что не способствовало его устремлениям. Насколько это ему удавалось – вопрос, не имеющий однозначного ответа. Его имя становилось всё более известным за пределами Советского Союза, работы получали награды за наградой, старались не отстать от него и коллеги по клубу, что, в свою очередь, поднимало реноме всей могилёвской фотографии.
Вот теперь можно вернуться к нашей выставке. Первая выставка фотографической миниатюры «Мини-фото-Радуга-76» в ранге межклубной открылась в 1977 году. На выставке было представлено 157 работ 86 авторов из 17 фотоклубов России, Украины, Белоруссии, Эстонии и Польши. Её в дальнейшем показали в Минске, Клайпеде, Гродно, Львове, Рязани. Идея организации такой экспозиции была поддержана и властями города. Кто же не хочет стать Нью-Васюками? Мы здесь не щи лаптем хлебаем, а высоким занимаемся. На местном уровне было принято решение сделать подобные выставки регулярными.
В экспозицию «Мини-фото-Радуга-79» вошли уже 202 работы из 43 клубов. Фотографии пришли не только из городов Советского Союза, но и из Болгарии, Чехословакии, Польши и даже «от мастера прогрессивного направления в фотоискусстве» из Бразилии.
Но вот апогей – выставка «Мини-фото-82», на которую было прислано около четырёх тысяч работ не только из СССР, но и из США, Японии, многих стран Европы. Тогда Могилёв без преувеличения на небольшой период стал фотографической столицей. Корреспондент журнала «Советское фото», член жюри Вадим Некрасов писал, что могилёвская экспозиция – это своеобразный поиск «наиболее характерных черт миниатюрной фотографии, её выразительных средств, способов показа». Для экспозиции было отобрано 376 работ 258 авторов из 114 фотоколлективов.
Лучшим автором был признан фотохудожник из Риги Гунар Бинде. Одним из победителей – чешский мастер Йозеф Гледик за серию «Девушка во фрагментах». А в январе 1982 года в Могилёве состоялся реальный праздник фотокиноискусства, на который съехались лучшие фотографы СССР. В областном выставочном зале открылась «Мини-фото-82», в выставочном зале завода «Строммашина» свои лучшие работы показал знаменитый фотохудожник из Вильнюса Виталий Бутырин. Это был звёздный час З. Шегельмана, фотоклуба «Радуга» и всей могилёвской фотографии. Овации, награждения, чествования... Но праздник длился недолго – хватило трёх дней, с 29-го по 31 января.
На страницах каталога выставки З. Шегельман как председатель оргкомитета приглашал к участию в четвёртой выставке «Мини-фото-85». И конечно, он был уверен, что она состоится. Правда, этот каталог так и не добрался до непосредственных участников.
Репрессии против самой нашумевшей фотовыставки и её организаторов начались именно с каталога (800 экземпляров), весь тираж был изъят сразу после печати. Оказалось, Шегельман посягнул на не свои права. На второй странице каталога он вставил слова на английском языке: «The 3rd international interclub exhibition of photographic miniatures». Чьё-то недремлющее око увидело надпись «интернешнл», и это стало началом конца. По меркам идеологии того времени, на уровне какого-то заштатного Могилёва такое было недопустимо. Оказывается, международный статус выставки мог быть «назначен» лишь на уровне ЦК Компартии республики, а может, и всего Союза.
По воспоминаниям членов клуба, уже через неделю Могилёв посетил заместитель министра культуры республики. Он лично инспектировал выставку с топаньем ног и брызганьем слюной – организаторам вменялись в вину все «смертные» антисоветские грехи. Начал он с переворачивания планшетов и закончил их срыванием. Затем было специальное заседание в театре, где претензии были высказаны с высокой трибуны, и досталось тогдашнему местному начальнику управления культуры. После отъезда замминистра выставка была закрыта окончательно.
Забегая немного вперёд, сообщу, что Зиновий Шегельман, как благородный идальго, попытался победить ветряную мельницу – провести ещё одну подобную фотовыставку под «прикрытием» фотоклуба «Время» завода «Строммашина», руководимого его старым другом Михаилом Райцесом. Что это было с его стороны: наивность, непонимание «правил игры», упорство, граничащее с безрассудством?
Моё второе знакомство с Мастером состоялось за пару лет до описываемых событий, когда я на каникулы приезжал в родной город из Питера и зашёл в фотоклуб, чтобы показать свои работы, как делали многие начинающие фотографы. Естественно, он не мог вспомнить через почти 20 лет того мальчишку, которого учил фотографии в начале 1960-х, но встретил очень приветливо. Тем не менее, фотографии критиковал безо всякой поблажки. Нужно сказать, что обычно он всегда прямо говорил о недостатках, не делая особых скидок ни известным фотографам, ни новичкам. «Никаких сюсюканей!» – это было принципом.
А на открытие выставки «Мини-фото» я приехал из Ленинграда уже со своими друзьями, молодыми фотографами, чтобы воочию увидеть не только прекрасные работы, но и известных авторов, которые съехались в Могилёв. Эта поездка до сих пор остается в памяти…
В следующем, 1983 году в газете «Магілёўская праўда» была опубликована статья «Пена», типичный образец советской демагогии. Она чётко сфокусировала обвинения на организаторе выставки З. Шегельмане и довершила разгром фотоклуба «Радуга». Приведу несколько цитат из этой статьи в переводе на русский: «…настораживает жанровая бедность, однобокий показ сегодняшнего дня», «тема труда почему-то представлена на редкость бедно», на выставке были «работы из Австрии, Англии, Бельгии, Голландии, Испании, Италии, Норвегии, США, ФРГ, Финляндии, Югославии, Японии и др. Конечно, такое представительство похвально, но оно автоматически требует гораздо более выверенной организации выставки на уровне Министерства культуры СССР, действительно квалифицированного оргкомитета. …Многие члены оргкомитета и в глаза не видели присланные работы. Практически их отобрала для стендов узенькая компания во главе с
З.В. Шегельманом. …Снимки подобраны с таким расчётом, будто её организаторы намеревались показать самые непривлекательные стороны человека. …Смотришь, и мороз по коже: люди грустные, без усмешки. Будто попадаешь на кладбище, где с надмогильных плит смотрят на тебя фотографии мёртвых людей», выставку «закрыли как несоответствующую высоким требованиям идеалов гуманизма, целям и задачам культурного обмена между народами планеты. Естественно, напрашивается вопрос: как могла группа малокомпетентных людей в вопросах идеологической работы организовать такую выставку? Мне кажется, что ответ напрашивается однозначный – полнейшая бесконтрольность, приуменьшенная до невозможности ответственность многих работников соответствующих учреждений за порученную работу».
Тут нужно добавить, что незадолго до «Мини-фото» несколько раз Зиновия вызывали в КГБ и настоятельно рекомендовали работать на них. «Ты еврей, никто не заподозрит». Он отказался, сослался на слабое сердце. Ему сказали: «Вы плохо подумали, можете пожалеть», но напрямую больше не трогали. А потом случилось «Мини-фото».
Перед фотоклубом был поставлен ультиматум – существование клуба возможно только без Шегельмана. Сопротивление было недолгим, но и сам клуб через год практически прекратил своё существование. Его не закрыли, но поставили в такие условия, что люди сами понемногу поняли, что здесь им не рады. Нужно сказать, что в череде всех нелепостей советской жизни те события в провинциальном Могилёве были хорошо известны лишь в довольно узком кругу. Но последствия их, мне кажется, ощущаются в культурной и общественной жизни города до сих пор, хотя мало кем это осознаётся.
Так Зиновий Шегельман был вычеркнут из официальной белорусской фотографии. Фотохудожника обвиняли во всех смертных грехах: антисоветизме, порнографии, сионизме, а главное – в излишнем энтузиазме. Для советской власти – грех чуть ли не смертельный. А вдобавок уволили и из Дома пионеров – чему же хорошему он может научить детей?
На могилёвском уровне дело не закончилось. В то время в Беларуси было всего 27 клубов, и существовал Республиканский совет фотоклубов. После выхода статьи «Пена» фотографическая общественность была собрана в Минске во Дворце республики. Туда пришли и представители идеологического отдела ЦК, Высшей партшколы (им был известный борец с мировым сионизмом Бегун), Союза художников. Цель была проста – фотографы должны понять своё место. И это место было чётко определено. Самым печальным в этом было, пожалуй, то, что многие фотографы сделали нужные идеологические выводы – главным врагом фотографии в Беларуси является именно Шегельман. И с этим ему пришлось жить тоже.
Исключения были. В это непростое время руководитель бобруйского фотоклуба приглашал Шегельмана для лекций (сейчас бы это называли мастер-классами)
Фотограф много раз ездил в Бобруйск, для него это была очень важная отдушина.
Тишина и настороженность вокруг имени фотохудожника продолжались до второй половины 1980-х годов. Несколько лет забвения – много или мало? Очевидно, что пережить такое было совсем не просто… В любом случае, последнее, что он мог сделать, – бросить фотографию. На обвинения Шегельман ответил сотнями новых работ, новыми наградами в международных салонах. Он не только искал особенные сюжеты, было желание облачить их в особенную форму. Годы экспериментов, горы отснятой плёнки и испорченной фотобумаги не ушли даром. Результат – особый узнаваемый авторский стиль и уникальная техника печати.
В этот период мы встретились в третий раз, когда я вернулся в Могилёв и пришёл к нему как к учителю, а он старался передать те знания и умения, которые накопил за многие годы. Делиться своим мастерством, результатами экспериментов – ещё одна внутренняя потребность талантливого фотографа.
Выйти из «подполья» позволила художнику лишь перестройка. В 1986 году Шегельман стал инициатором организации и одним из лидеров областного фотоклуба «Могилёв». Попытался компенсировать годы исключения из общественной жизни.
В 1990 году начался новый этап жизни – эмиграция в Израиль. Шегельман понимал, что с работой хирургом будут сложности. Так и случилось. Тогда со стажем больше 20 лет экзамен на подтверждение сдавать было ненужно. Язык он выучил успешно, прошёл «период наблюдения» в отделении хирургии и получил хорошие рекомендации, но вот отношения с заведующим отделением не сложились. Похоже, тот видел в Зиновии конкурента и предложил устраиваться на работу в другой больнице. И тогда Шегельман сделал свой окончательный выбор – устроился на работу в больницу в Хайфе, но не врачом, а фотографом.
И тогда он смог в полной мере проявить свои способности и энергию. За короткий срок органично влился в фотографическую среду Израиля, объединил вокруг себя не только русскоязычных фотографов, но и представителей местной элиты. В Хайфе вместе с выходцем из Гомеля Яковом Хавиным они создали фотоклуб «Цафон». Благодаря его инициативе и при непосредственном участии был организован первый (на сегодня, единственный) международный фотосалон в Израиле, посвящённый 50-летию образования государства.
Каждый год Шегельман выбирался из Израиля в Беларусь, чтобы вместе с друзьями и учениками снимать то, что ещё не было снято, или снималось уже в тысячу первый раз. Уже в 1992 году в Могилёве в рамках фотофестиваля «Возвращение» он представил лично свой новый цикл израильского периода в Могилёве и Бобруйске. На многих израильских пейзажах был впечатан такой знакомый белорусский аист.
Не приехал лишь летом 1999-го – дало о себе знать больное сердце. Он умер в Израиле по дороге на фотосъёмку 12 ноября 1999 года.
В дни 80-летия Зиновия Шегельмана выставки его памяти проходили в Хайфе в фотоклубе «Цафон», в Минске в фотоклубе «Минск», в Могилёвском областном краеведческом музее состоялась «Гастёўня» посвящённая большому фотографу, где коллеги-фотографы и коллеги-врачи с теплотой вспоминали своего друга и учителя, а в родном фотоклубе «Радуга» – выставка его работ «Вспомним».
Если у читателя после прочтения материала создалось впечатление, что Зиновий Шегельман кроме того, что был большим мастером фотографии, являлся этаким Зорро – бесстрашным борцом с режимом, это будет совсем далеко от истины. Он был совершенно нормальным человеком со своим непростым характером, со своими достоинствами и недостатками, имел друзей и врагов, старался жить полной жизнью. Во многих моментах был конъюнктурным, не лишённым честолюбия и целеустремлённости, иногда переходящей в упрямство, но всего себя отдавал любимому делу. Ивсё, что мешало этому, идя вперёд, старался не замечать, но если не помогало – давал отпор, и тогда сиюминутные правила становились лишними.

Александр ЛИТИН