...На протяжении многих десятилетий в Островно жили две большие семьи: Рояки и Левины. Рояки были кузнецами, Левины – портными. Я хорошо знаком с Еленой Матвеевной Ольховской – внучкой Рояков и Левиных. Она заслуживает самых лестных слов за свое милосердие. Более двадцати лет назад Елена Матвеевна и ее муж взяли из Дома ребенка больную девочку. Поставили ее на ноги в прямом и переносном смысле слова. Она окончила с медалью школу, университет, пошла работать. Милосердие и доброта Ольховской идет от воспитания, от семейных традиций.

– Я с 1930 года, – сказала Елена Матвеевна в начале разговора, – так что мне есть, что вспомнить. В Островно жили до войны многие наши родственники. Мама Рахиль Хаимовна Рояк работала заведующей детским садиком, папа – Мордух Менделевич Левин был коммунистом, каким-то начальником. У нас в семье было трое детей: я и еще два брата – Давид – старше меня на четыре года и Володя с 1938 года. Их уже нет.

Рояки были кузнецами. Моего деда Хаима хорошо знали во всей округе, кузнец был исключительный. Я его хорошо помню. У него в семье было семеро детей.

Кузня деда находилась у него во дворе. Дом большой, светлый, стоял недалеко от озера, на горушке. Рядом был дом его родного брата. Он тоже работал кузнецом.

У папиных родителей семья была поменьше, и жили они скромнее. Дед Мендель Левин шил полушубки. Бабушка смотрела за детьми, хозяйством.

В 1936 году папу перевели на работу в Уллу, и мы уехали туда. Мама работала в детском саду, а папа был каким-то партийным начальником. Но и в Улле мы не задержались. Через два года папу перевели на работу в Бешенковичи в райком партии. Бешенковичи по сравнению с Островно и Уллой были настоящим городом. Помню клуб. Приезжали артисты. Однажды родителя взяли меня с собой, приезжал театр, ставили пьесу Шолом-Алейхема «Тевье-молочник».

Между собой родители говорили только на идише. Они заканчивали еврейские школы, это был их родной язык. Но с детьми уже предпочитали говорить по-русски. Понимали, что наступают другие времена. Мы учились уже в русских школах, с друзьями говорили по-русски.

Дед Хаим молился дома каждый день. Одевал талес, накладывал тфилин и молился. Еврейские праздники дома не отмечали. Но, когда жили в Островно, на Песах нам приносили мацу, и мы ее тайно ели. Папа не хотел, чтобы это видели посторонние люди. Мацу выпекали в местечке. Тогда у всех дома были печки.

Каждое лето я приезжала на каникулы в Островно, жила обычно у деда Хаима, но к Левиным тоже часто приходила.

Напротив дома Рояка был кагальный колодец, баня находилась чуть в стороне. Летом после бани мы купались в озере.

Недалеко от дома Рояков была швейная мастерская. Ей заведовал родной брат моего папы Рувим Левин. Папа и Рувим были женаты на родных сестрах. И в каждой семье было по трое детей.

Дед Мендель Левин жил рядом с бывшей помещичьей усадьбой. Там был огромный сад, площадью в двенадцать гектаров. А наша семья получила жилье в самом доме помещика. Там жили еще и другие семьи.

За две недели до начала Великой Отечественной войны папу призвали в армию. После первой бомбежки Бешенковичей председатель райисполкома сказал маме: «Берите лошадь и уезжайте в Островно. Там будет спокойнее. А война скоро закончится, и вы вернетесь». Приехали к Роякам. Там уже была мамина двоюродная сестра с детьми. Она приехала из Витебска, где работала директором школы. Многие пытались спрятаться в деревнях, в местечках.

Через несколько дней мама сказала, что надо немедленно уезжать на восток. Дедушка взял лошадь в колхозе. Погрузили самые необходимые вещи, посадили шестеро детей, нас и троих двоюродных братьев, и поехали в Витебск.

На поезд сесть не смогли, и старики сказали, что никуда дальше не поедут и возвращаются в Островно. Ничего немцы с ними не сделают, и такая дорога им не по силам.

Мы отправились дальше на восток. Добрались до Чкаловской области. До 1944 года жили и работали в совхозе им. Розы Люксембург Квартинского района.

Старики Рояки и Левины вернулись в Островно. Как и все евреи местечка, они попали в гетто. Хаиму Рояку удавалось выбираться из него, он ходил по окрестным деревням. Его хорошо знали, он выполнял какие-то работы, за это давали хлеб, картошку. А иногда и так просто выносили еду. Хаим и в тот день, когда расстреляли узников гетто, ушел по деревням. Его узнал полицай и застрелил.

Остальные мои родственники погибли в гетто.

После войны я несколько раз приезжала в Островно, интересовалась их судьбой. Дома, в которых жили и Рояки, и Левины, сгорели.

Рувим Левин ушел на фронт, оказался в окружение, попал в плен. Бежал. Пришел в Островно уже после расстрела гетто. Узнал обо всем и ушел в партизаны. Известны обстоятельства его гибели. Было голодно. Левина, как хорошо знающего местность, партизаны отправили разведать, где можно запастись продуктами. Его узнали довоенные знакомые и выдали врагам. В семье сохранился документ, удостоверяющий гибель Рувима Левина в партизанском отряде. Спустя много лет члены молодежного поискового отряда нашли захоронение (в районе Богушевска) и по сохранившемуся медальону разыскали сыновей Рувима Левина.

Мой дядя Григорий Левин до войны работал юристом в Западной Белоруссии. После нападения гитлеровской Германии добрался до Бешенковичей. Там у него жили жена Роза и маленький сын – Симон. Он попросил мою маму: «Если будете уходить на восток, заберите жену и сына с собой». Когда Бешенковичи бомбили и мы стали собираться, мама отправила меня за ними. Я прибежала и сказала: «Тетя Роза, поедем вместе». Она ответила, что никуда не поедет, здесь ее родители, сестры: «Что будет с ними, то будет и со мной». Уже после войны нам рассказали, что всех ее родных расстреляли, а маленького мальчика Симона полицай убил, ударив головой об угол дома.

Оказавшись в плену, Григорий Левин выдал себя за грузина. Никто не предал его. Григорий бежал из плена в Литве, но его сдали немцам местные жители. Оказался в Германии, работал на шахтах. В 1945-м лагерь, в котором находился Григорий Левин, освободили американцы. Он стремился вернуться в Советский Союз, узнать, что с семьей. Григория, после длительных проверок, отправили на Урал работать на шахту, где он проработал проходчиком до пенсии.

Папа, Мордух Менделевич Левин, был на фронте с первого и до последнего дня. Закончил войну в Кенигсберге в звании капитана. У него много боевых наград.

Старший брат Давид в армии с 1943 года. Воевал в кавалерийском корпусе. Войну закончил в Берлине.

В 1946 году, когда папа демобилизовался, Давид приехал домой вместе с ним. Мы бросились папу обнимать, целовать, а Додика, так звали его в семье, не узнали, пока папа нам не сказал: «Это же Додик приехал». Перед нами стоял высокий, красивый парень, в форме с орденами, медалями.

После демобилизации папу снова взяли на работу в райком партии. Он проработал до начала пятидесятых годов, когда евреев стали убирать из партийных органов. К нему хорошо относились, но не выполнить приказ не могли. Папа ушел работать директором молокозавода, а потом – директором пищекомбината.

Додик демобилизовался в 1947 году. Ему предлагали остаться в армии, учиться на офицерских курсах. Но его тянуло к машинам. Он переехал к нашим родственникам в Вильнюс, устроился шофером на молокозавод. Проработал там до самой пенсии.

Я жила в Бешенковичах до 1952 года. Потом мы с мужем уехали на Урал, но каждое лето я приезжала в отпуск в Бешенковичи. Мой муж из Витебска, и мы решили вернуться сюда. Купили дом. Работали, растили дочь…