СТАРАЯ ПЕСНЯ – НОВЫЕ ФАКТЫ
В старой заметке я рассказывал, как обнаружил в архиве письмо. Автор его – Моисей Гиммельфарб.
Адресат: г-н Намир (Немировский), будущий советник израильского правительства в 50-х годах. В своём послании Моисей Гиммельфарб желает некой молодой паре (по всей видимости, самому Намиру и его избраннице Оре – будущему послу Израиля в странах Азии) богатства и счастливой жизни. К поздравлению был приложен ещё один листок, по всей видимости, скромный подарок – слова песни.
ДОПРОВСКАЯ СВАДЬБА
«Ужасно шумно в ДОПРе номер первом,
Такой там "хай", что прямо дым идёт,
Бьёт надзирателей по нервам,
И всё там ходором идёт.
Дрожит всё в коридоре – двери, окна,
И надзиратель в ужасе свистит.
Куда свистку?! Его не слышно,
То Зяма Горник сапогом стучит,
А староста – высокий и угрюмый –
На лестнице стоит, как капитан.
Улыбкой сжаты его губы.
Он ждёт, но придёт... Сам.
Уже устали руки у стучащих,
И пущены теперь ботинки в ход.
Суетится отделенный,
От пота свой раскрывший рот.
А Зорин на постели своей мягкой,
Минут пятнадцать спать он... успел.
"Спасайте, убивают, грабят!" –
Гонец, взъерошенный влетел.
Позвав из ГПУ себе машину,
Поехал Зорин в ДОПР на беду.
"Что тут случилось, мне скажите?!" –
Кричит он Боре на ходу.
«Все заключённые хотят от вас прогулок,
Хотят, чтоб следствие пошло
Теперь скорей,
Чтоб надзиратель не ругался,
Чтоб в ДОПРе был режим слабей».
«Что значит – заключённые бунтуют?!
Какие в ДОПРе есть у них права?
Обед дают им и прогулки.
Что тут собралась за шпана?»
Зорина замашки были грубы –
И староста не мог ему смолчать.
Он с силой двинул ему в зубы
И стали все в дверь
Заключённые стучать».
В конце письма приписка:
«1924 год. Автор песни «Левица. Камера Nº 52, Одесский Губдопр, Политкорпус.
Староста – Боря Хаимович (Ц.С.), заместитель – Боря Гербер (Ц Ц).»
ПЕРВЫЕ ОТКЛИКИ
Ну, кто может откликнуться на такую публикацию, если я в конце заметки расписался в своём полном бессилии: "Не могу расшифровать сокращения "Ц.С." и "Ц.Ц.", а также разыскать биографические данные автора и его сокамерников. Единственное, что я знал: текст поётся на мотив одесской песни "Ужасно шумно в доме Шнеерсона".
Но случилось неожиданное. Позвонил человек по имени Саша Цодиков (Цадиков), который сообщил, что
"Ц.Ц." и "Ц.С." – это начальные буквы (ну, какой же я дурак!) еврейских организации "Цеирей-Цион" («Молодые сионисты») и "Ционим социалистим" (*Сионисты-социалисты*). Более того, Саша сделал мне царский подарок: прислал работу Арье Рафаэли (Цинципера) – два справочных тома "В борьбе за освобождение" и "Набат освобождения», в которых были приведены данные о тех, кто приехал в Эрец-Исраэль с первой и второй волнами алии.
Среди них были Боря Гербер, Моисей Гиммельфарб и даже... Топоровский. Но автора песни – Левицы – я не нашёл, ибо не знал, что он – Моисей – сменил фамилию и стал Ицхаком Леви.
Но позвонил ещё один человек – Анатолий Кан. Он сообщил, что его мать Белла может пролить свет на биографии тех, кто упомянут в письме и в песне. Вот так я оказался в гостях у Беллы Кан.
Оказалось, что она приходится родной сестрой Левице, а также двоюродной сестрой Моисею Гиммельфарбу и дальней родственницей Боре Герберу. От такой удачи кругом пошла голова. Но пришлось взять себя в руки: времени не хватит расспрашивать подробно обо всех, и я остановился на авторе песни.
Вот, что она ответила на мои вопросы.
"ВАШ РЕБЁНОК ПЕРЕВЕРНУЛ НАМ ВСЮ ОДЕССУ"
– За что Левица Гиммельфарб оказался в ДОПРе?
– Левица был сионистом. В Одессе тогда была большая сионистская организация. В опубликованной вами заметке "Песня камеры Nº 62" приводится дата написания: "Одесская пюрьма, 1924 год"
Первый раз Левицу посадили в 1922 году, в то время ему было 16 лет. Затем его освободили. Но сионистов не оставляли в покое, и мой брат был вынужден скрываться – в Белоруссии, на Украине.
В Николаеве у нас жили родственники, он прятался у них. Но потом решил вернуться в Одессу и продолжить работу, пропагандировать сионистские идеи. Помню, что собрания сионистов проходили на Четвёртой станции Большого Фонтана.
В 1924 году опять прокатилась волна арестов. Многих ребят посадили. Среди них оказались мой брат Левица и его будущая жена Маня.
В 1924 году мне было девять лет. Я хорошо помню, как мои родители ходили на свидание. Они брали меня с собой. Мой папа был человеком не храброго десятка, но мама была большой героиней.
Однажды, это случилось при мне, мама бросила в лицо следователю Зорину (он упоминается в песне) заявление, в котором она требовала свидания с сыном, но не через решётку, как разрешал Зорин, а напрямую. Нам в этом было отказано.
В следующий раз мама опять отказалась от такого унизительного свидания.
Вероятно, и сам Левица не соглашался таким образом видеться с нами. И вот, когда мы шли обратно, к трамваю, нас догнал стрелок тюремной охраны. Тогда говорили не "солдат", а "стрелок". Он закричал: «Вернитесь, вас вызывают обратно!» Мы вернулись.
Оказалось, что заключённые устроили "обструкцию" начальству – так они называли свой бунт. Быть может, в песне и описана эта ситуация.
– Но кому именно они устраивали "обструкцию"?
– В ДОПРе было два следователя: 3орин и Загорский. И оба, к сожалению, евреи.
После той "обструкции* нам всё-таки разрешили свидание без решётки. А может, разрешили это потому, что мама вела себя очень смело?!
Я понимала, что с мамой у них разговор будет не такой, как с папой. Папа осмеливался сказать Зорину только несколько фраз: "Вы посадили ребёнка! За что вы посадили мальчика?»
Помню, как Зорин ответил: "Ваш ребёнок перевернул нам всю Одессу!»
Однажды, когда мы пришли на свидание, папа дал мне деньги и шоколад, чтобы я передала их Левице и нашему дальнему родственнику Боре Герберу. Зорин сам проверял передачу. Увидев, что именно я хочу передать, поинтересовался: "Что это за деньги?" Я ответила: «Советские!» Тогда он посмотрел на папу и произнёс: "У вас вся семья такая!"
Потом нашего Левицу выслали....
ЧИМКЕНТ – ОДЕССА – ЭРЕЦ-ИСРАЭЛЬ
– Это была именно ссылка?
– Да. Его отправили в Среднюю Азию. В город Чимкент. Сослали и его, и Маню (Мириам) Печеник – его будущую жену.
Это было в конце 1924 года. Там Левица и Маня подали заявление с тем, чтобы ссылку им заменили отъездом в Палестину. Но замена Чимкента на Палестину стоила больших денег. Я запомнила это, потому что родители продали свою спальню, чтобы собрать деньги на поездку. В то время надо было оплачивать билет туда и обратно. Это была своего рода гарантия: если в Палестине тебя не примут, то тамошняя администрация не должна была нести расходы по твоему возвращению.
– Как долго Левица находился в ссылке?
– До 26-го года. Когда родители собрали нужную сумму, он получил разрешение на выезд. Пароход на Стамбуп уходил в воскресенье, и, если Левица, например, прибывал в субботу, то в воскресенье он должен был сесть на пароход. Если же он в этот день не попадал на корабль, его должны были этапировать обратно.
– Власть давала разрешение на выезд в Палестину только сионистам или любой еврей мог отправиться на родину предков?
– Выпускали только сионистов. И если становилось известно, что парень-сионист отправляется в путь, то ему "в пару" готовилась еврейская девушка, которая очень хотела выехать в Палестину, но такой возможности не имела. С помощью моей мамы готовились фиктивные браки. И парень уезжал со своей фиктивной женой.
– Как проходил отъезд Левицы?
– Это было 26 декабря 1926 года. За три дня до этого он прибыл из ссылки. Я помню, как его провожали. Вечер мы стояли на пристани. Вещей у него не было. Фуражка – единственное, что ему купили в дорогу.
Надо сказать, что в тот год, в июне, случилось несчастье: в возрасте 17 лет утонул один из моих братьев. Левица с ним очень дружил. Но когда он приехал из ссылки и прямо на вокзале спросил:
«Где Поля?» – ему ответили, что тот болен гриппом. Но вскоре Левица узнал всю правду. Он уезжал расстроенный, огорчённый...
На берегу провожающие пели ивритские песни, и с парохода им отвечали такими же песнями.
Левица стоял возле поручней. Он стоял с шапкой в руках и не пел. А пароход отходил очень медленно.
На берегу наш младший брат Боря бегал от одной поющей компании к другой. Вокруг же шныряли шпики НКВД.
Папа схватил Борю за руку и закричал: "Стой возле меня!"
Вот так проходило наше прощание.
СТРАЖ И МЕДСЕСТРА
– Вы переписывались?
– Все годы. Он писал, что работает в каменоломне. Но когда я приехала в Израиль, то узнала от него, что после каменоломен он занимался охраной поселений.
Однажды он повёз меня в кибуц возле Иерусалима и показал ящики, где они хранили оружие. Это были обыкновенные амбарные ящики. Ему, Левице, поручили охранять кибуц и обучать военному делу еврейскую молодёжь. Это случилось после того, как арабы убили пятерых еврейских ребят, которые занимались полевыми работами. После этого Левице была дана команда организовать отряды самообороны. Он, собственно, этим делом и руководил.
– А как сложилась судьба его жены Мани?
– Она всё продолжала находиться в ссылке. И только через два года смогла выехать в Палестину. Дело в том, что нужной суммы на её отъезд не было. Мой отец и дедушка собирали деньги на поездку в синагоге. Нам нечего было продать, а её отец не хотел дать денег, хоть и был состоятельным человеком. Он был против этого брака, он был против Палестины не поддерживал сионистские идеи своей дочери.
В 1928 году она приехала в Одессу, побыла у нас несколько дней и выехала в Палестину. Здесь её встречал Левица. Да, чуть не забыла. Часть денег на переезд прислал сам Левица.
– Как сложились их судьбы на этой земле?
– Маня пошла в школу медсестёр. Кстати, они говорили, что в течение трёх лет – пока она занималась – они скрывали свой брак, который зарегистрировали ещё в ссылке. Как объяснил Левица, на курсы брали только незамужних. После окончания учёбы Маня и Левица оформили свой брак здесь.
Это было уже в 1931 году.
СПЕЦОТРЯД ЕВРЕЙСКОГО ЛЕГИОНА
– Она работала медсестрой, а он чем занимался?
– Он многим занимался. Он служил в разведке. Одно время был телохранителем Бен-Гуриона. Во время Второй мировой войны воевал в Еврейском легионе, который стоял на Мальте. Он рассказывал, что в легионе был спецотряд, занимавшийся поиском еврейских сирот по всей Европе. Рассказывал, что в Италии было очень много еврейских сирот. Они прятались в монастырях, ходили с крестами на груди. Вот этих детей специальный отряд находил и переправлял в Эрец-Исраэль.
В Италии с еврейскими легионерами произошёл неприятный эпизод. Однажды в одном из ресторанчиков они встретились с солдатами-поляками. Между ними произошёл конфликт, по всей видимости, на бытовой почве. Началась даже драка. Когда полиция прибыла, евреев уже на месте происшествия не было. Но поляки дали показания, что это были именно легионеры.
Вызвали Левицу и ещё какое-то начальство. Первое, что он увидел, – шинели еврейских солдат. Он рванул их с вешалки и затолкал в какой-то угол, чтобы полиция не заметила. Он рассказывал, как много лет спустя они с Маней, путешествуя по Италии, попали в этот городок и зашли в тот самый ресторанчик. Там он увидел человека, похожего на того самого хозяина, который владел заведением в годы войны. Левица догадался, что это сын хозяина – продолжатель дела отца. «Ты помнишь те годы?» – поинтересовался он. Новый хозяин ответил: «Я помню, как здесь дрались евреи и поляки!»
– Левица рассказывал, как его отряд. разыскивал еврейских детей? Называл какие-то имена?
– О подробностях не говорил. Но я поняла, что у них были специальные люди, которые ходили по монастырям, по посёлкам, опрашивали крестьян...
Крестьяне знали, что происходит в округе. Они рассказывали, где прячутся еврейские дети. Левица вспоминал спасённого им мальчика Давида. Спас он и девушку из Польши.
После освобождения Европы в одном из американских лагерей для перемещённых лиц находились поляки и польские евреи. Среди них была девушка лет 17-ти, которая скрывала от своих сокамерников-поляков, что она еврейка. Но однажды заключённые размечтались, кто что будет делать, кто куда поедет из лагеря.
Поляки сказали, что поедут в Польшу, а девушка возьми и скажи: «А я – в Палестину». И тогда поляки набросились на неё и стали бить.
Она вырвалась. Поляки – за ней. Ей удалось забежать к начальнику лагеря, капитану Кацу. Девушка рассказала, что её избивают за то, что она хочет уехать в Палестину. Капитан Кац выслушал, потом запер её в кабинете и ушёл утихомиривать поляков.
Вскоре он вернулся с военной формой в руках: «Я тебя переправлю в Еврейскую бригаду».
Это был неблизкий путь. Кац дал ей сопровождающего. И тот доставил девушку к Левице. А последний переправил её к своей жене Мане, в Эрец-Исраэль.
АГЕНТЫ МОСАДА
– Не рассказывал ли ваш брат ещё об одном занятии спецотряда в Еврейской бригаде? Этот отряд занимался поисками и уничтожением нацистов прямо на месте.
– Нет. Ничего не рассказывал об этом. Но вот о том, как поймали Эйхмана, рассказывал...
– Он участвовал в этой операции?
– Левица отрицал это. Но рассказывал об этом очень подробно. С его слов за женой Эйхмана следили десять лет. Она жила в Австрии. И вдруг узнали, что она уезжает в Аргентину. Последовали за ней. Стали наблюдать за её новым мужем. Тот ходил на работу, приходил с работы. За ними наблюдали круглосуточно, ибо сняли домик напротив жилья этой пары. Но доказательств, что это именно тот самый Эйхман, не было – он сделал много пластических операций. Но вскоре такое доказательство они получили. Дело в том, что агентам Моссада было известно, что в такой-то день у Эйхмана была свадьба.
Они надеялись, что Эйхман как-то себя выдаст. И в один из дней этот человек пришёл домой с цветами – именно в годовщину свадьбы Эйхмана. Тут стало понятно, что это именно тот, кого ищут.
Эйхмана взяли в один из вечеров, когда он возвращался с работы. В тот миг он не догадывался, что находится в руках израильтян. Но когда «похитители» завели его в свой «наблюдательный пункт» и задали вопрос: «Ты хочешь, чтобы тебя судили в Израиле, или чтобы мы прикончили тебя на месте?» – он всё понял и ответил, что лучше, если его будут судить в Израиле.
Группа захвата состояла из пяти человек. Среди них был врач. Эйхману сделали укол, переодели в израильскую лётную форму, и отвезли в аэропорт. Там объяснили охране аэропорта: «Друг надрался». И посадили в самолёт, в котором прилетел Аба Эвен, в ту пору министр иностранных дел Израиля. О том, что в
самолёте, в котором он летел, находился Эйхман, сам Аба Эвен узнал только по радио.
ФУТБОЛЬНЫЙ ФИНТ
– В вашем семейном альбоме хранится фотография, на которой запечатлена национальная футбольная команда Израиля во момент её отлета в СССР в 1956 году, а среди спортсменов ваш брат – Левица. Каким образом он оказался среди футболистов?
– История такова. Он очень хотел нас видеть. Ведь он уехал в 26-м году. Тридцать лет он не видел маму. Из детей в живых остались я и Боря – двух братьев расстреляли в период сталинских репрессий. Это была его первая попытка увидеть нас. Он прилетел как руководитель этой футбольной команды, ничего общего с ней не имея.
Я в те годы жила во Львове, а Боря – в Одессе. В Москве жили наши родственники – брат и сестра Моисея Гиммельфарба – того самого, о котором вы писали. Так вот, брат Моисея получил сведения, что Левица приехал, и сообщил нам, но ехать – ни мне, ни Боре – не советовал.
За Левицей была страшная слежка. Как потом уже он сам рассказывал, его вызвал посол Израиля в СССР и сказал: "Уезжай, Плохи дела. Я боюсь провокаций!»
Левица рассказывал, как за ними следили – КГБ это очень грубо делало. В свободное от тренировок время они с командой ходили по Москве. За ними все время следовали машины – то с одной, то – с другой стороны. Прямо на улицах Москвы Левица учил спортсменов отрываться от слежки. Мы с ними играли, сказал Левица. Но с семьей повидаться ему так и не удалось.
Больше подобных попыток – приехать и увидеть нас – он не предпринимал. Потом от него пришла весточка. Он прислал (как это пропустили – не знаю?!) вырезку из какого-то журнала, как израильтяне входят в освобождённый Иерусалим. И приписал, что он – на первой машине.
ЛОВУШКА ДЛЯ ЛЕВИЦЫ
– У вас не было неприятностей из-за такого родства?
– Неприятности были у моего брата Бори. Его всё время вызывали в КГБ и интересовались: «Почему вы не переписываетесь с братом?» Переписывалась только мама, да и то указывая не наш адрес. Они прекрасно об этом знали, и мы неоднократно получали тому подтверждения.
Но в КГБ Боре советовали, чтобы он переписывался с братом, чтобы он, Боря, пригласил Левицу в СССР. Они хотели заполучить его в свои сети. Мы не знали, что Левица работает в разведке, а в КГБ это хорошо знали. И давили на Борю долгие годы,
Однажды из Одессы в Израиль уезжала одна женщина, чтобы повидаться со своими близкими. (Я об этой истории узнала уже здесь от самого Левицы) Так вот, Боря пришёл к ней и попросил захватить с собой тюбик пасты для брата Левицы. Она спрашивает: «Там пасты нет, что ли?!» Боря отвечает: «Есть, но Левица очень любил именно эту пасту».
Он уговорил женщину взять передачу. Она приехала в Израиль, нашла Левицу – он был известный в государстве человек – и сказала: «Твой брат сумасшедший, он прислал тебе зубную пасту».
Левица рассказал мне, что сразу понял: если Боря приспал тюбик с пастой, то там что-то есть.
Оказывается, Боря вложил в тюбик клочок пергамента, на котором написал: «Чтобы я тебе не писал, ты сюда не приезжай. Ни в коем случае». Левица вскрыл тюбик, прочёл послание брата и уже никаких попыток приехать в Союз не делал.
В 63-м году "на разведку" приехала его жена Маня. В 64-м Маня приехала опять. Трудно передать, что делалось вокруг: за нашим домом следили, возле дома стояли, всю дорогу сопровождали. И вот в 66-м году, впервые за сорок лет, мы встретились с Левицей в Одессе.
Я была маленькой, когда он отправлялся в Израиль. Тогда он мне говорил: «Детка». А потом, встретившись, продолжал обращаться со мной как с маленькой.
В 90-х годах наша семья репатриировалась в Израиль. Я ещё застала его в живых.
СИЛЬНЫЙ ДУХОМ
– Когда он умер?
– Это произошло в 1994 году. Он застрелился.
– Он пытался объяснить причину своего поступка?
– Да. Вот это письмо:
«Родным и близким друзьям.
Вернулся домой из больницы. После недели унижений и физических мучений, которые терпел в основном ради Вас. В то время как сам уже давно потерял всякое желание продолжать жизнь, которая превратилась в бесконечное страдание, усиливающееся день ото дня.
Природа умеет быть жестокой, и я чувствовал, что дошёл до предела в своих страданиях. Я терпел, потому что сознавал, какое горе вызову своей смертью.
В последние годы мне даны были проявления любви и преданности со стороны многих людей, и это дало мне силы продолжать бороться со страданиями и вести себя, как человек, который принял их и может выстоять в такой ситуации. Но я приблизился к границе.
Больше нет…
С этой минуты смерть не пугает меня, я хочу её.
И прошу Вас принять это так.
Меня ждёт продолжение страданий, жизнь, в которой нет смысла и нет того уважения к человеку, какое я всегда ощущал. Я не угнетён и не несчастен. Жизнь моя имела ценность и смысл. Со мной была Маня, с которой я делил жизнь, которая наполнила красотой мой внутренний мир, наполнила его светом человеческой участи и чистотой любви.
Также Двора принесла в мою жизнь ценность чистоты человеческой. Я строил отечество, воевал, спасал жизни, принимал участие в создании государства и его развитии. Внёёс существенный вклад в культурный обмен Запада и Востока, удостоился быть основателем и создателем «Энциклопедии иудаики».
Я оставляю после себя книгу "Девять МЕР" – память, пропитанную кровью одной части истории войны за Независимость. Что ещё я могу пожелать. Я говорил в своей книге, что через Иерусалим прошли 9 линий страданий. Сейчас 10-я мера, и я не могу выстоять.
С благодарностью и улыбкой говорю вам: живите в мире и, главное, будьте здоровы.
Левица
20.1.94
– После смерти брата вы предприняли какие-то шаги?
– Да, я написала письмо в больницу, где он лежал. Я написала, что этот человек создавал Государство Израиль, а его жена проработала в вашей больнице всю жизнь главной медсестрой. Она, между прочим, почётный гражданин Иерусалима. Когда она умирала, все, что у неё было, она передала своей больнице, чтобы был создан фонд для поощрения лучших медсестёр.
Более того, своё тело она, умирающая от рака, завещала исследователям, чтобы и после смерти принести пользу людям.
Я разнесла их в пух и прах и получила ответ. Начальство оправдывалось, что всё не так, как я думаю, но сообщало, что тем не менее моё письмо было проработано с коллективом, и так далее и тому подобное.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Будь он жив, я расспросил бы у него о том, что входит в десятую меру, ту самую, которую он не смог перенести. Сегодня же можно только предположить, что десятая мера – это и болезнь, и страдания, и отношение к тебе окружающих, и понимание того, что ты последний из поколения сионистов, что вокруг тебя уже другие люди и совсем другой Израиль,
О смерти он думал давно. В его архиве находятся наброски распоряжения. Например, пистолет он просил продать по государственной цене и деньги, естественно, отдать близким.
Полиция Иерусалима присвоила себе этот пистолет, обещая родным прислать деньги, но потом забыла об этом.
Левица просил передать две папки документов в архив и указал номер телефона, по которому нужно обратиться по этому поводу.
Но семь лет по этому номеру никто не отвечал. Израиль и в самом деле стал совсем другим.
Остаётся искать ответ в его книгах «Девять мер» и «Запоздавшая победа», которые он написал, стараясь запечатлеть свою мечту, свою Эрец-Исразль – страну времён Еврейского легиона, времён прорыва отряда на Иерусалим по «коридору Бурма», командиром которого он был, и времён освобождения Старого города...
Я не удержался бы и от вопроса о спецоперациях. Но, по мнению людей, знавших Левицу, он отделался бы одесской шуткой.
Из него, сотрудника спецслужбы, ничего нельзя было вытянуть. Разве что намёк. А намёк понимают только посвящённые или люди одной меры.
Во время прощания с Левицей они, люди одной с ним меры, не высказали ни слова осуждения о его последнем поступке. Наоборот, они говорили: "Это сильный человек". И всем было понятно, что именно имеется ввиду.
Сегодня и мне стали ясны ответы Левицы на вопросы племянника Анатолия Кана:
– Ты принимал участие в поимке Эйхмана?
– Heт!
– Но ты в тот же день вернулся из Аргентины?
– Да. Но я летел другим самолётом.
Ян Топоровский
