Когда началась война, маленькой Лиде Матлаховой было всего шесть лет. Она жила с матерью и двумя старшими братьями в деревне Крынки, в двадцати пяти километрах от Витебска.

Отца она не помнила – он оставил семью вскоре после её рождения, мать неграмотная деревенская женщина работала в колхозе и одна растила детей. Старший брат с рождения, был инвалидом, у него были проблемы с позвоночником, горб, и совершенно не двигалась одна нога. Всю жизнь ему приходилось носить корсет, а две операции, которые ему сделали  до войны, никак не помогли. Но, как нередко бывает, природа, обделившая его здоровьем, дала ему светлую голову и золотые руки – за что бы он не брался, все у него выходило быстро и хорошо. Второму брату в сорок первом едва исполнилось тринадцать. Кроме них, в Крынках жили ещё старшие братья матери со своими детьми и многочисленная родня.

11 июля 41-го года немцы взяли Витебск, и перешли в наступление на Смоленском направлении. Деревня Крынки и, носящая то же название, железнодорожная станция, оказались в их руках через два дня, а ещё через три они вошли в райцентр Лиозно. И с первых дней оккупации начали устанавливать в районе свой порядок, сопровождалось это, как всегда, массовыми репрессиями. Оказавшиеся в условиях жестокого террора, находясь под постоянной угрозой для жизни, люди стали уходить в леса. Стихийно начали возникать небольшие партизанские группы, быстро разраставшиеся в отряды. С первых дней подались в партизаны и мужчины из Крынок, были среди них и родные племянники матери Лиды – сыновья её старшего брата.

С таким сопротивлением немцы столкнулась впервые с начала своего успешного наступления, и ещё больше ужесточили режим.  Крынки почти полностью сгорели во время их наступления. Один из братьев матери выкопал землянку, в которой какое-то время они и ютились все вместе – он с двумя уже взрослыми дочерьми и мать со своими тремя детьми. Но очень скоро такая, относительно спокойная жизнь закончилась.

В один из дней в деревне появились полицаи, в основном все были из местных. Людей выгоняли на улицу и заставляли строиться – детей отдельно, взрослых отдельно. Мать в это время пекла хлеб, даже не успела вытащить его из печки. Это была карательная акция, потому что сразу же начались расстрелы. Первым увели за дом и расстреляли старшего брата матери, чьи сыновья ушли в партизаны. Мать плакала и причитала, но это не помогло. Следом за ним полицаи расстреляли ещё четырех молодых парней. Не исключено, что та же участь ожидала и остальных, но в это время появился немецкий переводчик, он отвёл старшего полицая в сторону, что-то сказал ему, после чего людей отпустили.

Не дожидаясь худшего, многие попытались укрыться в лесу, но там сразу же нарывались на полицейские кордоны. Свободной оставалась только одна дорога – в сторону станции, а там, как вскоре выяснилось, их уже ожидал готовый к погрузке эшелон и оцепление солдат. Немцы, не разбираясь, начали заталкивать людей в товарный состав. Лидина семья, и дядя с дочерьми оказались в одном вагоне. После этого они уже так и держались вместе до самого конца войны. В том же вагоне ехало с ними ещё с десяток семей из их деревни.

Поезд шёл на запад с редкими остановками на крупных станциях в Польше, вся дорога заняла более пяти суток. Немцы в пути не кормили, питались тем, что успели прихватить из дому. Выгрузили их на станции в Кольтешагайте. В наши дни трудно определить, что в те годы могло так называться – деревня, посёлок, станция или же сам концлагерь, сегодня на карте Германии такого названия уже нет. Но, во время войны концентрационные и трудовые лагеря, а кроме этого и их многочисленные отделения, были разбросаны по территории всей Германии, и размещались во многих населённых пунктах.

Концлагерь, куда их привезли, состоял из трёх отдельных лагерей, расположенных друг от друга в нескольких километрах, в среднем из них дымил трубой крематорий. Семья Лиды попала в лагерь первый по счёту, там уже находились заключённые, вывезенные из Украины. Он был разделен на две части, в большей из них, в буквальном смысле, умирали от голода советские военнопленные. В воспоминаниях Лиды это были живые скелеты, они едва держались на ногах и с трудом перемещались по территории. Некоторые висели на колючей проволоке, разделявшей лагерь, и просили хлеба, который взять практически было негде – его у самих не было. Во второй половине содержались гражданские, здесь стояли два длинных барака и несколько служебных помещений. Внутри бараки  делились на множество  комнат, в каждой из них вдоль стен высились трехъярусные нары, и под потолком едва светилось забранное решёткой окошко.

В одну из этих комнат, и подселили на долгие четыре года, мать Лизы, и всю их большую семью. Опасаясь, что немцы каким-то образом смогут узнать о воевавших в партизанах родственниках, мать ещё в поезде уничтожила все документы, так что в лагере всех записали с их слов. Одна из дочерей брата была беременной, она родила в лагере. Её дочка живёт сегодня в Москве и считается малолетней узницей. А отец этой, рождённой в неволе девочки, в то время воевал на фронте и не имел представления о том, что происходило с его близкими.

Кормили в лагере вареной брюквой, хлеба не было вообще. Голод, мучил постоянно и детей и взрослых, его ощущение не покидало даже во сне. Одежду заключённым не выдавали, ходили в том, в чём приехали, и не смотря на вечные ремонты и починки, она постепенно превращалась в лохмотья. Лишь ближе к зиме выдали телогрейки с нашивками, определявшими национальность узника: русский, белорус, украинец – такой, в основном, был национальный состав лагеря. Находились в нем, ещё несколько семей из Средней Азии.

Взрослых и детей постарше каждый день уводили на работы. Работали под охраной, как минимум по двенадцать часов. Труд этот был изнуряющим и тяжёлым – в основном на укладке и ремонте железнодорожных путей. Лида в это время оставалась в лагере присматривать за больным братом. В их лагере отношение немцев к заключённым ничем не отличалось от всех прочих лагерей – издевательства и побои были обычным явлением, и причём не только со стороны эсэсовцев из охраны.

Однажды по лагерю везли картошку, Лида и ещё одна девочка тайком пристроились за телегой и стащили оттуда по одной картошине. Солдат из хозчасти, который эту картошку вёз избил их до такой степени, что Лида после этого две недели не могла подняться на ноги. Её брат как-то попытался пролезть под проволоку, в надежде раздобыть что-нибудь съестное. Мальчишку избили до полусмерти и посадили на голодный паёк в карцер. Когда он через три дня вышел, то едва держался на ногах, его рвало слизью. У кого-то в лагере нашлись уксус и сода – только таким образом его удалось спасти.

Но были и другие немцы, с одним из охранников Лида даже подружилась. Как-то она подошла к воротам, где он дежурил, и спела ему песенку на немецком:

«Ку-ку, ку-ку, зуфтем эс дем вальс.

Лясен ун зинген, танцен ун шпринген,

Фрулен, фрулен вит эсен бат»,

(Записано со слов Лидии Афанасьевны Матлаховой)

После Лида попросила ее выпустить. Солдат погладил ребёнка по голове, предупредил, чтобы долго не гуляла, поскольку у него скоро смена, и открыл ворота.

Этой нехитрой песенке Лиду через колючую проволоку научила немка из соседней деревни. Оказавшись на свободе, девочка быстро отыскала её дом, немка ребёнка накормила, завернула с собой хлеба и дала немного мелочи. После этого Лида наведывалась к ней регулярно. Она отдавала часовому полученные от немки пфенинги, а когда возвращалась, он говорил ей день и время, когда придти в следующий раз. И этот хлеб, который она проносила в лагерь, безусловно,  помогал выживать всей семье.

Зимой 45-го начались бомбежки. Бомбоубежище находилось рядом с бараками, и иногда в нём приходилось проводить всю ночь. Через месяц по лагерю стали ходить слухи о скорой эвакуации, а ещё спустя какое-то время, начались разговоры о том, что никуда их не повезут, а скорее всего, расстреляют.

Однако, немцы так и не успели, ни вывезти лагерь, ни ликвидировать его – слишком стремительным было наступление советских войск. Наверху шёл бой, все узники лагеря сидели в бомбоубежище. Когда всё затихло, в бомбоубежище широко распахнулись двери и в проёме показались наши солдаты. Трудно передать, сколько было радости, счастья, люди плакали, обнимались, женщины целовали своих освободителей, ведь для них, наконец-то, закончились эти жуткие годы, полные ужаса, страха и мучений. Кто-то из заключённых спросил: «А где же немцы, куда девалась охрана?». Тогда один из офицеров подвёл интересовавшихся к комендатуре и показал подвал забитый трупами охранников.

Освобождённых строго-настрого предупредили, чтобы не приближались к домам рядом с лагерем – все они были заминированы. А вскоре на ближайшей станции их погрузили в вагоны и отправили домой. В дорогу выдали хлеб и сало, в пути так же регулярно выдавали хлеб и сахар, а когда ехали через Польшу, хлеб и другие продукты к поезду подносили поляки.

Дорога до Витебска была долгой, случались перецепки и продолжительные стоянки на станциях, но людей это не слишком беспокоило, ведь они возвращались на родину, это была дорога домой.

Для семьи Лиды Матлаховой годы кошмара и мучений закончились благополучно, ведь что ни говори, а все остались живы. Стоит сказать, что так повезло не многим, в том числе и их землякам из Крынок.

Из Витебска на Смоленск через Крынки уже ходили поезда. Они знали, что возвращаются на пустое место, где нужно начинать всё с начала – их деревня сгорела ещё в далёком 41-м. Но это был их дом, их земля, и это была уже совершенно другая жизнь – жизнь без войны.

Семён ШОЙХЕТ