или уникальный человек из Красной Слободы

В череде поездок по большим и маленьким городам Беларуси есть встречи, которые надолго остаются в памяти. Конечно, важно, что тебе рассказали, что нового ты узнал, но всё же, на первый план выходит чувство, что ты побывал в доме, который наполнен добротой. И уходишь с хорошим настроением, нет усталости даже после продолжительного разговора, и хочешь ещё раз вернуться в этом дом, встретиться с его хозяином.

Наверное, такие чувства были у меня, когда я прощался с Абрамом Ильичем Фарфелем. Он живёт в посёлке Красная Слобода Солигорского района Минской области.
Ему 94 год. Но когда беседуешь с ним, не только не замечаешь возраст, а наоборот удивляешься прекрасной памяти – фамилии, имена, название городов, деревень, улиц (!), он произносит ни секунды не задумываясь, как будто ежедневно приходится об этом рассказывать.
Может быть, и рассказывал бы, да некому. После смерти жены – живёт один. Навещает его социальный работник, приезжает на велосипеде. Раз в неделю, или чуть реже навещает дочь, которая живёт в Слуцке. Созванивается, а иногда бывает председатель Солигорской еврейской общины Евгения Васильевна Ефимова. Благодаря ей я познакомился с Абрамом Ильичом.

В декабрьский день нас приехало в Красную Слободу пять человек. Директор музея, краевед, педагог, журналист – давно в этом доме не было так многолюдно.
Мы задавали вопросы, интересовало многое: про посёлок, про школу, в которой Абрам Ильич много лет директорстовал и преподавал географию, про войну, с которой после тяжёлого ранения вернулся инвалидом, про Холокост в родном местечке, и про семью…

Я несколько раз спрашивал Абрама Ильича: «Может устали, сделаем перерыв», а он пожимал плечами, мол, продолжайте задавать вопросы.

–  С какого Вы года?
– С 1925 года.
– Где родились?
– В Красной Слободе. Только не в этой хате, а около моста. Наша хата стояла у самой реки. И там я жил до самой войны, до 16 лет.
– Расскажите про своих родителей.
– Родители мои труженики. Отец – отличный портной, заказов много было. В отличие от своих братьев, а они все были хорошие портные, он шил быстро.
Здесь, на месте этого дома, жил его старший брат. Он тоже отлично шил, но медленно. И заказов у него было поменьше.
– Как звали маму?
– Маму звали Дина. Она из семьи Островских. У неё было три сестры и четыре брата. Семья столяров. Все братья столяры: окна делали, двери. Их всех расстреляли немцы.
– Сколько Вас было в семье?
– В нашей семье было пятеро детей. Самая старшая сестра Хая умерла ещё до войны. Ей было пять лет. Может быть, даже и повезло ей. Не видела всех ужасов. Остальные были замучены, погибли в годы войны.
Сестру старше меня звали Хана, брата – Борис, девочку – Слава. Я был средний.
Мама – домашняя хозяйка, она помогала отцу шить. Он утром вставал очень рано, в шесть, а то и в пять утра, и ложился в 12 ночи – очень много работал. Семья большая, но мы жили, как мне кажется, в достатке.

Конечно, сегодня Красная Слобода совсем другой населённый пункт, чем был в предвоенные годы. Другие дома, другие жители. О довоенной жизни знают считанные единицы, и почти все они до войны были маленькими детьми, и их воспоминания, это чаще всего рассказы, услышанные от родителей. Поэтому для тех, кто пишет местную историю, так важно каждое слово в воспоминаниях Абрама Ильича.
В тот же день мы побывали и в местной школе. Прекрасное здание, хороший музей, заботятся о памятниках, установленных на братских могилах (по-моему, кроме школы некому об этом заботиться в посёлке). Вот только хотелось бы, чтобы к таким хранителям памяти как Абрам Фарфель чаще наведывались школьники: слушали, записывали, заодно и табличку на фасаде дома, что здесь живёт ветеран войны, покрасили бы. Надеюсь, к 9 мая, впереди 75-летие освобождения Беларуси, а потом и 75-летие Победы, это учтут.
Мы продолжаем беседу с Абрамом Ильичом Фарфелем.

– Довоенную Красную Слободу помните?
– Ещё как помню.
– Когда появилось название Красная Слобода?
– В 1925 году, или около того. До этого местечко называлось Визно или по-белорусски Вызна.
– Какой была Красная Слобода?
– Протекала река Визнянка. Реку осушили, потому что осушили реку Морочь, в которую она впадает, а Морочь впадает в Случь, Случь – в Припять, Припять – в Днепр. Мы относимся к Черноморскому бассейну. (Заговорил в Абраме Ильиче учитель географии – А.Ш.)
Красная Слобода мне очень нравилась. Дружно жили все: и белорусы, и евреи. Была полная гармония. Церковь была и напротив синагога.
– В каком месте синагога стояла?
– Где церковь новая. Там и старая церковь стояла. А напротив – синагога. Двухэтажная, деревянная.
– Раввин был?
– И раввин был, и резник. Носили к нему курицу зарезать, чтобы кашерная была. Я, помню, тоже носил. Резнику за это давали 15 копеек или 20. Мама у меня очень строго соблюдала все еврейские законы.
– Была в Красной Слободе рыночная площадь?
– Базар был. Между синагогой и церковью.
– Дома говорили на идиш?
– Папа с мамой только на идиш. И мы все дома говорили на идиш.
– В какой школе вы учились?
– Сначала в еврейской. Она была там, где сейчас построили трехэтажный многоквартирный дом. Здание школы сохранилось после войны. Фундамент был каменный крепкий. Правда, школа была небольшая. Но, видно, мешал этот дом.
Учились в две смены. Я там шесть классов окончил. Детей сто, наверное, училось в школе.
– Учителей помните?
– Рубинштейн Циля Ильинична была директором школы и географию преподавала. Хинич Лёва преподавал ботанику. Рубинш – математику. Рубинш и Хинич из Старобина, их сюда прислали. Другие учителя были…
– Когда закрыли еврейскую школу?
– Это было в 1938 году. Я перешёл в седьмой класс, пошёл  в белорусскую школу. Потом был восьмой класс, девятый… Три года я учился в белорусской школе…
– А как Вам объясняли, почему закрывают школу?
– Нам ничего не объясняли. С еврейской школой были проблемы. Закончишь её, если поступаешь в техникум или институт, нужны знания в языке. И физику, и всё остальное надо было сдавать по-русски или белоруски. А тут мы спотыкались.
– Здесь недалеко до сентября 1939 года была польская граница.
– Семь километров отсюда… Между Малым Розаном и Большим, там речка Марочь и там погранзастава.
– Пограничники здесь часто бывали?
– Была погранкомендатура в Красной Слободе и погранотряд в Тимковичах. И тут они устраивали соревнования, скачки на лошадях, всякие фокусы показывали пограничники, танцы были. Девчата наши ходили на эти танцы.
– Было много свадеб?
– Конечно, были.
– Были смешанные браки?
– Очень мало. В нашей родне одна была смешанная семья. Он Цвирко Михаил – белорус, она – Белла. Они до войны поженились. Он в редакции работал.

Война разделила жизнь людей на две части. Когда Абрам Ильич рассказывал, он постоянно повторял «до войны» и «после войны». К сожалению, не сохранилось даже фотографий довоенной семьи Фарфелей. Да и как они могли сохраниться? Имущество, что получше, одежду, что поновей, домашнюю живность, после того, как евреев заставили перейти в гетто, прихватили расторопные соседи, которые по-хозяйски считали «зачем добру пропадать?» А на «мелочь», вроде фотографий, висящих на стене, кто обращал внимание? Наоборот, избавлялись от них, чтобы «не мозолили» глаза.

– Как Вы узнали о начале войны?
– Я узнал по радио. В хате чёрная тарелка висела. Выступал в 12 часов Молотов, объявил о войне. Потом над хатой летали самолёты, я думал вначале, что летят вороны. А это немецкие самолёты. Уже 22 июня после обеда летали. Смотрю, на них кресты.
– Что говорили дома, в местечке?
– Я сам чувствовал, что война приближается… Учился в 9 классе, любил радио слушать. И беженцы, которые пришли сюда в 1939 году из Польши... Они и про Гитлера рассказывали, и про его зверства. Беженцев было человек двести пятьдесят.
– Люди собирались эвакуироваться на восток?
– Беда в том, что здесь нет железной дороги. Красную Слободу немцы не бомбили, не было особой тревоги, паники. Но уже на третий день войны было видно, что наши войска отступают. Пошли через местечко бойцы и раненых везли.
А куда пойдёшь с семьями, тем более, что семьи до войны были не маленькие? Молодёжь группами уходила на восток, в сторону Бобруйска, на Погост, на Любань.
Случилось так, что ночью с 25 на 26 июня я не спал, мама тоже не спала, остальные сестры и братья отдыхали. Подошли ко мне два хлопца: мой двоюродный брат, тёзка мой, у нас же дед был один, в честь него и назвали нас, и лучший друг мой Гдаля – светлая голова был, мы вместе учились, художник прирождённый. Жил очень бедно. Отец оставил их, мама была больная. Для него лучшая еда была – кусок хлеба и сверху сахар-песок с водой. Мы решили: давайте уйдём, наша армия самая сильная, скоро отгонит немцев. И мама моя тут же стояла, она сказала: «Хорошо, идите». Отец не знал. Он где-то хозяйством занимался, не смотря на ночь. У нас корова была.
Мы ушли, дошли до Погоста. У моего двоюродного брата там жили родственники по материнской линии. Он сказал, что дальше не пойдёт и Гдаля тоже с ним остался.
Я пошёл один дальше на восток. Встречал некоторых со Слободы. Видел друга Афроима. Говорил ему: «Пошли дальше». Он: «Не могу, там отец остался». Видел дядю. «Пошли». «Не могу семью оставить».
Я шёл по дороге до Любани один. Дошёл, что дальше делать? Под вечер вижу, отец идёт, держится за чью-то повозку. Увидел меня. «Возвращайся домой». Он пошёл, чтобы меня вернуть.
Я сказал: «Нет».
Немцы уже наступали на пятки. Обратно идти было некуда, и отец пошёл со мной на Паричи, Шатилки, Глуск. Там уже была разведка немцев. Оттуда пошли на Речицу. Там я и остановился.
– А где отец?
– В Речице произошёл конфуз. Площадь, забор, ворота… Народ собрался, шла мобилизация. У меня документов никаких. Подходят двое: «Ваши документы». Арестовали меня. Привели в милицию. И тут бежит отец. У него в паспорте я был записан. И тут же мне выдали документ, что я такой-то и такой-то и отпустили.
Отца мобилизовали в трудовую армию. У него уже возраст был солидный и он сердечник.
Я остался один. Случайно встретил дядю, самого младшего брата отца. С ним мы дальше странствовали. Пошли на Гомель.
…Мы с дядей доехали до Киева. Потом пароходом вернулись в Мозырь. Пошли в Каменку – это еврейская деревня. Восемь хат, только одна белорусская. Что меня удивило. Кругом война, а там коммуна. На столе вареная картошка, сметана, творог. Все женщины в поле – уборочная была. Скот уже угоняли на восток. Побыли мы там два дня. Дядя сшил какой-то девушке костюм. Был тоже хороший мастер.
Что дальше делать? Может, обратно идти в Красную Слободу? Вышли рано утром, стоит у дома старик-еврей и говорит: «Пойдёте обратно, вас убьют или немцы, или найдутся свои». Дал нам несколько рублей и посоветовал: «Пробирайтесь на восток».

Это сегодня, спустя почти восемь десятилетий, Абрам Ильич старается говорить спокойно о страшных днях 41-42-го годов, когда погибли почти все его родственники, почти все его земляки. Много раз он вспоминал об этих событиях, чаще всего для самого себя. Потому что от этой памяти никуда не уйдёшь. Но всё равно во время рассказа пальцы пожилого человека, буквально, судорожно сжимали ручку кресла.

– Немцы пришли в Красную Слободу 26 июня некоторые говорят, что 27 июня. Без боя пришли. Были тут и предатели. Одного из них я встретил в 1964 году в Старобине на суде. Это был бывший милиционер. Страшный человек. Когда его вели, он был одет в пальто моего отца. У отца была поддевка, морозы были очень сильные в 39-40 году. До 35 градусов мороза доходило. Отец взял и пришил под пальто поддевку, чтобы теплее было. Когда этого предателя вели в зал суда, я сразу узнал пальто и сказал: «Сволочь». Он на меня повернул свои глаза и кольнул ими. Сейчас эти глаза вижу.
3 августа 1941 года собрали немцы 72 еврейских мужчин, будто бы на работу вести. Их привели на школьный двор. Поставили к стенке. Молодых, здоровых, крепких, хозяев. И никуда не денешься, никуда не убежишь. Если бы они понимали, куда их ведут… Всех расстреляли.
Мобилизацию в Красной Слободе провести не успели. Так бы забрали в армию, воевали бы, может, остались бы живы…
Мне рассказывал сосед-белорус. Он знал еврейский язык, был учеником у сапожника-еврея. Во время расстрела один еврей остался живой, ранили его только, так он сам сказал: «Я ещё живой, стреляйте в меня». Его звали Яков Случак.
– Что стало с еврейскими семьями?
– Немцы гетто организовали. Моя довоенная хата была уже на территории гетто и вся сторона улицы к реке была в гетто. Оно не было огорожено. Но куда деваться, куда бежать? Такие морозы и никто тебя не ждёт. А ты не один, с тобой семья, дети. Не бросишь их… Гетто охраняла полиция – местная со Слободы. Людей гоняли на работы: дрова пилили, снег убирали, дороги чистили.
В одной хате, недалеко от нас, жила местная немка Юзя. Может, она хотела что-то хорошее сделать. Артель организовала, чтобы для немцев рукавицы шить. Там давали за работу по 250 граммов хлеба в день. С гетто евреи работали. Сестра туда ходила. 
Гетто просуществовало до 22 апреля 1942 года. Десять месяцев. Из гетто удалось уйти шести человекам. Убежали два брата Завины: Володя и Исаак. Женщина, фамилия её Штольцман, из Польши беженка, со своей трёхлетней дочкой. Ушёл Рейнгольд, местный житель. И один мальчик, 12 лет.  Жил он, где электростанция. Ушёл в сторону Тимковичей. Попал в партизаны. После войны приезжал в Красную Слободу. Был у меня с двумя детьми: дочкой и сыном. Я с ним ездил в Тимковичи.
Два брата Завины ушли в партизанский отряд, а Штольцман оставила ребёнка у Праведника, а сама тоже ушла в партизаны и вышла замуж за командира отряда. Была очень красивая женщина. Говорят, во время гетто, ездил к ней сюда один немец. Оставался у неё. Он и подсказал ей, что будет расстрел. А когда братья Завины увидели, что на её дверях висит замок, они поняли – надо срочно уходить. Это был, как сигнал для них. Ушли в лес. Их спасла Надя Ярошеня. Завиных не хотели принимать в партизанский отряд Коржа. Мол, нет у вас оружия, а без оружия не возьмём. А откуда у них могло быть оружие? Надя была женой Ярошени. Он с Коржом вместе в Испании в 36-м году воевал. Ярошеня погиб, и Корж взял Надю к себе. Она сказала Коржу, что надо братьев принять в отряд, не надо их гнать. И их приняли.
Остальные узники погибли 22 апреля. Расстреляли. Это был первый день еврейской Пасхи. Пешком гнали ко рвам и на машинах везли тех, кто не мог идти. Расстрел проводили и немцы, и полицаи. Прибыла зондеркоманда. Та же, что расстреливала рядом в Погосте.
Расстрела ждали каждый день и в этом был настоящий ужас. Во время расстрела Гольдберг Афроим, которого я встретил по дороге и он не пошёл со мной на восток, потому что отца не с кем было оставить, выскочил из траншеи и пытался бежать, но его догнали в лесу и расстреляли.
В тот день часть красивых и молодых девушек из гетто не расстреляли. Немцы устроили для своих солдат публичный дом. И держали его до лета. Мне рассказывала учительница, мимо их дома летом везли этих несчастных на машине на расстрел. Кузов брезентом был накрыт…
Я старался не все рассказы слушать, потому что даже самый маленький рассказ оставался у меня в голове на всю жизнь…
Когда этих несчастных везли, щелка была между брезентом… Кто из них выкрикнул: «Вспоминайте нас…» Их была около 20 человек… Моя сестра тоже была в их числе… Очень красивая… Хана… Мовшович Тамара, Мовшович Бася, другие…
Моя тётя была замужем за братом Завиных. Володя Завин, это из тех, кто сбежал из гетто, до войны работал в школе в Погосте учителем истории. Отчаянный, смелый был партизан. Его орденом наградили. В 1944 году, когда освободили, взяли в действующую армию. Он там подвиг совершил. Был опорный пункт немцев в Польше или уже в Германии. Огонь из него вели. Нельзя было продвинуться вперёд. Володя подполз к дому, где засели немцы, и создал там панику. Кричал: «Иванов занять позицию, Петров занять позицию…» Как будто их много там было. Потом дал очередь в окно из автомата и приказ всем немцам выходить и сложить оружие. Один взял в плен 22 немца. Он был контужен, его поместили в госпиталь в палату Героев Советского Союза. Выпустили листовку: «Берите пример с Героя Завина». Представили к Герою, но наградили орденом Красного Знамени. Правда, вручал орден сам Жуков.

С высоты прожитых лет о своей жизни Абрам Ильич рассказывает, как будто читает рассказ, написанный обстоятельно со всеми подробностями. Наверное, сказывается большой педагогический стаж, профессиональное умение общаться с людьми.
Думаю, для телевизионщиков была бы большая находка, сними они фильм о Фарфеле.
Он давно не разговаривал на идиш, но язык детства прекрасно сохранился в памяти. Абрам Ильич легко перешёл на него, в чём я лично сумел убедиться.

– Я в 1941 году добрался сначала до Курской области, работал в колхозе на уборке. Потом отправился дальше до Узбекистана. Работал в колхозе имени Ворошилова Наманганской области.
В армию взяли в январе 1943 года, мне было 17 лет. Отправили учиться в школу младших командиров, а потом – сержантом-миномётчиком на Волховский фронт в Новгородскую Краснознаменную дивизию.
Война – это тяжёлая работа. Я – миномётчик. Ношу ствол, считайте 20 килограмм. Однажды надо было перейти ручей по бревну. Оно обледенело. Я поскользнулся и в воду. Плавать умел отлично. Вырос на берегу реки. Выбрался на берег. Отжал портянки, переобулся и вперёд…
С миномётом мне вскоре пришлось расстаться. Весь расчёт погиб. А потом и мины не всегда взрывались. Выдали мне винтовку.
…Орден Красной Звезды получил за то, что четыре раз ходил в разведку.
Построили нас и, наверное, я чем-то понравился командиру. Отобрали семь человек, в том числе и меня, и в разведку. Старший лейтенант, старшина и пять сержантов. Надо было узнать, что делают немцы на железной дороге в направлении Пскова? Там наш бронепоезд должен был идти. Он сильно беспокоил немцев. Подобрались мы к дороге, смотрим, немцы разбирают пути, чтобы бронепоезд не прошёл. Доложили обо всём. Командование приняло меры. Мы успешно выполнили задание.
Не доходя до Пскова 5 февраля 1944 года, получил два осколочных ранения в голень и в спину. Но это лёгкие ранения. Остался в строю. А потом через день – тяжёлое ранение в ноги. Меня в госпиталь. Операция. Хирург был из Минска, доктор Хехт. Оттуда меня в госпиталь на станцию Хвойники, а потом в Казань в эвакогоспиталь. Пробыл там до 31 мая 1944 года. Дали заключение: годен к нестроевой. Отправили служить на военный завод в охрану. Пошёл на комиссию. Раны открылись. Полковник посмотрел и говорит: «Дайте ему группу. Пусть едет куда хочет». Так для меня закончилась война.
Отца в Тюменскую область отправили на лесоразработки. Поехал я к нему. Специальности у меня нет. Но всё же 9 классов закончил. До войны это коё-что значило…

С педагогикой связана вся жизнь Абрама Ильича и его семьи. Он и жену свою встретил в школе. Романтическая история. Она была ещё ученицей старших классов. А здесь такой видный мужчина, герой войны… Рады были все: и жених, и невеста, и особенно, её родители… Потом жена Абрама Ильича тоже работала в школе вместе с мужем, вела немецкий язык. Вдвоем они ходили на работу пешком. Шесть километров туда и столько же обратно. Вот уж хватило времени наговориться. Это продолжалось довольно долго, пока Фарфели, наконец-то, не купили машину. Да и сын Михаил, поддержал семейную профессию. После окончания Белорусского государственного университета вначале, не совсем по своему желанию – больше негде было устроиться, стал работать учителем вечерней школы.
 Абрам Ильич Фарфель продолжает свой рассказ.

– В Тюмене работал учительский двухгодичный институт и педагогический. К директору иду. Он говорит: «Хорошо. Возьмём на подготовительные курсы. Год проучишься и к нам в институт». Не собрали они курсы и мне разрешили сдавать экзамены в учительский институт. Поступил я, и 1946 году окончил институт.
Послевоенная Белоруссия разрушена. Только стала налаживаться мирная жизнь. Требовались учителя. Через министерство меня вызвали сюда. Направили директором школы в Живоглодовичи, это 6 километров отсюда. Официально я там отработал директором 33 года и ещё 2 года неофициально. И преподавал географию.
Дочь – Неля, живёт в Слуцке, приезжает ко мне, навещает раз в неделю или раз в две недели.
Сын Миша, поработав в вечерних школах Минской области, был назначен директором школы, здесь, в Красной Слободе. Отсюда был избран депутатом Верховного Совета Беларуси, потом назначен первым послом Беларуси в Израиле, открывал посольство в Тель-Авиве. Девять лет уже не был у меня после того, как перенёс инфаркт. Может быть, эти летом приедет. Жду его.
Сын Володя, тоже живёт в Израиле. Строитель. Бывает у меня каждый год.

Мы договорились, что после интервью я сфотографирую Абрама Ильича.
Евгения Васильевна Ефимова достала из шкафа его пиджак с боевыми наградами. Понимаю, что совсем не часто, особенно в последние годы, приходится его надевать. Боевые награды удивительно к лицу ветерану. Да и сам он, как-то сразу стал выглядеть помоложе.
У Абрама Ильича хорошо чувство юмора. Посмотрев на меня, он спросил:
– Будете фотографировать меня, как музейный экспонат? Так я ещё кое-что понимаю.
Дорогой Абрам Ильич, дай Бог (верите в него или нет) Вам здоровья и оптимизма до 120!

Аркадий ШУЛЬМАН

Фото автора, а также из архива А.И. Фарфеля