Дмитрий Прусс – учёный-генетик, работающий в Солт-Лейк-Сити (США) и увлекающийся загадками истории, которые заманивали его не на одно путешествие по исторической родине и не по ней одной.
Литературные публикации на родном языке – это небольшая серия эссе на многоязычном блоге Rio Wang, и переводы текстов песен аргентинского танго.
Моя фамилия Прусс – это старая городокская хабадская фамилия. Этих Пруссов – в основном потомков Аврома-Довбера (Берки) Айзиковича Прусса, который ещё до революции был старостой синагоги на Старо-Невельской улице в Городке – и доныне можно встретить на должностях раввинов и руководителей ешив, и в Израиле, и по странам Европы, и в Соединённых Штатах. Но в Городке-то из наших у людей на слуху только два имени – это Сима Прусс, долгие годы учительница музыки в Городке и внучка Гирши-Берки Довидовича Прусса из той же синагоги, и великий изобретатель Рувим Кожевников, сын расстрелянной в Воробьёвых горах Алты Прусс и мой двоюродный дядя.
А вот про моего прадеда Вольфа (Владимира Осиповича) Прусса решительно ничего в Городке неизвестно, хотя быть бы ему самым знаменитым «городокером», если бы он не попал под расстрел в 37-м и не был начисто стёрт со страниц советской истории.
Владимир Осипович Прусс – основатель отечественной часовой промышленности, построивший первые в СССР часовые заводы в Москве, Куйбышеве и Пензе, и секретный приборостроительный завод в Ленинграде (хотя по-настоящему его мечта была – организовать часовое производство именно в родном озёрном краю Белоруссии, который так напоминал ему озера и холмы «часового региона» Юрской Дуги в Швейцарии, где он проработал долгие 20 лет перед возвратом на погибель в СССР). Он и организатор факультета точного приборостроения в Бауманке, и автор статей в БСЭ, и идеалист-педагог, на собственные деньги построивший мастерские для обучения беспризорников часовому делу, без устали изучавший психологию труда. Он и заядлый музыкант, и театрал, всегда собиравший на вечеринках в московской коммуналке шумный круг творческой молодёжи и удивлявший заезжих зарубежных звёзд настоящими сибирскими пельменями, которые он научился готовить ещё в бытность революционером в Иркутске. Среди часовщиков, среди учеников В.О. Прусса его слава осталась легендарной, а вот на родине о нём почти ничего не знают.
Как и его известнейший племянник Рува Кожевников, среди дальней пруссовской родни мой прадед считался не совсем настоящим Пруссом. Не усидчивый религиозник, как им положено было бы быть, а невесть какой математик, инженер, при этом непоседливый путешественник, борец за правду, иной раз не избегавший соблазна наломать дров. Семейная легенда была, что всё это «безобразие» пошло от мамы Владимира Осиповича Прусса и бабушки Рувима Захаровича Кожевникова – Гени Вульфовны, урождённой Черницкой. Что, мол, Черницкие эти, «испортившие пруссовский генофонд», были приезжими «из большого города», технарями и любителями светского знания и перемены мест, но ни разу не отметившимися ни в каких списках актива синагог. У брата своей мамы, городокского часовщика Алтера Вульфовича Черницкого, мой прадед как раз и выучился первым азам часового дела ещё 11-летним мальчишкой.
Про перемену мест – сомнений нет, и больше всего Черницких – по сословной приписке мещан города Городка – было вообще не «дома», а за тысячи верст в Таврической и Екатеринославской губерниях, куда они перебрались за длинным рублем ещё в середине XIX века; а про приезжих «из большого города» – тут дело сложное... Хотя прапрабабушка Геня Черницкая родилась, видимо, в Полоцке, но фамилия Черницкий в Городке известна ещё раньше, чем Прусс ... ещё в 1825 году они владели корчмой в Кабище близ Городка, а в 1870-м – домом в Берёзовке.
Из Городка мой прадед уехал – или скорее был изгнан – ещё подростком, разругавшись с учителем в хедере до такой степени, что его попросили больше в Городке не появляться. Первые месяцы мама пристроила своего первенца Велвела к родне в уездном селе неподалеку, и парнишка навещал иногда семью… Но затем хитрость раскрылась, и уже с 12 лет он мыкался далеко от дома, обучаясь часовому делу в Невеле и Велиже (и заодно погружаясь всё глубже в мир социал-демократии). Получив в 17 лет заветное управное свидетельство подмастерья от цеховой управы часовщиков, давшее ему право жительства за чертой оседлости, Вольф-Велвел-Володя Прусс рванул в дальние края, и следующие 25 лет не навещал родной Городок. Белгород, Сибирь (и год за решёткой в Иркутском тюремном замке по делу о нелегальной литературе), нелегальная революционная работа под чужим паспортом в Белостоке и Вильне, и эмиграция в Швейцарию, где родился мой дед и его брат и сестры, и где Вольф Прусс стал преуспевающим инженером по автоматизации на таких ведущих часовых заводах, как Лонжин. Конечно, Пруссы мечтали вернуться, как только падёт самодержавие, но в «запломбированный вагон» их не пустили, поскольку как раз в то время моя прабабушка была беременна, а медицинскую помощь пассажирам этих «запломбированных вагонов» никто не гарантировал.
Хотя Вольф продолжал бомбардировать Ленина, с которым у него в иммиграции были тесные деловые связи, прожектами по организации часового производства в России, и как закупить оборудование подешевле и объехать экспортные препоны, используя личный опыт и связи Прусса – но, пока в СССР не закрутилась индустриализация, никаким проектам ходу не было. Вернулись Пруссы только в 1925 году, и не сразу на строительство заводов, а сначала на работу на американскую благотворительную организацию по помощи беспризорникам. Только в 1927 году правительство спохватилось и обратилось за помощью к моему репатрианту-швейцарцу. Старший сын Владимира Осиповича тоже стал инструктором в часовом ФЗУ. Их обоих вместе с отцом расстреляли в 1937-м. Мой дед – младший сын – видимо, не вышел возрастом на расстрел; отсидел и вышел.
Сталинские репрессии и следовавший за ними ужас от «зачумлённых» членов семей врагов народа, а затем гибель родни в Городокском гетто, разрушили и без того непрочные связи между репатриантами Пруссами и старым Городком. А отдельную роль в этом сыграл и эмоциональный конфликт между нашими Пруссами и Рувимом Кожевниковым, который винил двоюродных в смерти своего любимого младшего брата Вули.
В 1941-м Рува и Вуля вместе, по приказу военрука школы, отправились на обочину Городка, чтобы защитить его от вражеского десанта; вместе они и спаслись на последнем армейском грузовике; вместе пошли в офицерское училище (Вуля приврал о возрасте) и на поле битвы под Сталинград. Но Вуля Кожевников скоро был контужен и почти погиб; оклемавшись немного, был отправлен на Курскую дугу и получил новое тяжёлое ранение. После ранений он приходил в себя у двоюродных Пруссов, в первый раз в Баку, во второй – в Москве. По дневнику Вули выходило, что он чувствовал себя ненужным и одиноким, несмотря на заботу, и изводил себя мыслями о судьбе матери, оставленной ребятами в Городке, и о том, что он никогда не поправится от своих ранений, не обретёт больше силу. И умер он внезапно практически на руках у моей тёти Доры Прусс, как раз когда освобождён, наконец, был Городок. Рува был вне себя от горя, считал, что его несчастного брата буквально убили беспощадные родственники. Эта трещина в отношениях не зажила до конца даже к их старости. В результате, когда уже в 1960-е годы Рувим Захарович Кожевников зачастил в Городок, построил там дачку, а затем и стал Почётным гражданином Городка, то его двоюродные Пруссы никогда больше не вернулись в местечко предков. Наверное, первому это выпало сделать мне уже глубокой осенью 2018 года.
***
Уже не первый раз заезжаю по делам истории и генеалогии в родные восточноевропейские края, чтобы поработать в архивах и библиотеках, найти старые жилые дома и учреждения, посетить кладбища и музеи, встретиться с ближней и дальней родней. И каждый раз, к концу отпуска это превращается в сумасшедшую неплановую гонку из страны в страну с надеждой всё-таки объять необъятное за считанные оставшиеся дни.
Не стал исключением и 2018-й год. На понедельник 29 октября у меня уже были заказаны авиабилеты из Варшавы в Вильнюс, а в пятницу я уже точно должен был быть в Москве... Ну, а что, по максимуму, удастся сделать до четверга? В общем, за полтора суток со всеми исследовательскими запросами в Вильнюсе я разобрался, и рано утром в среду замечательный виленско-московский генеалог Дмитрий Широчин взялся подбросить меня до Минска, чтобы мы к открытию Национального исторического архива Беларуси в 9 утра успели застолбить столики в читальном зале. А особо сильного дождя или бурана в Беларуси не обещалось. Значит, я ещё могу успеть встретиться с минской родней и пройтись по местам предков в Минске в среду вечером, а уже в четверг 1-го ноября устроить рейд на Городок?? Поехали!
Сначала я даже надеялся успеть заехать с Широчиным и в Полоцк, уже по темноте, и далее в его «родовую деревню» в Россонском районе, там переночевать, а откуда останется всего-то километров восемьдесят до Городка. Но после всех осенних дождей шанс преодолеть это расстояние без проблем и в разумные сроки казался слишком призрачным, поэтому я после архивной смены в НИАБе первым делом заехал на вокзал и купил билет на 600-весёлый ночной поезд на Витебск. Это чудо железнодорожного транспорта преодолевает двести с чем-то километров до места назначения за 9 часов, и стоит ... можно сказать, бесплатно. Купейных мест, правда уже не было, но мне и верхняя полка в плацкарте заменяет койку в хостеле.
И вот в предрассветной ноябрьской мгле я в Витебске. Чемоданчик – в камеру хранения, а сам – на автовокзал, и уже через несколько минут я в автобусе на Городок. По дороге изучаю обстановку на мобильнике. Мне нужно отыскать улицы Старо-Невельскую и Набережную, где жили предки; еврейское кладбище; и места захоронения жертв фашизма на Воробьёвых горах и в Берёзовке. Конечно, заранее исследовать в достаточных подробностях местную географию я не успел; а главный – или единственный – местный еврейский краевед, Марк Кривичкин, на мой емейл так и не ответил. Но Гугл ведь в помощь, не правда ли? А вот как бы не так... Только примерное расположение Воробьевых гор я смог выяснить, поскольку там же располагается лыже-роллерная трасса. Но ни на современных картах нужных мест не было, ни старых карт Городка не нашлось, ни описаний, как найти захоронения, нигде не обнаружилось. Обнаружился, правда, районный краеведческий музей, и я решил, несмотря на ранний час, начать расспросы оттуда.
Музей располагается в бывшем здании суда на бывшей Базарной площади, и, к моему удивлению, оказался уже открыт! Работник музея, подметавший листья на крыльце, объяснил, что научные сотрудники придут к 9-ти утра, но про Воробьёвы горы он и сам мне объяснит, а остальное я смогу спросить в музее, вернувшись оттуда.
Главный ориентир на пути в Воробьёвы горы – райбольница (ЦРБ). И на всех картах есть, и видна за километры – массивное здание под зелёной крышей на холме над озером на юго-западной окраине города, и даже автобус туда ходит с автостанции раз в полчаса. Перед больницей – стоянка и городской пляж. Асфальтовая дорога спускается на лыже-роллерную трассу, но нам туда не надо. За больницей поворачивайте налево. Асфальт сразу же кончается, но дорога неплохая, плотный песок; сразу за околицей – развилка. Дорога налево пересекает поле, а направо (наша) – жмётся к опушке леса. Этот-то лесок весь полон захоронений и монументов. Здесь лежит и Алта Иосифовна, урождённая Прусс. Только павшие евреи ни одним словом не упомянуты...
Пройдясь немного по туманному берегу озера и по улицам с неубранными яблоками и калиной по дворам (этим летом урожай яблок был очень большой), я вернулся к музею, но оказалось, что весь состав организации проводит политсобрание; мне посоветовали зайти снова через час. За время ожидания я успел побеседовать с городским часовщиком; надеялся разговорить его рассказами об истории часпрома в СССР, и он таки работал в молодости на часовом заводе – но в Минске, а Минский часовой был построен уже после гибели Пруссов. Но, кроме жалоб на налоги, бюрократию, разруху и ничтожные заработки, перетекающих по кругу одна в другую до бесконечности, ничего толком не смог услышать.
Зашёл снова в краеведческий музей и сердечно поговорил с директрисой, поднялся на 2-й этаж, где стенд Рувы Кожевникова стоял в зале знаменитых земляков; и заглянул в комнатку научных сотрудников, где выяснил, что старых карт Городка в музее нет, а старых названий улиц они не знают... Но это не беда, они сейчас спросят старожилов и всё выяснят. Оказалось, что Старо-Невельская теперь улица Галицкого, а старая Набережная – это не новая Набережная, выросшая уже впоследствии между старой Набережной и речкой Горожанкой, а улица Карла Маркса. Про Берёзовку мне объяснили в общих чертах, что это захоронение – на опушке леса за фермой в самом конце Берёзовки (она же теперь улица Баграмяна), примерно в километре от шоссе, и, если я сам не найду, то на ферме знают и объяснят. А про еврейское кладбище... Тут разговор сразу свернул на Рувима Захаровича. Он мне ведь родственник? Но он и Марку Кривичкину родственник? Так почему бы вам по-родственному не разобраться с человеком, который лучше всех знает о еврейском кладбище? И вот сотрудница музея уже набирает номер Марка, и мы тут же договариваемся о встрече.
Справедливости ради надо сказать, что, хотя все ашкеназские евреи, конечно, родня, а уж городокские тем паче, но наше родство с Марком всё-таки аховое. Рувим Кожевников со мной в родстве через свою маму Алту Прусс, а с Марком Кривичкиным – через жену Марка и отца Рувима. Так что связь прорисовывается не кровная, а аж через два брака. Но с этим мы быстро разобрались. Итак, в дорогу!
Улица Старо-Невельская (а ныне Галицкого) начинается от массового захоронения павших в битве за Городок, что через площадь от музея. Улица спускается к речке Горожанке и хлипкому мосту; по левой стороне улицы, за забором – никак не отмеченное месторасположение гетто 1941-го года. Там не было ни жилья, ни пищи, а просто склон под открытым небом, где стариков, женщин и детей продержали короткое время до расстрела (мужчины были расстреляны раньше в Берёзовке). Перейдя через мостик, мы с Марком поворачиваем налево на Зелёную улицу, через канавку, мимо родника и на холмик; главная калитка кладбища располагается справа от дороги после того, как Зелёная улица отходит от речки Горожанки и пересекает ручеек, а задний въезд на кладбище – от прудика со стороны 3-го Галицкого переулка. Вид кладбища одновременно завораживающий и печальный. Нестройные ряды тёмных замшелых мацев, покосившихся вправо и влево, маршируют на холм и исчезают в зарослях молодого непролазного леса. Многие камни напрочь скрыты под травой и мхом; десятки надгробий отколоты прямо над землей – их верхние части с надписями местные жители уволокли на стройки, а подземную часть камня им, видимо, суеверие не позволило брать. Делянки вырубок в лесу – это всё, что работникам Марка удалось отвоевать от быстрорастущего кустарника; большинство же территории остаётся густо заросшей. Согласно записям Тревора Бедемана и Майка Глейзера, вдохновившим в своё время (в 2009-м году) Марка Кривичкина на расчистку старой части кладбища, основные ряды мацев у калитки у Зелёной улицы датируются 1890-ми годами, и это самые новые захоронения в этой секции. Чем дальше от Зелёной улицы, тем старее становятся могилы; близ прудика это уже 1700-е годы захоронений. Когда место на этой части кладбища закончилось, то новые захоронения стали делать по гребню холма к западу от старой части кладбища, по другую сторону от дороги, соединяющей въезды на кладбище; весь ХХ век – там, и направление освоения новых участков в новой секции противоположное, с юга на север, так что более новые могилы, как правило, дальше от Зелёной улицы. Здесь мы подходим к могилам последних десятилетий, и Марк оживляется: этих людей он знал лично. Кто был отличный маляр, кто стекольщик, кто учил в школе; чья семья уехала в Израиль, чья в Германию, чья в Штаты. Попадаются здесь и Пруссы из дальних родственников, например, Этя Айзиковна Сорочкина, урождённая Прусс.
Покидая кладбище, мы проходим с Марком по Старо-Невельской улице (именно тут среди прихожан синагоги отмечен мой прапрадед Иосель Ицкович Прусс, хотя я никогда не смог выяснить, где находился дом предков), всю дорогу до Невельского шоссе, где на углу сохранились дореволюционные строения школы и конной почты.
Возвращаемся к центру города – сначала «панорамистая» улица Взгорье, где новый дом под синей крышей стоит на месте домика, где доживала свой век, может быть, единственная из наших ближних родственников, вернувшаяся после войны в Городок – Рива-Раса Гауберг, дочка Алтера Черницкого и двоюродная сестра Владимира Осиповича Прусса. Как положено Черницким, дети в этой семье были на короткой ноге с математикой, все трое сыновей стали офицерами-артиллеристами и зенитчиками, и двое из них сгинули на войне. Несчастная Рива-Раса, как говорят, всё время плакала, вспоминая о детях. Тев (Анатолий) Гауберг выжил, и его сын Слава Родионов живёт под Москвой и иногда общается со вдовой Рувима Кожевникова, но на мои расспросы она сказала, что нам со Славой не о чём будет разговаривать...
И вот перед нами улица Карла Маркса, послевоенный центр еврейской общины, со многими рассказами о колоритных личностях забытых лет от Марка Кривичкина. Здесь и маляр-гигант по кличке Бык, и длинный, как жердь, еврей по кличке Селёдка (на идише, конечно). Здесь же покрашенный в оптимистичный синий цвет бывший дом Симы Прусс. В конце улицы расстаюсь с моим усталым гидом, а передо мной теперь последняя, самая трудная задача – разыскать памятник на массовой могиле в Берёзовке (где покоится и отец Рувима Кожевникова). До фермы на дальнем конце улицы Баграмяна, на выезде из Городка в сторону Витебска – добрых три километра, а я к тому же ещё с утра не евши. Но, к счастью, на деревьях попадаются иногда сочные, тронутые первым морозом яблоки. За фермой – свежевспаханное поле. Через грязь в сторону леса ведут – даже не одна, а две полупроезжие дороги. Правая дорожка пересекает поле напрямик к лесу, так что начинаю разведку оттуда. На опушке – ничего. Дальше второе поле – ничего и там; потом третье, тоже без результата (на самом деле ещё немного в том же направлении, и я бы мог найти этот монумент, но кто бы знал). Ладно, вернулся, пошёл по левой дорожке, которая шла до бесконечности вдоль края пахоты близ опушки леса. Через пару километров решил, что и тут мне не светит удача. Пора, значит, сдаваться и спрашивать на ферме? Но первая же работница, которую я встретил, перебиравшаяся через море грязи в резиновых сапогах, сказала, что не местная и не знает. К счастью, подвыпивший работяга, возившийся с трактором, сказал, что покажет мне, где это. «Только тебе это не поможет, – сказал он, – потому что без сапог тебе туда не пройти. Меня, – сказал он, – по нескольку раз в год спрашивают... Но там только одни евреи похоронены, а ты что – тоже, что ли, еврей?» Мы подошли к углу фермы, и он ткнул пальцем в пологий лесистый холм на западном горизонте: вот примерно там.
Монумент этот поставлен ещё в 1983-м году. Организатором проекта был Абрам Борисович Будман, молдавский еврей, в 1943-м командовавший батальоном, который первым ворвался в Городок, и служивший какое-то время военным комендантом города. Будман женился на местной и остался в этих краях после войны, был председателем колхоза, и вот выбил этот проект в райисполкоме. По традиции евреи приходили к памятнику в национальный день траура 9-го Ава, но уже, считай, никого не осталось в Городке, а дорога где перепахана, а где начисто заросла травой.... Кто хочет без моих приключений отыскать затерянный в лесу монумент – тому подробные инструкции: около знака на въезде в Городок и автобусной остановки Березовка – ферма на пригорке с западной стороны шоссе. Полевая дорога к монументу начинается позади фермы, пересекает пахоту, полосу кустов, маленькое поле и вторую полосу кустов, и выходит на большое поле. Теперь оставьте эту дорогу, обогните поле против часовой стрелки. От северного угла поля полузаросшая лесная дорожка продолжается через неглубокий овраг и поворачивает налево к самому большому в этой местности лесистому холму. У его подножия – монумент и братская могила расстрелянных евреев Городка. А кто предпочитает прогулки по пересеченной местности, тот может выйти к памятнику напрямую через лес от ул. Школьной или через вспаханное поле и овражек со стороны Витебского шоссе. И так и так расстояние чуть меньше километра. Лесной холм – неплохой ориентир. Координаты захоронения – 55°26'27.6"N 29°59'32.9"E (55.440986, 29.992459)
…Ну, а дальше уже без приключений. Ещё дотемна выбрался через грязь до шоссе, переменил носки на сухие, приехал в Витебск. И вскоре мы уже на скорую руку накрыли стол и обсуждали актуальные проблемы краеведения региона с Аркадием Шульманом. К сожалению, на экскурсию по Витебску времени не хватило – это в планах на следующий раз!
Дмитрий ПРУСС
