Тихий и спокойный городок жил размеренной жизнью, растил детей, радовался их успехам. И вечные слова: «Я живу не ради себя, а ради детей», в те годы можно было услышать особенно часто. Люди понимали и видели, что перед подрастающим поколением открываются новые большие возможности. Главное – дать детям хорошее образование, научить их работать.

Когда писали эту книгу, мы встречались с людьми, которые родились в конце 20-х – начале 30-х годов. Сегодня они главные хранители памяти. Эти люди прожили нелегкую жизнь, но рассказы о детстве и юности наполнены не только ностальгией по ушедшим годам, но и добротой, которую воспитали в них родители.

Альберт Геннадьевич Томчин родился в 1933 году далеко от Беларуси – в Сибири, в городе Енисейске. Отец – Генух Томчин питерский, и дедушка тоже из Санкт-Петербурга. Но судьба связала жизнь Альберта Геннадьевича с Богушевском и Витебском. Трудовой стаж Томчина – 64 года, из них 34 – отработал начальником цеха на Витебском станкостроительном заводе имени Кирова.

Рассказывает А.Г. Томчин:

«В шесть лет, в 1916 году, мой дедушка отдал Генуха Томчина учиться в Польшу в религиозную школу и десять лет отец отучился там. В Польше жили два брата деда – Хаим и Арон. Мама мне говорила, что они в годы войны остались живыми. Еще один брат деда работал в Питере инженером на заводе. Дедушка и многие родственники по отцовской линии погибли в Ленинграде в годы блокады.

Когда отцу было лет 16–17, он вернулся в Россию, тогда уже в Советский Союз. Это было в 1926 году. Старший брат деда встретил племянника в Белостоке и привез в Ленинград. Потом отец учился на рабфаке и получил инженерную специальность.

Мама – Эмма Абрамовна Кляц, 1907 года рождения, из Богушевска. Ее отец, мой дед – Абрам Кляц родился в деревне Мошканы, недалеко от Богушевска. С молодости он имел хорошую деловую хватку. И со временем открыл смолокуренный заводик в Массорах. А потом уже перебрался в Богушевск и развернулся на новом месте. Построил два дома, держал грузовой и легковой извоз.

В семье у деда и бабушки в Богушевске росли три дочери и сын. Старший – Яков Абрамович 1898 года рождения. До войны жил в Богушевске. Был очень деятельным человеком. Был членом партии. Работал директором «Заготскота».

Вторая по возрасту – Галина Абрамовна, 1901 года рождения. По мужу – Мовшович. До войны их семья тоже жила в Богушевске.

Третья по возрасту – Соня Абрамовна. Вышла замуж за военного Аврутина, и жили они в Минске. Соня Абрамовна вместе с сыном погибла в Минском гетто. Муж воевал, Победу встретил в звании полковника.

Четвертый ребенок в семье – Маша Абрамовна, жила в Богушевске. Вышла замуж за Гинзбурга. Но ее век оказался очень коротким. Она умерла в 1933 году, оставив двоих детей. Мальчик Зяма умер ребенком, а дочь Сару взяла на воспитание моя мама. Она жила до замужества вместе с нами. И я, когда был маленьким, даже не знал, что она не родная сестра, а двоюродная.

До войны Богушевск был дачным местечком, и на лето сюда многие приезжали отдыхать. Приехал и мой отец из Питера к своим родственникам, и здесь они познакомились с мамой. Поженились. Из Богушевска уехали в Ленинград, а уже оттуда – в Енисейск. Папа работал инженером, мама – учительницей младших классов. Но прожили мы в Сибири недолго.

В Богушевске умер дедушка Абрам Кляц, умерла мамина младшая сестра, бабушка оставалась в доме одна, и мама решила вернуться в местечко.

Кто тогда знал, что приезд в Богушевск окажется роковым для отца... Он приехал к нам на следующий год. Начал работать. В семье уже было трое детей – старшая Сара и совсем маленькая сестричка, родившаяся в 1936 году.

Я был маленьким, но довоенный Богушевск помню. Народный дом, под который власти отдали синагогу, стоял в скверике: продолговатое здание, три окна с резными наличниками, высокое крыльцо с перилами. Мы ходили туда с отцом смотреть кино. Приезжала передвижка, крутили фильмы «Ленин в Октябре», другие. Зал собирался полный.

Помню октябрьские и первомайские демонстрации. Колонны с кумачовыми лозунгами шли по главной улице от вокзала до цент­ра, где стояла деревянная трибуна. Впереди – духовой оркестр, в нем были пожарники добровольной дружины. В медных касках, которые блестели на солнце, и так же блестели их инструменты.

Мы жили недалеко от центра.

С бабушкой я несколько раз ходил в дом, где молились евреи. После закрытия синагоги они собирались в частном доме. Приходило много пожилых людей. Помню Перцов, Куниных, Шефтеров, Ханиных, Мовшовичей.

После войны в Испании в Богушевск привезли испанских детей. Их распределяли по семьям, а потом направили в оздоровительную школу в Королино.

В Богушевске жили китайские семьи. Район, где обосновались цыгане, так и называли – цыганский поселок.

Наш городок всегда был многонациональным. Мне кажется, у нас до войны никогда не было конфликтов на национальной почве.

Папа был глубоко религиозным человеком, и всегда оставался таким. Где бы он ни жил, всегда, как мог, помогал польским евреям.

Наступил 1937 год – год страшных репрессий. Органы НКВД выполняли план по арестованным и расстрелянным… И были люди, в том числе и евреи, которые помогали НКВД в этом, писали доносы, сводили счеты… В августе или сентябре ночью за папой пришли. Я знаю фамилии тех, кто его оболгал. Отца обвиняли в том, что поддерживает контакты с буржуазной Польшей, а значит – польский шпион.

Мы жили у бабушки. Во дворе стояло два деревянных дома. Один выходил к улице, пятистенный, добротный, со стеклянной верандой, двумя входами. Дедушка построил его в начале 30-х годов. Мы жили в этом доме. Второй дом стоял в глубине большого двора. Дома соединялись переходом. В новом доме была хорошая, светлая комната, с окнами, выходящими на улицу. Ее занимали мои родители.

В ту ночь три милиционера в форме зашли в дом с двух входов. Они провели обыск, перевернули все, искали отцовские бумаги, документы, забрали деньги, сберегательную книжку. Сестре был годик, ее вытащили из кроватки и перепотрошили матрац, подушку.

Отца приговорили к десяти годам без права переписки. Потом я узнал, что это означало – расстрел.

Мама осталась одна. На работу никто ее не брал, боялись – жена “врага народа”. Денег в доме не было. Помогали родственники, бабушка, дядя Яша, но все равно мы бедствовали. Пока маму не пожалели, и каким-то образом она смогла устроиться на работу продавщицей в ларек.

Так мы прожили с 1937 по 1941 год».

В 30-е годы молодежь стала уезжать из Богушевска в большие города. Этому способствовали и экономические причины, и уходивший в историю традиционный уклад жизни еврейских местечковых семей, и вечное желание молодежи находиться в центре больших событий. Им хотелось учиться в институтах, работать на больших заводах, фабриках.

Но Богушевск продолжал строиться, сюда переезжали новые семьи, в том числе и еврейские, из окрестных сел и других местечек.

Исаак Львович Авсищер живет в Витебске. Он педагог, более тридцати лет проработал в училище олимпийского резерва. Сейчас на пенсии. Его родители приехали в Богушевск из соседнего Сенно.

«Я родился в 1934 году в местечке Сенно. Мой отец Лейба Авсищер был кузнецом. После моего рождения семья переехала в Богушевск. Здесь у нас было много родственников, наверное, этим и был вызван наш переезд. Авсищер (Овсищер) – в Богушевске была распространенная фамилия и после войны, хотя с довоенным временем, конечно, не сравнить. Отец стал работать извозчиком, у нас была лошадь. Жили мы неплохо, смогли построить новый дом. Мама – Мария Исааковна Дворкина – тоже из Сенно. Работала в Богушевске продавцом в магазине.

Я с братом Абрамом – двойня, старшие в семье. После нас родилось еще две сестры: Аня – 1937 года рождения, сейчас живет в Канаде, и Мира – 1940 года рождения, живет в Витебске. С нами жила тетушка, родная сестра мамы. Она не была замужем и помогала растить нас.

Родители говорили дома и на идише, и по-русски. Я из того поколения, которое все понимает на еврейском, но, не имея постоянной языковой практики, не говорит на идише».

Богушевск не дал миру гениальных скрипачей или художников, но талантов местного значения здесь хватало всегда. Были свои клезмеры, которые играли на еврейских свадьбах, баянисты, под аккомпанемент которых лихо отплясывали на белорусских и русских свадьбах. На праздник Пурим еврейская молодежь играла традиционные пуримшпили, а на Коляду – молодежь ходила по домам, распевая колядки. Все это со смехом, с шутками. Надевали вывернутый кожух, козью маску — и такую «козу» водили, прося у хозяев, «чтобы нашей козе да подарили решето овса, поверх колбаса, решето гречки на варенички».

Но только в середине 20-х годов государство стало поддерживать самодеятельных артистов.

Открыли железнодорожный клуб, и долгие годы он был культурным центром поселка. Здесь успешно работали кружки художественной самодеятельности. Собирался на репетиции струнный оркестр: в ту пору многие играли на балалайках, и проблем с музыкантами не было. Сначала все оркестранты были «слухачами», то есть играли по слуху. Но когда собрался духовой оркестр и из Орши два раза в неделю стал приезжать руководитель, именно он показал струнникам ноты и преподал первые уроки музыкальной грамоты.

Струнный оркестр выступал на концертах, духовой – участвовал во многих мероприятиях; играли на митингах, маевках, танцах.
Сохранились снимки 30-х годов. на которых запечатлены музыканты духового оркестра. Среди них знакомые лица: Филипп Моисеевич Кулик, Виктор Кондратьевич Горовец, Сидор Емельянович Мурашков, братья Фоминовы, погибшие на фронте в годы Великой Отечественной войны. Крайний справа – Матвей Захарович Аронов, пропавший без вести на войне.

В 1926 году, 21 ноября, в Витебске открылся 2-й драматический театр. Одним из первых спектаклей стал «Царь Максимилиан» – народная драма в обработке Ремизова и Мицкевича. Так уж получилось, что на спектакль попал двадцатилетний житель Богушевска Филипп Моисеевич Кулик. Для него это было как подарок судьбы. Вот то, что нужно Богушевску, – решил он. Приехал домой и давай уговаривать молодежь. Собрал ребят в выходной день, свозил в Витебск на спектакль. Начали с одноактовок. Худо-бедно, в канун нового, 1927 года, сыграли первый спектакль. И хохоту было, и удивления, – шутка ли, ведь на сцене-то свои, знакомые. На следующий год продолжили театральное действо.

Появился в Богушевске Борис Наумович Сорочкин, который играл в драмколлективе Витебского клуба железнодорожников. У него и опыта было побольше, и искра божия его не обошла.

С 1928 года в Богушевском железнодорожном клубе начал свою работу на постоянной основе драматический коллектив. Играли по 2 – 3 спектакля в год, на трех языках: русском, белорусском и идише. Помогали друг другу, и язык никогда не был преградой общения. Поэтому на сцене видели героев Гоголя и Чехова, Купалы и Гартного, Шолом-Алейхема.

В Народном доме работала библиотека. На книжных полках стояли книги на русском, еврейском, белорусском языках.

Оршанский окружком, который провел в 1929–1930 годах обследование пяти библиотек в пяти Народных домах в пяти районах, отметил недостаточный книжный фонд и, в том числе, нехватку книг на национальных языках. Всего в наличии было «10713 книг (из них на белорусском языке – 471, на еврейском – 852, на польском – 85, несмотря на то, что читатели этих библиотек на 50 процентов евреи». Предписывалось «открыть новые избы-читальни на еврейском и литовском языках».³³

³³ Оршанский зональный архив, ф. 1097, оп. 4, д. 61, л. 10