Мощь ожившего мотора передалась самолёту. Якову показалось, что его новенький Р-5 от нетерпения, словно стрекоза, даже слегка задрожал верхними крыльями. Он добавил форсаж, биплан послушно побежал по аэродрому, набирая скорость. Смушкевич потянул ручку управления на себя, самолёт задрал нос кверху и стал жадно втягивать в себя синеву неба. Конечно, ему, Якову Вульфовичу Смушкевичу, при его должности политрука эскадрильи и не обязательно было подниматься в воздух на ещё не объезженном толком новом типе самолета, первенце недавно запущенной серии.
Но на своих политзанятиях с лётчиками он часто повторял, чтобы лучше запомнили: прославляйте страну не словами, а делами. Не рассказывай, а показывай…

После того, как в своей биографии Яков сделал первый крутой вираж и из полевого командира стал авиатором, он старается использовать любую возможность, чтобы ещё раз испытать опьяняющее блаженство полёта. Когда могучая боевая машина, как живая, с послушной благодарностью заваливается набок на каждое лёгкое движение элероном. Или поворачивается в нужную сторону, если пошевелить килем хвостового оперения. От такого чуткого взаимопонимания и полного слияния мощи самолета, мчавшегося в синеве неба, покорённой высоты и скорости, Якова всякий раз охватывает песенная благодать.
Не случайно именно в воздухе Смушкевич часто улыбается, вспоминая долгожданное сообщение, которое услышал недавно от любимой жены:
– Кажется я тоже подзалетела…
Бася с радостной стеснительностью проговорила словцо, которое подслушала у бойких подруг. Несколько раз благодарно ткнулась красивым лицом в его тёмно голубой френч с шевронами на рукавах. Лётчики между собой называли их курицами. На них изображались пропеллер, мечи и звезда. В целом рисунок, действительно, напоминал распятую домашнюю птицу….
Они давно оба мечтали о дочери. Даже договорились, если родится девочка, назовут её Розой. Чтобы стала украшением и продолжением их жизни…
А первое удивительное ощущение полёта запомнилось Смушкевичу с детства. Когда в сильных руках отца маленьким мальчишкой впервые аккуратно спарашютировал в городском саду, на удобную скамейку качелей. Отец за спиной сильно толкнул её вперед. У Яши перехватило дыхание при неожиданно взмывшем вверх сидении. От восторга, перемешенного со страхом, он не сообразил сразу нужно плакать или смеяться. Потом скамейка резко пошла вниз.
Так он впервые увидел мчащуюся под ним землю. Качели попеременно, взмывали то вверх, черпая синеву неба, то падали вниз, выливая её на город.
Наверное, на той детской площадке и проклюнулось в сердце Смушкевича восторженное отношение к небу, которое стало первоисточником его лётного мастерства.
Летчиков своей эскадрильи Смушкевич старался научить, не только точно выполнять на самолётах разного типа сложнейшие фигуры высшего пилотажа. Но и ловить кураж от умения понять, приручить и сделать послушной доверенную боёвую машину.
В конце лётного дня, сходя с самолета, он каждый раз заново привыкал к непривычному спокойствию земли под ногами. Утомлённо снимал с головы шлем, очки. И, если полеты прошли без ЧП, радовался блаженному чувству удовлетворения от удачно выполненной работы, тому, что эскадрильи удалось, хоть что-то сделать для укрепления воздушного флота первой в мире рабоче-крестьянской Красной армии…
Однажды за тренировочными полётами его подопечных наблюдал корреспондент центральной военной газеты. Восхищённый выучкой лётчиков, в своей статье тот назвал их сталинскими соколами. С тех пор по страницам газет и журналов стало часто летать такое выражение.
В сегодняшнем полёте Смушкевич опять отметил, как меняется восприятие мира с набором высоты. У земли при взлёте всё проносится перед глазами мгновенно. Скорость всегда скрадывает детали. Но чем выше взмываешь в небо, тем разнообразнее становится мир. Есть возможность неторопливо рассмотреть всё, что прежде проносилось незамеченным… И многое видится совсем иначе… Чтобы узнавать больше нужна высота…
В небе человек учится мудрости гораздо быстрее, чем на земле. Постоянная опасность делает его вдумчивей и внимательнее.
Наверное, поэтому, давно сделал вывод Яков Вульфович, хорошие летчики воспринимают жизнь на свой лад… Каждый раз, чудилось Смушкевичу, стоит поднапрячь свой Р-5, научить воспитанников покорять ещё несколько сотен метров высоты, умело делать виражи, и они получат полное преимущество над любым противником. А ему откроется что-то новое, неизведанное не только в своей машине, но и в отношениях между людьми. Жизнь прекрасна ещё и ожиданием чуда….
Через несколько лет судьба Смушкевича сделала очередной вираж. Москва, в числе лучших красных командиров ведущих родов войск, направила его под революционный Мадрид, оказывать помощь испанским рабочим в войне с фашистами Германии и Италии. Когда широкоплечий, молодой Яков вместе с переводчиком впервые вошёл в комнату, где собрались испанские летчики, те безо всякой команды встали в знак приветствия. Смушкевич улыбнулся, как его уже научили, поднял вверх правую руку со сжатым кулаком:
– Но пасаран!..
Обрадовался дружному всполоху глаз, смотревших на него. Да ещё неожиданному разнообразию лиц, обращённых к нему. Светлых, черных, раскосых… В интернациональные бригады съезжались добровольцы со всего мира.
Яков начал делиться опытом, как лучше использовать в бою повышенную поворотливость присланных «Чатос». Так на испанский лад, «курносыми», лётчики окрестили новые советские истребители И-15. Но чем увереннее стучал его мел по доске, рисуя эффективные схемы воздушных атак для достижения преимущества над противником, тем чаще он ловил, как меняются глаза лётчиков. Восторг в них затухал, словно заходящее солнце. А если взгляды встречались, они смущенно отводили их в сторону…
Разгадка пришла через несколько дней. Когда, соблюдая свой принцип действовать личным примером, Смушкевич впервые поднялся на боевой вылет.
Ещё наблюдая с земли, он уловил, что над каждой страной своё, неповторимое небо. Только неподготовленному глазу оно кажется везде одинаковым. Над родными лесами Смоленщины и Белоруссии облака проплывали с медленной славянской раздумчивостью, прикрывали полнеба. А взрывной характер испанцев, заметил Смушкевич, отчётливо отражался даже в облачности. Она часто вскипает здесь неожиданно, среди синевы небес. И так же внезапно растворяется. Значит, нужно научить летчиков учитывать и такие особенности…
Тройку немецких самолетов Смушкевич заметил издали. По силуэтам узнал – мессершмитты. Приготовился догнать и атаковать крайнего. Но расстояние, разделявшее их почему-то, как привык Яков на тренировочных полетах, не уменьшалось, а увеличивалось. Он глянул на приборы скорости. Стрелки дрожали на максимуме.
Выходит, фашисты летают быстрее. Только теперь дошло, почему отводили глаза испанские летчики, когда он расписывал преимущества присланных советских истребителей…
Его самолет тоже заметили. Два крайних немца легли в разворот, чтобы, используя преимущество в скорости, зайти ему в хвост. Благодаря повышенной маневренности своего «курносика» Смушкевич скрылся в неожиданно появившемся поблизости облаке.
Когда он вынырнул из спасительной тучки, то один мессершмитт, ещё заканчивал разворот. Разбалованный безнаказанностью и полным превосходством в воздухе немецкий асс не обратил внимания на появившийся сбоку самолет. Даже не изменил курс. Яков направился наперерез, подогнал в перекрестие прицела жирный крест на фюзеляже мессершмитта. Нажал гашетку пулемета. Потом ещё раз. Отчетливо заметил дырчатую ленточку от своих пуль на дюралевом теле самолета, который продолжал равнодушно лететь. Вдруг неожиданно, как случается на рыбалке, немецкая машина клюнула носом, поплавком резко пошла вниз, а под её крыльями вырвался черный шлейф дыма.
Но чувство благостного удовлетворения, которое обычно охватывало Якова после удачно выполненных полётов, сейчас почему-то не всплыло. Пока не заметил серый комочек летчика, выпрыгнувшего из кабины, и спасительное облачко купала парашюта… Значит, живой… Ничего, на земле его подберут испанцы…
Вечером в зале гостиницы, где проживали командиры интербригад, устроили встречу иностранных журналистов с первым пленённым немецким летчиком.
– Ганс Бригер, – представил его ведущий. Назвал чин и возраст немца. Тот оказался одногодком Смушкевича. На стуле сидел, откинувшись. Понимал, что его рассматривают. Щеголеватая форма, значки наград на кителе придавали лицу надменность. Он посматривал на собравшихся иронично.
Любопытствовали в основном журналисты. Особо усердствовал американец. Большой, с аккуратно ухоженной бородой. И волнами морщинок на выпуклом лбу. Перед ним на столе стоял стакан с красным вином. После каждого вопроса и ответа, повторяемых переводчиком, он делал несколько глотков и быстро что-то записывал в своем блокноте:
– Почему, господин Бригер, вы участвуете в этой бойне?
– Во-первых, я офицер и подчиняюсь приказам. Во-вторых, здесь можно много летать… Меня это радует… В-третьих, хорошо знаешь, что ты поднимаешься в небо ради будущего великой Германии… Американцам такое никогда не понять…
– Ганс, у вас есть дети?
– Недавно родился сын.
– Вас не беспокоит, что бомбы, которые вы сбрасываете, летят на головы детей?
– О таком хороший солдат думать не должен.
– А кем вы были пока не сели в самолет первый раз?
– Рабочим.
– Почему же вы воюете против своих собратьев?
– Они мне не братья.
– Но всё-таки живые люди.
– Это не люди.
– А кто?
– Не знаю…. Бог сотворил на Земле много ненужного…. Мы очистим её…
– Вы верите в Бога?
– Кирху посещаю…. Но больше всего верю в нашего фюрера… – Немец встал, вскинул в приветствии руку. – И знаю, все равно победа будет за нами… Не только здесь… Но и всюду…
Он с ироничным прищуром осмотрел собравшихся.
Когда пленного увели, в зале нависла тишина. Нарушил её все тот же американец. Он сделал несколько глотков из стакана. Морщины на его лбу сбежались в одну большую волну. В этот раз фраза получилась длиннее:
– Балбес не понимает, что человек, убивший другого, уже никогда не может быть счастлив… А ужас войны в том, что в ней нужно убивать, чтобы остаться живым самому…
Слушая переводчика, Смушкевич удивился тому, как бородатый журналист точно схватил и передал то, что почувствовал он сам. Там, в кабине своего «курносика», когда увидал черный клуб дыма после очереди, выпущенной им по немецкому самолету…
Американец допил стакан и хмуро добавил:
– Но такие, победив здесь, не успокоятся… Безграничная вера в какую-нибудь идею превращает человека в скотину и раба… Больших врагов для любого народа, чем их собственные вожди, трудно придумать…
Когда расходились, американец, узнав, кто сбил немецкого асса, подошёл к Смушкевичу. Договорились выкроить вечерок и попить вино вместе…
Попрощались они на испанский лад – дружески похлопали по спине друг друга…
Позже друзья рассказали Якову, что фамилия американца – Хемингуэй. Он – известный писатель, испанские репортажи и рассказы которого публикуются во многих журналах и газетах Европы.
В своем одиночном номере Смушкевич долго ворочался. К большому окну гостиницы плотно припало непривычно чёрное небо. С чужим расположением звёзд. Тяжелыми вздохами доносилось уханье далекой бомбежки и артобстрела.
Именно в небе Испании у Смушкевича впервые стали всплывать вопросы, ответы на которые не всегда находились… Это в юности ему было всё ясно. Мир делится на богатых и бедных. Первых немного, вторых – большинство. Значит, нужно сделать так, чтобы стало наоборот. Евреев в России не пускают жить за черту оседлости. Значит нужно добиться, чтобы такой чертовой черты не стало. Ни для места проживания, ни в образовании, ни в получении должностей и званий… Поэтому в семнадцать лет он и записался в Красную армию. А в двадцать был уже комиссаром стрелкового полка.
Вопросы и реплики бородатого писателя всколыхнули в голове Якова тревожные мысли. Тысячи явно не безденежных жителей из благополучной Америки и других стран покидают свои дома, семьи и прибывают сюда. Где взрывы и стрельба не утихают и по ночам. Добровольно вливаются в отряды восставших крестьян и батраков. А вот недавний пролетарий Ганс с явным старанием и удовольствием сбрасывает на их головы бомбы… Что же роднит и разделяет людей на врагов? Наверное, прав американец, говоривший собравшимся, что фашизм не устанавливается, он выращивается в людях постепенно…
Вихрь военных будней закрутил Смушкевича. Начались бои под Гвадалахарой. Там военно-воздушные силы повстанцев, подученные Яковом, смогли основательно потрепать отборные части итальянских фашистов. За проявленные знания и умения Смушкевича назначил командующим ПВО Мадрида. Летчики интернациональных бригад оценили его профессиональную надежность и стали называть между собой генералом Дугласом. Но с тем американским писателем он так и не смог больше встретиться….  
За неполных девять месяцев пребывания в Испании Яков налетал в её небе 225 часов. Геринг даже назначил премию в миллион марок тому летчику, который сумеет сбить генерала Дугласа…
При молчаливом согласии правительств большинства европейских стран фашисты Германии и Италии расправились с Испанской республикой, восстание задушили. Но опыт интербригад засвидетельствовал: в мире есть люди, готовые отстаивать идеалы добра.
В Москве решили отметить своих добровольцев. Среди тех, кому присваивалась высшая награда страны – звание Героя Советского Союза, был и Яков Смушкевич. Сталин, просматривая список, обратил внимание на его отчество. Исправил Вульфович, на Владимирович, пояснив: так будет привычнее для советского народа...
На торжественном приеме награждённых Смушкевич впервые увидел вождя вблизи. Тот обходил командиров всех родов войск, вернувшихся из Испании. Неторопливо расспрашивал об опыте, накопленном там.
– А чем поделится с нами генерал Дуглас, – улыбнулся Сталин, когда остановился перед Яковом. – Как проявили себя наши соколы?
Смушкевич сжато описал эпизод, когда И-15 разогнали ассов Геринга и Муссолини под Гвадалахарой. А в конце не выдержал:
– Но все-таки, Иосиф Виссарионович, мессершмиты более быстрые…. И вооружение у них помощнее нашего…
Улыбка сошла с лица вождя:
– То-ва-рищ Смушкевич, – Сталин растянул слово «товарищ». – А кем вы были до тысяча девятьсот семнадцатого года?.. Если мне память не изменяет, работали грузчиком в Вологодском порту… Правильно? Зато теперь вы заместитель начальника управления военно-воздушными силами всей нашей Рабоче-Крестьянской Красной армии…
Он сделал несколько шагов перед слушавшей его группой:
– Николай Николаевич Поликарпов – начальник КБ, где создаются советские самолёты, тоже родился в захудалом селе Орловской губернии… Зато господин Вильгельм Эмиль Мессершмитт, – Сталин оглядел стоявших перед ним военачальников, – воспитывался в семье немецкого профессора… Вы не верите, что через несколько лет, подучившись, наши конструкторы и командиры смогут заткнуть за пояс не только немецкую технику?
После паузы добавил:
– И правильно делаете, что не сомневаетесь в этом, товарищ Смушкевич… Поэтому выпьем за то, чтобы так оно и случилось, – под общий смех подытожил Сталин.
А иронический прищур его глаз показался Якову уже знакомым.
Утром, рассматривая наградные документы, которые привёз муж, Бася заметила, что его отчество написано в них неточно.
– Какая разница, – отмахнулся Яков.
– Мне-то все равно, но твоему папе, наверное, будет не очень приятно там, – Бася подняла взгляд в потолок.
– Басенька, а мы с тобой разве всегда радовали родителей?
Смушкевич намекал на то, что в молодости семья Баси воспротивилась её женитьбе на комиссаре – сыне простого портного. И она самовольно приняла это решение. – Меня многие товарищи и до этого так называют… Нужно стараться, чтобы при жизни людям хорошо было, – и Яков поцеловал жену.
К этой теме больше они уже никогда не прикасались. Тем более что по службе Смушкевич поднимался все выше. И дома бывал все реже и реже.
Но разве человеку известно, на какой высоте и по какой причине самолёт его судьбы может сделать неожиданный вираж?
На Первомай 1938 года Смушкевичу поручили открывать воздушный парад над Красной площадью. Выделили именной самолёт. А за день до него на последнем тренировочном полете у его новенького Р-10 неожиданно заглох мотор.
Из обломков машины Якова вынимали подъехавшие врачи. Известный профессор, осмотревший его после аварии, на вопрос начальства, останется ли лётчик живым, буркнул:
– Дышать, возможно, и сможет… А ходить – вряд ли… У него теперь не коленные чашечки, а месиво…
Но опытный медик не учёл характер и силу воли Смушкевича. Уже через пару месяцев, пересиливая боли в коленках, Яков начал прогуливаться по коридорам больницы, опираясь на палку.
Через полгода залез в кабину истребителя. На возражения лечащих врачей, что его раздробленные колени ещё не срослись, Яков отшучивался:
– Чтобы хорошо летать, нужны не столько здоровые ноги, как хорошая голова…
Когда японцы напали на Монгольскую Народную Республику, Смушкевич вылетел на Дальний Восток. Вот где пригодился испанский опыт. Яков Владимирович сразу понял, в чем причина первых военных неудач. Не было должного взаимодействия авиации и полевых частей Красной армии. Он приказал все аэродромы переместить как можно ближе к линии фронта, а цели вылетов бомбардировочной и истребительной авиации тесно увязать с задачами армейской группы войск под Халхин-Голом, которой командовал Георгий Жуков. И результаты сказались сразу.
Чтобы лучше почувствовать и понять особенности поведения и военного почерка японских летчиков, Смушкевич не раз сам поднимался в небо. За победы на Дальнем Востоке ему вторично присвоили звание Героя Советского Союза, наградили Монгольским орденом Боевого Красного знамени первой степени. Он стал третьим в стране дважды Героем. Ещё через год за успешное участие в войне с Финляндией Якову Владимировичу повысили воинское звание до генерал-лейтенанта авиации и назначили помощником начальника Генерального штаба по авиации.
Разве мог он предполагать, что вскоре его жизненная судьба сделает очередной неожиданный вираж.
В начале 1941 года одного за другим по неизвестной причине начали арестовывать командиров авиационных частей страны. Смушкевич догадывался: раз в застенки НКВД попадают, главным образом, те, кто побывал в Испании, значит, можно ожидать всякое…
Маршалы и генералы, воевавшие вместе со Сталиным в Гражданскую войну, окопались в правительственных должностях. Теперь они с недоверием относятся к дружной когорте молодых командармов. Особенно к тем, кто накопил опыт боев за рубежом страны Советов. Не случайно Яков несколько раз в стенах Генштаба улавливал осуждающие реплике:
– Умниками стали… Понаучивались…
Как назло в последнее время ноги у него совсем забарахлили. В кабину самолета, как ни крепился, залезть не было сил. Врачи уложили его в госпиталь, чтобы подлечить.
После майских праздников на квартиру Смушкевичей позвонил начальник Генштаба Георгий Жуков, поинтересовался у жены самочувствием Якова и попросил выйти к нему на минутку. Оказалось, он поджидал в машине, недалеко от подъезда дома. Но, сославшись на спешку, заходить отказался.
– Мой совет – передай завтра мужу в госпиталь мундир, – скупо, без объяснений, сказал он Басе. – Пусть соберётся с силами, явится в Кремль и обязательно напросится на прием к Сталину…
Заглянул ей в глаза и добавил:
– Яков знает, хозяину всякий мусор в кабинет наносят.
Резко хлопнул дверцей своей ЭМКи, которая сразу свернула за угол.
Бася решила с советом подождать пока муж сможет встать на ноги. Ночью 8 июня прямо из госпиталя на носилках «воронок» увёз генерал-лейтенанта на Лубянку…
Причину ареста жене толком никто не мог объяснить. Через две недели Германия, нарушила недавно подписанный мирный договор, начала войну. В поднявшейся суматохе, Бася, не знала куда обращаться, чтобы узнать о судьбе мужа.
А уже 28 октября в Куйбышевское отделение НКВД поступил приказ за подписью Берии: «Следствие прекратить, всех немедленно расстрелять». Среди тех подследственных был и Яков Смушкевич.
Когда немецкие войска подходили к Москве, из столицы начали спешно эвакуировать авиационный завод, в цехах которого часто бывал Яков Владимирович. Работники хорошо знали его. Поэтому, уезжая, взяли с собой Басю и Розу. Но через полтора года в НКВД вспомнили о семье генерал-лейтенанта. Его жену и пятнадцатилетнюю дочку, как членов семьи врага народа, оправили на пять лет в исправительно-трудовой лагерь с последующей пожизненной ссылкой.
Через тринадцать лет, после реабилитации, семья смогла вернуться в Москву. Им возвратили прежнюю квартиру. Бася молча ходила из комнаты в комнату. В каждом уголке ставшей чужой квартиры ей отчетливо чудился воздух былого счастья.
Но человек не может жить на кладбище. Его душа не мешочек пылесоса, который можно вывернуть и очистить. Она всё впитывает в себя навсегда. Бася попросила сменить жилье, пусть даже с меньшими удобствами. Ещё спустя три года специальным Указом Президиума Верховного Совета Якову Смушкевичу были возвращены все воинские звания и награды.
Только время безжалостно. Оно вытравливает из памяти людей многое, если о ней не заботятся. В библиотеках Москвы, сколько Бася и Роза не спрашивали, не оказалось ни одной книжки о жизни и подвигах дважды Героя страны. Хотя прежде таких публикаций было не мало. В их семье знали об этом прекрасно. Здесь любили читать. Смушкевичи до ареста собрали в домашней библиотеке более четырех тысяч книг и журналов.
Лагерные годы и обида от незаслуженного забвения, с которым столкнулась Бася, подорвали её сердце. Спасти могла срочная операция, которую научился делать в то время только молодой немецкий хирург Курт Бригер. Так замкнулся ещё один исторический круг. Бася и Роза выехали в Германию. После операции, чтобы быть под постоянным наблюдением знающих врачей, они остались там жить.
А Роза занялась восстановлением памяти об отце. Она побывала в Испании, где оказалось многие помнили и с восторгом говорили о генерале Дугласе. В литовском поселке Рокишкис, на родине Смушкевича, открыли памятник, и площадь назвали его именем. Затем Роза приехала в Москву. Здесь на мемориальном кладбище Военно-воздушной Академии в Монино установили памятный бюст Якова Смушкевича.
В тот солнечный день высоко в московском небе Роза заметила три серебряные точки. Словно лётчики, узнав о постановке памятника, тоже решили отдать дань давнему побратиму. Салютным приветствием от их пролёта тянулись белые клубы инверсии. Самолёты уже растаяли в синеве, а оставленный ими след ещё долго висел над столицей.
Розе вспомнились рассказы матери о том, как она впервые увидела отца в самолёте. Про то, как в молодости Смушкевич старался совсем низко пролетать над их посёлком, чтобы поприветствовать свою Басю. После нескольких кругов растворялся в облаках, радостно покачав крыльями, и жена понимала: летать для него – не служба. Для него это – жизнь.

Илья Стариков

Фото hero.bsu.by