Перед Великой Отечественной войной мы жили в Витебске на Оршанской площади (сейчас пл. Победы). Отсюда начиналось Смоленское шоссе (сейчас Московский пр-т), Оршанское шоссе и ул. Винчевская (пр-т Черняховского).
В самом начале войны немцы бомбили аэродром, взлётная полоса которого начиналась приблизительно от нынешней гостиницы «Лучёса» и шла в сторону Никрополья. Одна бомба попала в наш дом, когда, к счастью, нас там не было. Пришлось перебираться жить в полуподземную баню, которая находилась почти тут же на площади.

Немцы вошли в Витебск 9 июля. Они окружили район Оршанской площади, согнали туда всех людей и начали своё чёрное дело. Пленных красноармейцев сразу построили и повели в сторону «5-го полка». У моего отца была короткая причёска, немец подумал, что это переодетый советский офицер, подошёл и рванул у отца ворот верхней рубашки, чтобы увидеть военное клеймо на нижней рубашки. Но тут женщина заступилась, сказала, что это их сосед. Тогда немец толкнул отца в гражданскую толпу.

Несколько евреев тут же на площади расстреляли.

Немного позже, на территории, расположенной между теперешним рестораном «Двина» и заводом измерительных приборов фашисты организовали гетто, куда сгоняли и уничтожали витебских евреев.

Отец рассказывал, что в районе ул. Богдана Хмельницкого жил рыжеволосый парень лет 18. В начале войны, когда немцы организовали еврейское гетто и сгоняли туда витебских евреев, встречает как-то немец этого рыжеволосого парня и тут же предъявляет ему обвинение: «Юда!», и толкает стволом автомата в сторону гетто. Парень: «Нет, я русский!». Немец: «Найн, юда!». Парень: «Нет, русский!», и в доказательство расстёгивает брюки, вынимает член и говорит: «Видишь – не обрезанный!». Немец удивился, потом дико зароготал и отпустил парня: «Вэк до матки». Так находчивость парня спасла ему жизнь.

Из магазинов ещё до прихода немцев люди всё вынесли. А семью кормить надо было. Где сейчас находится район улиц Чкалова, был частный сектор: дома с огородами. Отец ещё днём присмотрел огород со свеклой и ночью пошёл воровать. Только подполз к свекле, а оказалось, что хозяйка караулила огород и подняла крик. В этот момент по улице на мотоцикле ехал немецкий патруль. Женщина рукой показывала на огород и кричала: «Коммунист, коммунист!» Немцы дали пару автоматных очередей по огороду и уехали. Отец от страха скатился в какую-то канаву и желание воровать у него пропало. Потом он вспоминал, что женщина не кричала: «Вор», а кричала понятные немцам слова.

На нашей Оршанской площади в сторону теперешнего сквера Богдана Хмельницкого стояла немецкая кухня, где питались солдаты. Если в котлах оставалась еда, то повар раздавал её детям. Мы становились в очередь со своими котлами. В то время моему старшему брату Димке было 7 лет, он носил тюбетейку. Когда подходил к котлу, то повар с криком: «Юда» бил пацана сапогом и прогонял прочь. Потом кто-то подсказал причину, что тюбетейка похожа на еврейский национальный головной убор ермолку. Назавтра Димка с голой белобрысой головой стоял в очереди и получил порцию супа.

Осенью сорок первого брат должен был идти в 1 класс во 2-ю среднюю школу, которую только что построили, но она перед приходом немцев сгорела. Говорили, что её подожгли отступающие красноармейцы, чтобы оккупантам негде было жить. А в 1 класс брат пошёл после войны в возрасте 10 лет.

В 1960 году я учился в станкоинструментальном техникуме и жил на квартире по ул. 6-я Доватора (была такая улица). Хозяйка Семенкова Анна Мартыновна любила рассказывать о своей жизни. И вот один такой рассказ.

До Великой Отечественной войны она была домработницей в одной богатой еврейской семье, где все разговаривали на идиш. За несколько лет и она выучила язык.

Но наступил грозный 1941 год. Хозяева эвакуировались куда-то на восток, а она сталась в этом доме. Магазины опустели, а кушать хочется. Анна Мартыновна брала вещи и ходила в ближайшие деревни менять на еду. И вот, говорит она, иду я однажды из Витебска, а навстречу немецкий военный грузовик. Из кабины высунулся офицер и спрашивает, сколько километров до Витебска. Анна Мартыновна, ничего не подозревая, решила услужить немцам и ответила на идише: «Фюнф километр нах Витебск». Тут из кузова соскочили два солдата с криком: «Юда» толкают её стволами автоматов на край дороги, чтобы застрелить. В последнюю секунду офицер подал команду: «Отставить», и они уехали. Вот так желание угодить немцам чуть не стоило ей жизни.

С питанием в городе становилось всё хуже и хуже. Люди ходили в близлежащие деревни и меняли всякий товар на еду. Отец принял единственно правильное решение – ехать в деревню к своему отцу. Нашёл большую лодку, посадил жену и нас – двоих сыновей, а имущества у нас почти не было, всё сгорело при бомбёжке. По Двине вниз по течению плыли всю ночь до Уллы, а там по реке Улянке с шестом против течения. Прибыли в деревню Соврасы Бешенковичского района. Вот где была роскошь – хлеб, картошка, молоко. Правда, молоко скоро закончилось, немцы в деревне забрали всех коров.

Однажды в нашу лесную деревню Соврасы пришла девушка лет 18-20, еврейка Соня. Отец называл её фамилию, и откуда она сбежала от немцев – я не помню. Наша семья приютила её. Жила она у нас тайно, в деревню не показывалась. А тут двое соседей, которые думали, что немецкая власть пришла навсегда, пошли служить в полицию. Однажды один из полицаев (противно называть его имя) говорит моему отцу: «Иван, дык ты ж жыдоўку хаваеш». Отец заподозрил неладное и утром, когда полицаи уехали в свой гарнизон в Бочейково, повёз Соню в Ушачскую партизанскую зону. Перед Ушачами их остановил партизанский дозор. Случайно оказалось, что три партизана были из нашей деревни. Они сказали, что младший брат отца Ковалевский Павел Михайлович находится здесь в отряде и даже отвели его в землянку. Павел рассказал, то он усиленно учит немецкий язык и подрывное дело. Мне он передал подарок – немецкую губную гармошку.

Павел воевал в отряде им. Гастелло бригады «Дяди Коли», подорвал лично три немецких эшелона и награждён орденом Отечественной войны 1 степени посмертно.

Отец пришёл из Ушач только утром, а днём приехали немцы и арестовали его. Целую неделю он находился в Бешенковичах в СД, его допрашивали, а потом отправили в концлагерь. К концу войны он оказался аж во Франции в лагерях в Эльзасе и Латарингии. Освободила их американская армия, и он впервые увидел темнокожих людей. Это были американские солдаты.

Отцу предлагали оставаться жить во Франции или ехать в Америку, даже в Австралию, но он твёрдо решил возвращаться на Родину к своим людям, к своей семье.

Когда я подрос, он мне много рассказывал о военном лихолетье, а я рассказал об этом тебе, мой дорогой читатель.

Николай Ковалевский