Я, Файнберг Владимир Соломонович. У меня появилось желание рассказать о том, как мы дети войны прожили свою жизнь до Великой Отечественной войны, во время войны и после войны. Кто, кроме нас оставшихся в живых до сих пор, может это сделать?
Только мы честно и полно можем рассказать об этом.
Я всё помню, начиная с 7-8 летнего возраста. Родился в 1932 году в августе месяце в городе Витебске. В семье я был третий мальчик, а потом родилась девочка.
Мой отец, Файнберг Соломон Ефимович, 1897 года рождения в большой семье жил и работал. В их семье было пятеро детей – три девочки и два мальчика. Старшая сестра папы Фаня Каплан, работала медсестрой в больнице, вторая сестра – Стера Фельдман работала детским врачом в больнице, затем стала заведующей отделением в этой больнице, третья сестра Анна – врач невропатолог, младший брат Борис – военврач.
Отец сначала работал на махорочной фабрике в г. Витебске в плановом отделе, а в мою бытность был начальником планового отдела. Моя мама Файнберг Роза Владимировна, девичья фамилия Грубина, 1900 года рождения. Она закончила три курса Витебского медицинского института.
После появление на свет детей, она оставила институт и занималась нами. Мы жили в Витебске на ул. Красина. Нас в семье было четверо детей.
Старший – Эммануил родился в 1926 г., затем родился Алик (Арон) – в 1928 г., следом я – в 1932, а в 1936 родилась моя сестра Виктория.
Мы жили в большом деревянном доме, у нас было три комнаты, общая кухня, ванная комната, туалет во дворе, отопление печное, в доме жили ещё две семьи – все пожилые люди. К одной из них часто приезжал морской офицер, красивый; в белых туфлях, которые часто чистил и мазал их зубным порошком. Я к нему подходил и завидовал, хотя было мне всего 8 лет. Он меня похлопывал по плечу и говорил: «Вырастешь, будешь офицером, как я». Его слова сбылись. Я стал офицером. У нас была домработница, звали её бабушка Аграфена, она была очень добрая и очень хорошо к нам, детям, относилась.
В доме был парадный подъезд с выходом на улицу, веранда, там каждый вечер собиралась молодёжь, Мура и Алик там были постоянно. Они играли на гитаре и пели. Было весело и шумно. А когда родилась наша Вита, мама попросила папу, и он привёл рабочих с фабрики и они навесили дверь на подъезд, чтобы стало тихо. Мама была довольна, так как шум мешал Вите спать.
Двор был большой, сад, яблони и сливы чёрные. Стоял большой сарай с широкими воротами. Молодёжь превратила сарай в театр. Открывались ворота, раздвигался занавес и начинался концерт, молодёжь пела и плясала. Зрители приходили из соседних домов. Перед войной рабочие с фабрики построили красивую беседку, там вечерами собиралась молодёжь.
Бабушка Аграфена делала грядки и сажала овощи. Она собирала фрукты. Чёрные сливы прятала в тёмные места на дозревание.
Каждое лето папа отвозил нас в деревню. Там находилось вместе с нами много семей с фабрики, было много знакомых детей, было весело. А сам папа приезжал на выходные дни.
Наша улица была выложена булыжниками. И когда проезжали телеги, грохот был слышен далеко.
Мы, дети, выскакивали со двора и садились в телегу, дед нас не ругал; особенно было шумно, когда на телеге стояли ящики с пустыми бутылками.
Вся улица состояла из одноэтажных деревянных домов, обнесённых деревянными заборами.
Зимой на углу улиц Красина и Жореса старушки продавали семечки, мороженные яблоки и другие овощи и фрукты. Нас они часто угощали, были к нам очень добры. Напротив стояла школа №7, 2-х этажное кирпичное здание, там учились Мура и Алик.
В 1940 году я пошёл в первый класс. Открылась новая школа № 25, недалеко от нас.
У нас в квартире в центре большой комнате стоял круглый стол. К нам приходили гости. Очень часто приходили дядя Гриша и тётя Стера. Тётя Стера – это папина родная сестра, дядя Гриша – её муж. На столе стоял самовар, пили чай в прикуску, сахар раскалывали щипчиками. Стояла и бутылка водки. Тётя Стера очень любила моего папу – своего брата. Дядя Гриша в это время работал начальником Витебского трамвайного парка, а тётя Стера – врачом в детской больнице.
У нас было ещё две комнаты – в одной спали Мура и Алик, в другой – папа, мама и в детской кроватке Вита, а в самом углу комнаты стояла моя кровать. В зале топили две кафельные печки, они обогревали всю квартиру. Обычно печки топила бабушка Аграфена.
Перед войной к нам приехала тётя Аня Кудиш, она жила в Ленинграде, работала врачом. Её муж Кудиш Борис Михайлович тоже был врач. Это мамина родная сестра. Тетя Аня ругала маму за то, что она бросила медицинский институт после третьего курса, я это слышал, и мне было жалко маму. Она сказала, что подрастут дети, и обязательно будет учиться дальше и станет врачом. Но судьба моей мамочки сложилась совсем иначе. Об этом расскажу позже.
К нам часто приходили дядя Лёва и тётя Соня Кисельгофы. Дядя Лёва работал на махорочной фабрике кладовщиком – начальником склада готовой продукции. Моя мама очень сдружилась с тётей Соней, а папа с дядей Лёвой «не разлей вода», так часто моя мама о них говорила. Папа говорил – выпьем «аглезале» – это значит рюмку водку. Я никогда не видел моего папу пьяным. Он очень не любил пьяниц, и сам был против всяких выпивок без причин. Однажды я видел, как папа разнимал двух пьяных мужчин, которые дрались. Они послушались папу, драка прекратилась, и они оба извинились перед папой. Это были работники фабрики, папу очень уважали на фабрике. Он был «правой рукой» директора. Я это часто слышал в разговорах рабочих фабрики, и дома.
У нас в зале возле окна стоял письменный стол, на котором папа часто работал, считал на счётах. У него был портфель, в котором лежали бумаги, тетради и счёты. В углу над письменным столом висело радио – круглое чёрное. Постоянно играла музыка, и велись разные передачи. Оно же сообщило нам, что началась война, и на нас без объявления напали немцы.
Мы жили очень спокойно. Я никогда не слышал, чтобы папа и мама ругались или о чём-то спорили. Папа работал, один обеспечивал нас всем необходимым. Мы ни в чём не нуждались. Хотя и не было машины, гаража и дачи. Так жили все советские люди в тот период.
Витебская махорочная фабрика располагалась недалеко от нашего дома, так что папе было удобно ходить на работу. Многих людей, которые работали на фабрике, я узнал потом, я о них напишу позже, а пока назову директора фабрики, им был Школьник Гавриил Соломонович (Шлёмович), главный инженер Меерзон, главный бухгалтер Шустов. С ними я познакомился поближе в эвакуации, когда часто ходил к отцу на фабрику.
В воскресенье 22 июня 1941 года в выходной день по радио сообщили, что началась война. На нашу страну без объявления войны напала Германия, так сообщили по радио. В скором времени прозвучала песня «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой. С фашисткой силой тёмною, с проклятою ордой». Всё сразу изменилось. Как-то меньше стало людей, идущих по нашей улице. Все были очень озабочены. Папа, как только услышал, что напали немцы, сразу пошёл на фабрику, пришёл поздно, очень огорчённый, грустный. Он сказал маме, что нужно готовиться к эвакуации. Я спросил, а что это означает. Папа сказал, что фабрику придётся отправлять в глубокий тыл, так как фабрика поставляла махорку Красной Армии. По радио постоянно шли передачи о войне. Наши войска сопротивлялись, но приходилось отступать и оставлять немцам наши города и сёла.
У нас в семье началась подготовка к отъезду. Появились мешки и ящики, в которых упаковывались вещи и посуда. Мама аккуратно всё укладывала, мы ей коё в чём помогали.
Однажды по нашей улице бежали люди, я и Алик выскочили из дому, знакомые кричали, что поймали фашиста. Я не сразу понял, о чём они говорят, побежал с ними. На улице было много людей, а по центру вели немца под конвоем три вооруженных солдата с винтовками наперевес. Это был лётчик со сбитого немецкого самолёта. Люди кричали, всякими словами его обзывали. Я рассказал обо всём маме, она сказала: «Так ему и надо». Папа говорил маме, что идёт активная подготовка оборудования фабрики к отъезду. Все необходимое для этого есть, так что скоро подадут состав и начнется погрузка. Потом мама пошла в магазин и принесла пакет с вещами, среди них были чёрные ботинки для меня, а так же вещи для детей.
Вита постоянно была с нами, она не понимала, что происходит, бегала по комнате, весёлая, ей было пять лет тогда. Мы уже были готовы к отъезду. Потом приехал на грузовой машине папа, и началась погрузка наших вещей в кузов. В кузове уже сидели люди с чемоданами и мешками с вещами. Это были семьи рабочих с фабрики. Мы приехали на вокзал, там стоял железнодорожный состав. Были платформы, на которых стояло оборудование фабрики, укрытое чехлами из брезента. Кроме махорочной фабрики погружено было оборудование других предприятий – очковой фабрики, кожевенного завода и других предприятий. Состав был настолько длинный, что его конца не было видно. Стояли товарные, пульманские вагоны для рабочих. В один из вагонов папа и мама погрузили наши вещи, их было немного. Мы залезли в вагон, там уже сидели люди – взрослые и дети. На полу каждая семья стелила коврики, одеяла и подушки для себя и детей. Детей было много. Остальные вещи погружали на полки вагона. Мы быстро освоили эти места для себя – я и другие мальчишки и девчонки. Мои ботинки поцарапались о каменный уголь, они уже не были похожими на недавно купленные. К вечеру погрузка была закончена. В вагон зашли директор фабрики Школьник и мой папа. Директор спросил все ли готовы, скоро отъезд, следующая остановка г. Невель. Так оно и получилось. Паровоз загудел, вагоны заскрипели и мы поехали.
На станции Невель стояли недолго, директор фабрики и папа ходили на вокзал. Они просили коменданта, чтобы быстрее нас отправили. Носили ящик махорки для солдат комендатуры вокзала. Следующая станция была Великие Луки. Но по пути нас дважды бомбили, и каждый раз поезд останавливался, люди выбегали из вагонов и прятались в кусты. Мы тоже выскочили, папа меня тянул за руку, мама несла на руках Виту, Алик и Мура бежали рядом. Когда у вагонов падали бомбы, мы уже лежали в кустах, папа прижимал меня к себе. Когда самолеты улетели, раздался гудок паровоза и все кинулись к вагонам. Мы тоже залезли в вагон. Поезд пошёл и тут мама закричала: «А где Мура?» Жена директора тоже кричала, её сына не было в вагоне. Обе женщины рыдали и плакали. Я и Алик были около мамы и папы. Папа стоял бледный, по щекам текли слёзы. Он положил маме руку на плечо, успокаивал её. Потом мы подъехали на станцию Великие Луки. Сколько было радости, когда всё увидели, что на площадке вокзала стояли Мура и сын директора фабрики. Им удалось подсесть в военный состав и раньше нас приехать на станцию Великие Луки. После этого случая поступила команда, при бомбёжке из вагонов не выходить. Раздался гудок паровоза и поезд тронулся, поехали дальше. По пути нас бомбили несколько раз. И каждый раз при бомбёжке все ложились на пол вагона. От взрывов бомб осколки и куски грунта сыпались на крышу вагона и на его стены. Было очень страшно. Пожилая женщина при бомбежке стояла на коленях, и все время кричала «Хаим Срол». Когда бомбежка закончилась, и самолеты немецкие улетели, я спросил у папы, что эта бабушка кричала. Папа мне тихо сказал, что это такая молитва еврейская. И что здесь её родня и много евреев. Папа сказал, что мы тоже евреи. Я переспросил папу, что и ты и мама и мы евреи, папа сказал «Да мы, вся наша семья и бабушки и дедушки тоже евреи». С тех пор я стал присматривать и выделять кто же еврей, а кто нет. До этого я не знал, что мы евреи. Мама мне потом много рассказывала о евреях и всех наших родственниках. Когда я осмотрел всех внимательно в вагоне, то понял, что большинство взрослых, тети и дяди, молодые и старые – евреи. Это все были рабочие махорочной фабрики и их семьи. Полный вагон. Было много детей, таких, как я и старше. По пути поезда иногда останавливались, люди выходили из вагона и шли в кусты, папа сказал, что они «по нужде» и повёл меня тоже в кусты. Поезд стоял недолго, раздался гудок паровоза и поезд пошёл.
Больше нас уже не бомбили. Ехали и день и ночь. Потом поезд остановился, мама с папой стали выносить наши вещи, Мура им помогал. Это была большая, как мне казалось, деревня. Всех женщин и детей расселили по местным домам. Мы тоже поселились в доме, где жила женщина, её мужа забрали на фронт, она очень переживала, так от него не было никаких вестей. У неё была корова, свинья, куры. Она давала нам молоко, яйца. Наверное, за это мама ей платила.
Поезд уехал, уехали все рабочие, уехал и папа. Он сказал, что они едут в город Маркштат, там будут монтировать оборудование фабрики, которое стоит сейчас на платформах поезда. Нужно начать работу на новой фабрике, чтобы дать фронту махорку. И они уехали, сказав, что как только будет возможность, они приедут за нами. Деревня эта называлась Баланда. Это узнал я уже потом. Мы в этой деревне прожили недолго. Приехал папа на машине, и уехали мы и многие другие семьи в город Маркштат, там жили немцы, их называли – немцы поволжья. Их выселили, так как началась война с немцами. Их всех переселили в Казахстан. Когда мы подъехали к дому по ул. Куйбышева, 88 папа сказал, что теперь будем жить здесь. Дом был большой, новый, недавно построенный. Новый деревянный забор, ворота и калитка. Мы вошли во двор, нас встретили две собаки. Конечно, они поняли, что теперь мы будем их хозяевами. Они, виляя хвостами, крутились вокруг нас. Во дворе был большой сарай, тоже новый. В большей части сарая лежали «кизяки», сделанные из коровьего помёта и соломы. Ими топили печь. Рядом лежала деревянная форма, которой и делали эти «кизяки», в другой части сарая лежала большая куча коровьих лепешек, сухих, ими тоже топили печь. В другом сарае был курятник, но кур не было. Во дворе лежала огромная куча хвороста, а рядом стояла деревянная колода, и в неё был вбит большой топор. Вот это всё они оставили нам для топки печки зимой. На первую зиму нам хватило, а затем папа привозил на машине бревна, мы их пилили и кололи. А когда дров не хватало, в ход пошли заборы соседнего дома, где никто не жил. Осенью уже стали топить большую печь. Она обогревала все три комнаты дома. Печь была обтянута чёрной жестью, мы её использовали, как школьную доску, писали мелом. В каждой комнате была мебель – кровати, диван, стулья, комод, шкаф и зеркало.
Мы обустроились, и к вечеру у нас было всё хорошо, всем хватило места для ночлега.
Осенью мы пошли с Аликом в школу. Мура пошёл работать на фабрику. Школа была 2-х этажная, недалеко от нашего дома. Зимой в школе было очень холодно, она не отапливалась. Все ученики и учителя были одеты, дети в руках держали чернильницы «неразливайки». Учительница говорила, чтобы держали их в руках, чернила могут замерзнуть. Писали кто на чём. Я писал на бумаге, из которой на фабрике делали пакеты для махорки, тёмно-коричневого цвета. Другие дети писали на газетной бумаге, из газеты делали тетради. Занятия длились недолго, две перемены, затем уроки и домой бегом, чтобы не замерзнуть. Одежда была – ватные брюки, бурки шитые ватние, телогрейка, шапка-ушанка, на бурках были одеты резиновые чуни.
Дома было тепло. В первую зиму хватило дров, оставленных немцами.
А в следующую зиму папа и Мура установили в большой комнате «буржуйку», трубу вывели в окно. Все переселились в эту большую комнату и грелись.
В июле 1942 года заболела мама. Её положили в больницу, которая располагалась возле фабрики. Мама пролежала там три дня. Врачи не смогли её вылечить и мама умерла. Был 1942 год. Война. Лекарства нужного не было. Диагноз – «сибирская язва». Что это такое, я по сей день не знаю. Тогда говорили, что это заражение крови.
Ехали на кладбище на грузовой машине, я и Вита сидели в кабине, гроб и остальные люди – в кузове. Когда приехали домой, был накрыт стол в большой комнате. Там хлопотала тётя Соня Кисельгоф и ещё одна женщина. Все сели за стол. О чём говорили, я не слышал, ушёл во двор, сел в углу сарая и плакал. Потом гости разошлись. Папа забрал меня. Мы все – папа, Мура, Алик, я и Вита расположились в маленькой комнате и молчали. Было лето, было тепло.
На утро папа и Мура пошли на работу. Тётя Соня пришла к нам. Она привела бабушку Басю. Полное её имя Эстер-Бася Зеликовна Бляхман. Я на всю свою жизнь её запомнил. Она была очень добра к нам. Готовила еду, шила штанишки, рубашки из материала, который папа приносил с фабрики. Белый, серый очень жёсткий материал. Так она прожила с нами всю войну.
Нам постоянно хотелось кушать. Рядом с нашим домом стояла конюшня, там находилось несколько лошадей. Дедушка Коля был хозяином. Во дворе конюшни был колодец, я туда постоянно ходил за водой. Эту воду мы пили, мылись ей, бабушка Бася готовила и поливала небольшие грядки. Воду обычно приносил я, так как Алик тоже пошёл работать на фабрику, чтобы заработать рабочую карточку. Дядя Коля – конюх ко мне хорошо относился, давал мне жмых, которым кормил лошадей. Я этот жмых ел, приносил домой и бабушка Бася его размачивала и пекла из него блины.
Когда я первый раз пришёл на фабрику, то увидел, что в цехах работают одни женщины. Папа мне сказал, что после того, как фабрика начала работать, всех мужчин забрали на фронт. Их место на фабрике заняли женщины, жены тех, кто ушёл на фронт. Многие с войны не вернулись, жены так и продолжали работать в цехах. От них пахло махоркой, некоторые стали курить. Из мужчин на фабрике продолжали работать – директор Школьник, главный инженер Меерзон, бухгалтер Шустер, начальник пожарной охраны Зильберман, дядя Лёва Кисельгоф, старый и больной человек. Очень много работало молодёжи, как Мура и Алик. У некоторых была «бронь» – это значит, что их в армию не призовут, так как они нужны фабрике. Все годы войны на фабрике работала столовая, где обедали рабочие. Иногда обеды давали детям. Я часто приходил на фабрику с 2-х литровым бидончиком за супом. Обычно был пшенный. Сверху супа плавали жировые кружочки. Мы говорили, что суп – «крупинка за крупинкой гонится с дубинкой». Суп был очень жидким.
В конце 1941 года приехала семья Баникова из-под Сталинграда. Они поселились напротив нас по улице. Отец их был без ног, он передвигался с помощью коляски. У них было двое детей – сын Юра – мой ровесник и дочь Лида, ровесница моей сестры Виты. С Юрой мы сдружились. Я к ним часто приходил, его мама – тётя Нина ко мне относилась очень хорошо. Когда я приходил, тётя Нина звала Юру, а дочери говорила, что пришёл твой жених, и все дружно смеялись. Она часто меня угощала кукурузной кашей, было очень кстати, дома я постоянно недоедал. Весной они посадили арбузы и дыни, нас они часто потом ими угощали.
Ещё один друг был у меня – Фима Флаксман. Его мама работала на махорочной фабрике в плановом отделе. Её звали тётя Стера. Они до войны жили в Витебске, отец был офицер Красной Армии в звании капитан. Бабушка, дедушка и двое братьев Фимы погибли в г. Орша на вокзале во время налёта немецких самолётов. А тётя Стера и Фима вместе с нами эвакуировались в г. Маркс, так этот город стали называть. Он и сейчас так называется, это Саратовская область, а на другой стороне реки Волги находится город Энгельс. Я, Юра и Фима очень сдружились за годы войны. Вместе постоянно играли в футбол. Мяча не было, мы сшили мешочек круглый, в него набивали сено и гоняли такой мяч. На несколько дней хватало, затем сено меняли.
Когда поспевала ягода паслён, мы всё её собирали, она внешне очень похожа на чёрную смородину. Её ели, целыми днями сидели в кустах, выходили с чёрными руками и ртом. Вокруг больницы был высокий забор. За забором росли деревья и какие-то ягоды – мы их называли сливками, очень вкусные. Иногда часами сидели на заборе и ели эти ягоды.
Когда мы приходили на фабрику за супом, то часто заходили в кусты напротив фабрики, там протекала речка, в кустах водились раки. Мы их ловили, варили до тех пор, пока они покраснеют и с аппетитом ели.
На фабрику я часто ходил к папе, перед входом на фабрику было несколько домов, там жили рабочие фабрики, в числе их главный инженер Меерзон. Его жена очень меня жалела, бывало, подзовёт меня к себе и гладит по голове и спине и приговаривает по-еврейски «Ай, сера ят», это значит «хороший мальчик». Иногда чем-нибудь меня угощала, у них был сад, так что было чем угощать. Её звали Голда.
По соседству с нами, в доме, где жил Фима Флаксман с мамой, жила сестра Фиминой мамы – тётя Хава, у неё муж был на фронте, потом она получила известие, что он погиб смертью храбрых под Сталинградом. У них было три дочери – Соня, Вита и Галя. Некоторое время тётя Хава работала на фабрике, и её дочь Соня тоже там работала. Мы часто собирались у них летом. Когда однажды сообщили, что будет солнечное затмение, мы закоптили стёкла, взобрались на крышу дома и смотрели, как Луна заслонила солнце, стало темно. Очень было здорово.
В городе был завод, там мы иногда покупали перегон молока – почти белую воду. Большую часть времени летом мы проводили на берегу Волги. Но постоянно хотелось кушать. Иногда ночью снилось, что тебе дали хлеб и другие продукты. Проснёшься и долго не можешь заснуть.
Мы с Витой часто зимой сидели у окна и считали, в какую сторону по улице больше пройдёт людей, в мою или её. Однажды сидели у окна, и я увидел, как собака тянула по снегу мешок. Я накинул на себя телогрейку, сунул ноги в бурки, схватил деревянную лопату и выскочил на улицу. Собака убежала, а мешок я притащил домой. Подошла бабушка Бася, развязала мешок, а в нём оказалось мясо: печёнка, сердце, ноги поросёнка и другое. Бабушка сказала, что она свинину не ест, но для нас она её сварила. Когда мы ели это мясо, бабушка долго стояла и смотрела, а потом сказала: «Ладно, Бог меня простит», села к нам и тоже ела это мясо.
Однажды ночью раздался грохот. Это было летом. Мы выскочили на улицу и увидели огромное пламя на соседней улице. Папа и Мура побежали смотреть, что произошло. Потом они нам рассказали, что немецкий самолёт сбросил бомбу на город, бомба попала в дом, погибли люди. Утром я и Фима пошли посмотреть, что там. Мы увидели, что вместо дома была огромная воронка. Это было летом 1942 года.
Приходя на фабрику, я видел, как к воротам подъезжали грузовики, в которых сидели солдаты. Охранник раскрывал ворота, и машина заезжала во двор. Сторож говорил, что приехали за махоркой. На фабрике у меня было много знакомых, они ко мне относились по взрослому, здоровались за руку. Особенно такие, как Соломинский – столяр, рабочие Аксельрод, Хазан, Массарский, Конников и другие.
В 1943 году пришло письмо от тёти Ани Кудиш. Она писала, что хочет забрать к себе Алика, чтобы он с ними жил и учился. До войны тётя Аня, это мамина сестра, жила в Ленинграде с мужем – дядей Борей Кудиш. В 1943 году они жили в г. Архангельск, она майор медицинской службы, дядя Боря подполковник медицинской службы. Служили в военном госпитале.
Папа согласился, и к нам через некоторое время приехал офицер, и Алик с ним уехал. В Архангельске он поступил в техникум.
В 1944 году Муре исполнилось 18 лет и его забрали на фронт. Он служил под Москвой в г. Нарофоминск в артиллерийском полку, в звании сержанта. В Советской Армии Мура прослужил 7 лет.
Когда освободили Витебск, многие рабочие, в том числе и мой папа, уехали туда. Началось восстановление махорочной фабрики. Мы остались с Витой и тётей Басей. По-прежнему к нам часто приходила тётя Соня Кисельгоф. Её муж – дядя Лёва тоже уехал в Витебск.
Зимой мы с Витой заболели корью. Узнав об этом, из Витебска приехал папа. Он пробыл с нами до тех пор, пока мы не выздоровели. У Виты после этой болезни изменился голос, он стал хриплым. Папа сказал, что болезнь дала осложнение.
Весной 9 мая 1945 года, когда передали, что закончилась война, по нашей улице бежали люди, я сидел с Витой на скамейке около дома. Люди кричали: «Победа». Мы с Витой тоже побежали на площадь. Там собралось много людей, играл оркестр. Многие обнимались и плакали. Было много детей. «Скоро поедем домой», – так говорили взрослые. И действительно, многие стали уезжать к себе на Родину. Папа писал из Витебска, что как только будет возможно, он приедет за нами. Наступила осень, мы с Витой пошли в школу, детей было меньше, многие уже уехали. Учительница была незнакомая. Всех оставшихся детей собрали в один класс.
В декабре 1945 года папа приехал за нами. Подъехала машина грузовая, в кузове уже сидели взрослые, в основном женщины и дети. Я попрощался с Юрой и его семьей и залез в кузов. Мы поехали в г. Энгельс. Там на вокзале мы ждали поезда более суток. Разместились у стен на полу.
Когда прибыл поезд, папа, я и Вита зашли в пассажирский вагон, поезд тронулся, и мы поехали к себе на Родину. Мамы с нами не было. Об этом никто из нас вслух не говорил, но как и я об этом думали. Это трудно передать словами.
Сейчас пишу эти строки, и комок подкатывается к горлу, хочется плакать, а ведь мне почти 88 лет. Очень тяжело вспоминать годы, прожитые в эвакуации, особенно, когда не стало нашей мамы. Сейчас на закате жизни часто думаю о том, как мы дети войны прожили эти холодные и голодные годы.
Надо чаще вспоминать о тех, чьё детство прошло в трудные годы войны, кто мёрз и голодал, кто терял своих родителей на войне и в тылу от голода и болезней. Нужно вспоминать о детях блокадного Ленинграда, о детях, которые находились на оккупированной территории, кто помогал партизанам, о детях, которые были в эвакуации. Кто, как не они могут рассказать о тех муках, о тех трудных годах, которые им пришлось пережить в детстве, которого не было. Сейчас им много лет, их уже тоже осталось немного. Так что пока ещё не поздно вспомнить о «детях войны».
Все папины родственники – сёстры Фаня с мужем Абрамом, сыном Юрой и дочкой Зиной; сестра Аня с мужем Рувимом и дочками Лёлей и Мэрой, сестра Стэра с мужем Гришей, дочкой Дусей и сыном Адиком успели уехать из Витебска, они все годы войны прожили в г. Ташкенте.
В 1945 году они все вернулись в Витебск, кроме тёти Фани, которая умерла в Ташкенте. Они все в Витебске поселились в одном доме, уцелевшем на ул. Суворова. Дом был большой, места хватило всем. Дядя Гриша Фельдман возглавлял Витебский трамвайный парк, дядя Абрам – электросети г. Витебска, дядя Рувим работал главным бухгалтером на каком-то предприятии.
Вот в этот дом мы и приехали – папа, я и Вита. Алик там уже жил. Мы приехали под новый 1946 год. В доме украшали елку, мы тоже вертелись около ёлки.
Там мы прожили недолго. Махорочной фабрике выделили дом железнодорожников, там расселили рабочих фабрики. Двухэтажный кирпичный дом. В квартирах был водопровод, туалет – во дворе. Нам досталась одна большая комната, в которой мы жили почти год.
В это время ремонтировали дом по ул. Революционной, и как только закончили ремонт левой половины дома, нам дали 2-комнатную отдельную квартиру.
«Дом железнодорожников» почему-то взрослые шутя называли «мишугинер дом» – сумасшедший дом, так это звучит по-русски.
В 1946 году папа привёл в комнату женщину в военной форме – капитана медицинской службы и сказал, что тётя Таня его жена, и она будет жить с нами. Так к нам пришла мачеха – Татьяна Иосифовна Этингоф, врач. Она потом работала в поликлинике.
В квартире по ул. Революционной мы жили долго. Я окончил школу и поступил в Витебский станкоинструментальный техникум в 1946 году.
После войны мы жили трудно, по карточкам получали продукты. Папа приносил американскую помощь – колбасу в жестяных банках, печенье, и даже сигареты и жвачку. Из вещей тоже приносил рубашки и брюки. Однажды принёс кожаную куртку. Из этой куртки мне пошили сапоги, а то в школу нечего было одеть.
Алик окончил техникум в 1949 году и поступил в Ленинградское артиллерийское военное училище, где проучился два года, и в 1951 году приехал в Витебск молодым лейтенантом. Его направили в Витебскую десантную дивизию. Он прыгал с парашютом, стал десантником. Папа очень переживал, когда у них проводились прыжки. За каждый прыжок они получали деньги. А служба в этой дивизии считалась год за полтора.
Витебск был очень сильно разрушен. Редко можно было увидеть целое здание. Люди ютились в развалинах, приспособленных для жилья. Мой друг по учёбе в техникуме Вилли Островский с бабушкой жили в пристройке к разрушенному кирпичному зданию.
Зимой было особенно плохо. Таких зданий было очень много.
В 1946 году я решил посмотреть на дом, в котором мы жили до войны по ул. Красина. Улица до войны была застроена деревянными домами. Когда я пришёл на эту улицу, то был в ужасе. Ни одного здания не было, всё сгорело. На местах, где стояли дома, теперь были кучи битого кирпича от печей и обгорелые кровати. Я стоял и плакал, ведь мой дом, где я жил до войны сгорел.
В 1948 году я поступил в техникум. Нас студентов часто посылали разбирать развалины. Мы работали и на уборке развалин около кинотеатра «Спартак», и других зданий на ул. Ленина.
Вита ходила в школу.
В 1947 году отменили карточную систему, после чего с продуктами стало ещё хуже. С вечера занимали очередь в магазин за хлебом и другими продуктами. Стояли в основном дети, так как взрослым надо было утром на работу. Мы менялись поочерёдно со знакомыми. Составляли списки очередников.
В техникуме мы считались взрослыми. Некоторые стали курить, я тоже иногда этим баловался, но редко. Студенты получали стипендию, на неё можно было купить продукты, чтобы перекусить.
Папа часто болел, он жаловался на боли в сердце. За свою жизнь он перенёс четыре инфаркта. За него очень переживали. Однажды папа заболел, и его положили в больницу, в противотуберкулезный диспансер, главным врачом там был врач Шапиро, его жена Крейна Борисовна во время войны жила с нами в г. Маркс три года. А он работал в военном госпитале – полковник медицинской службы. Папа долго лежал в диспансере. Я ходил каждый день после занятий и приносил папе еду: обеды и завтраки. Папа выздоровел и продолжал работать на махорочной фабрике.
Годы шли, мы взрослели. После окончания техникума я поступил в военное училище. В военкомате предложили на выбор любое. Я выбрал военное авиационное училище дальней авиации в г. Двинске (Даугавпилс) в Латвии. Это был 1952 год. Учиться надо было 2 года. В 1951 году я познакомился с девушкой, которую звали Мария. Мы стали встречаться, ходили иногда в кино, на катке встречались. А потом я уехал в училище. Успешно сдал вступительные экзамены и прошёл медкомиссию. С Марией всё время переписывался. В это время она работала мастером на фабрике «ЗИ».
Вита поступила в педагогический институт. Там она познакомилась со студентом этого института Усвятцевым Леонидом. Потом вышла за него замуж. После окончания института их направили работать в школу в деревню. Там они проработали три года. По окончании этого срока вернулись в г. Витебск. В школах города мест не было. Вита устроилась на работу на завод «ВЗЭП» в химическую лабораторию. Ей пригодились знания химии, которые она приобрела в пединституте на факультете зоологии, ботаники и химии. Лёня нашёл работу в проектном институте «Витебскгражданпроект». Позже он закончил Всесоюзный заочный институт в г. Москва. Так они бывшие педагоги работали в промышленности до пенсии. В 2019 году моя сестра Вита умерла.
В последние годы жизни папы, Вита и её семья жили вместе на ул. Димитрова. Когда папа умер, они обменяли свою 2-х комнатную квартиру и однокомнатную матери Лёни на трёхкомнатную, в которой и сейчас живёт Лёня с внучками и правнуком.
Я же в 1953 году приехал в отпуск в Витебск. Мы встретились с Марией. В августе расписались в ЗАГСе г. Витебска и я уехал. Мы считали, что в следующем 1954 году я приеду уже в отпуск лейтенантом, но нам в училище добавили восемь месяцев для изучения новой техники. Появились новые ракетные тяжёлые бомбардировщики дальней авиации. Их и пришлось изучать. И снова я курсант военного училища приехал в отпуск и уже к своей любимой жене Марии. Она жила на съёмной квартире у женщины, с которой вместе работали. Отпуск пролетел быстро, и я уехал в училище. Мы продолжали переписываться. В декабре 1954 года Мария приехала ко мне в Двинск. Мы вместе встречали 1955 год. До окончания училища оставалось пять месяцев. Училище я закончил с отличием. На мандатной комиссии мне предложили место службы Приморский край России – это Дальний Восток. Но я, как отличник учёбы имел право выбора места службы. Но они это не учитывали. И только благодаря командиру роты майору Жарову и по его требованию меня направили в Смоленск в Армию дальней авиации.
4 февраля 1956 года Мария в Минске родила сына Сашу.
В апреле 1957 года мы уехали на подготовку к параду в Москву. Подготовка проходила в Калинине. После парада многих специалистов оставили в Калинине переучивать авиаспециалистов воинской части с их самолётов на нашу технику ТУ-16. Я там пробыл несколько месяцев, а потом заменился и приехал в Мачулищи. В декабре 1957 года пришёл приказ о моём переводе в Барановичи. Инженер полка сказал, что приказ пришёл из Смоленска, из штаба армии. Удалось замениться квартирами с офицером, которого перевели в Мачулищи. Таким образом, мы оказались в авигородке г. Барановичи в деревянном доме, на первом этаже. Меня назначили техником по авиационному оборудованию в техническую часть полка.
Часто я вспоминал годы, которые мне и многим мальчишкам и девчонкам довелось пережить в годы Великой Отечественной войны, дождаться Победы и вступить во взрослую жизнь, познав тяжесть утрат родных и близких, радость надежды на счастливое будущее. Однако трудности после войны, после разрухи давали себя знать многие годы.
Будучи офицером пришлось жить и на частной квартире и в коммуналках, где две или три семьи, и в глухой деревне. Денежное содержание не обеспечивало достойную жизнь. Спасало то, что офицеры-техники питались в столовой три раза в день. И только через 15 лет службы, уже в звании капитана, имея двух сыновей, я получил отдельную квартиру.
Старший сын Александр после окончания школы поступил в тоже военное училище, которое закончил я. Он был направлен после его окончания на службу на Дальний Восток в истребительный полк, который располагался под Хабаровском. Затем четыре года прослужил на Камчатке. По замене переехал в г. Барановичи, где продолжал служить на авиабазе. После увольнения в звании капитана работал на авиазаводе, затем на комплексе «Мир» диспетчером. В настоящее время работает инженером в КЭЧ. У него две дочери и 4 внука. Все живут в Минске.
Младший сын после окончания военного училища, того же что я и Саша, был направлен на службу в Волгоградскую область, г.Михайловка. Там он был на должности инженера тренажёра. Это учебный лётный полк. По семейным обстоятельствам был переведён в г. Барановичи в 61-ю авиабазу. Уволился в звании капитана. Сейчас работает начальником участка на заводе «Атлант» в г. Барановичи. У него дочь и двое внуков. Они живут в Минске.
Я часто вспоминаю о приезде папы к нам, когда я служил в Мачулищах и мы жили в деревне Дергаи. Папа у нас пробыл сутки, переночевал на матрасе из сена, так как другой постели не было. Мы с ним спали вместе, а Мария на ящике пристроилась. Он не ожидал, что молодой офицер Советской Армии с ребенком живёт в таких условиях. Туда к нам приезжала летом моя сестра Вита. Она была крайне удивлена увиденным.
В таких условиях жили многие офицеры. А ведь прошло уже более 10 лет, как закончилась война.
В училище я был избран в комсомольское бюро, заместителем комсомольского секретаря роты. В 1961 году вступил в КПСС. А в 1962 году меня избрали секретарем партийной организации технической части полка. Это была большая нагрузка, ведь по-прежнему я оставался техником – моя основная должность. Я проработал партийным секретарем 7 лет. В 1969 году была введена должность замов по политической части в Советской Армии в батальонах, эскадрилья и им равных подразделениях. Такая должность была и введена в нашей технической части полка. Но, несмотря на то, что я много лет проработал секретарем партийной организации этой части, меня на эту должность не поставили. Один из моих друзей по секрету сказал, что, наверное, им не нравится моя фамилия. Я тоже так считал.
И всё же, спустя некоторое время, из-за стечения определённых обстоятельств, на утреннем построении полка начальник штаба Тугучкин зачитал приказ о моём назначении на должность замполита технической части. Через несколько недель пришёл приказ о присвоении мне воинского звания «капитан».
В 1975 году я был назначен замполитом инженерной службы, и под новый 1976 год мне было присвоено воинское звание «майор».
В декабре 1979 года я был уволен по возрасту и по сроку службы, да и здоровье уже начало давать сбой. Итого я прослужил в Советской Армии 27 лет. Ветеран Вооруженных сил.
А затем ещё 15 лет работал в городской больнице инженером по оборудованию, заместителем главного врача по административно-хозяйственной части.
Мой старший брат Эммануил (Мура), участник Великой Отечественной войны, после службы в армии, поступил в Ленинградский инженерно-строительный институт. После его окончания работал в г. Москва в строительном тресте. Последняя его должность главный инженер треста. Он защитил диссертацию и стал кандидатом технических наук, написал несколько книг. Его жена Ирина – врач, кандидат медицинских наук. Их сын Юрий профессор, преподает в Московском автодорожном институте.
Мой брат умер в 1989 году от сердечного приступа, жена его Ирина умерла в 2018 году.
Мой брат Арон (Алик) служил в Витебской десантной дивизии. Принимал участие в чехословацких событиях в 1968 году. В городе Брно они долго стояли, был сентябрь-октябрь месяц. После этого он заболел, прыгать ему не разрешили. Он уволился из Советской Армии в звании майора в должности начальника артиллерийской дивизии. Жил в Витебске. У него дочь Рита, она окончила Витебский медицинский институт. Вышла замуж за врача, переехала к нему в Ленинград. Потом Алик и его жена Бэлла (педагог, преподавала математику) тоже переехали в Ленинград. Алик там работал на заводе «Электросила». После развала Советского Союза все уехали жить в Америку, где и живут в настоящее время. У них большая семья, есть внуки и правнуки. Мы с Аликом поддерживаем постоянную связь.
С высоты 88 лет я рассказывал, как мы дети войны жили. Как успели эвакуироваться из Витебска, ехали под бомбежками, добирались до г. Маркса, где мы прожили 4 года. Как мерзли и голодали, как жили после смерти мамы в 1942 году, когда нас осталось четверо детей у папы. Как учились в школе, которая не отапливалась. Как после победы вернулись на родину в Витебск, который был полностью разрушен, как жили, учились после войны. Я рассказал о нашей семье, о своих родственниках, о друзьях, товарищах в послевоенный период. Рассказал о службе в Советской Армии, где прослужил 27 лет. Рассказал о себе, своих сыновьях, о внуках и правнуках.
Владимир Файнберг
P.S. Файнберг Владимир Соломонович скончался в декабре 2021 года в возрасте 88 лет.
