Почему заметки «дриссенские», а не «верхнедвинские»? Уверяю, не потому, что хочу привлечь читателей броским названием – Дрисса. Написанное связано с еврейской историей этих мест, а в 1962 году, когда после приезда Первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии К.Т. Мазурова, город Дриссу переименовали в Верхнедвинск, евреев здесь жило немного и самые яркие, впечатляющие моменты истории, связанные с ними, были позади.

Есть анекдот, почему город называется Дрисса. Говорят, объезжала эти места императрица Екатерина II. Когда собирались переехать реку, закрутило у нее в животе. Она велела остановить карету… В общем, прихватил ее понос. Екатерина II, которой в этот момент весь свет был не мил, глянула на красивую речку и сказала: «Не река, а какая-то дрисса». С тех пор речка стала называться именно так, а вслед за этим и местечко получило аналогичное название. Если и есть в анекдоте доля правды, то только та, что отражает нравы: как прикажет императрица или другой правитель, так и будет.

Чтобы воочию представить Дриссу тех лет, давайте вспомним одного из ее уроженцев – прекрасного художника Исаака Львовича Аскназия. Родился в 1856 году в богатой хасидской семье. Отец имел непосредственное отношение к торговле лесом и хотел, чтобы сын продолжил его дело. Но новое время стояло на пороге, в том числе и на еврейском. Идеи просвещения добирались до городов и местечек. Отец, видя способности сына, отправляет его, четырнадцатилетнего, вольнослушателем в Петербургскую академию художеств. Через четыре года Исаак становится студентом (академистом).

В 1880 году Аскназий с успехом окончил академию и был удостоен стипендии для четырехлетней стажировки за границей: в Германии, Австрии, Италии. По возвращению в Россию поселился в Петербурге. К сожалению, жизнь его была непродолжительной, в возрасте 46 лет Исаак Аскназий умер в Москве.

В описании Дриссы вековой давности помогают архивные документы, книги тех лет, произведения художников, фотографов. Довоенный городок можно представить себе по воспоминаниям пожилых людей, чье детство прошло здесь.

Парикмахер Дризин... Когда он стриг непослушных детей, в шутку грозил отрезать им ухо. Фотограф Исаак Свердлов... Любил рассказывать про птичку, которая должна вылететь из объектива. Впрочем, про птичку любили рассказывать все фотографы.

Наверное, одной из самых колоритных фигур был обувщик (язык не повернется сказать «сапожник») Коновалов.

Новая власть активно вторгалась во все стороны жизни, работала с людьми основательно, привлекая на свою сторону, а если надо, запугивая, устрашая. Многие евреи сами были частью этой новой власти.

В марте 1917 года в Дриссе был создан Совет рабочих депутатов. Его основу составляли меньшевики и бундовцы: в марте – 86 человек, в июле – 274, из них – 180 бундовцев.

Еврейскую политическую активность объясняло не только то, что народ поверил в возможность стать равным среди равных, но и национальный состав самого города. В 1923 году в Дриссе проживало 2812 человек, из них евреев – 1552. За три последующих года население города уменьшилось, по тем меркам, существенно. Молодежь стала уезжать в большие города учиться. Новую экономическую политику свернули. И те, кто занимался торговлей, и те, кто был кустарями-одиночками, тоже подались в поисках работы в города покрупнее. В 1926 году в Дриссе жило 2550 человек, из них евреев – 1265.

Илья Максович Туник умел сразу расположить к себе. Ему под восемьдесят. Всю жизнь проработал врачом-невропатологом. Последние годы жил в Полоцке. Отвечал на мои вопросы не торопясь, словно взвешивал каждое слово.

– Я родился в Дриссе. Мама – местная, Геся Савельевна, девичья фамилия – Иоффе. Окончила профсоюзные аптекарские курсы в Витебске и работала в Дриссе управляющей аптекой.

Папа – Мордух Абрамович Туник – из местечка Пуховичи Минской области. Сначала поступил учиться на юридический факультет Белорусского государственного университета, затем перевелся на медицинский факультет. Получил направление в Дриссу и в довоенные, и в послевоенные годы работал главврачом местной больницы.

Я у многих спрашивал, с кем встретиться, кто может рассказать об интересующей меня теме. Непременно называли Рувима Яковлевича Рица. И, проведя с ним полдня, убедился, что, пожалуй, лучшего эксперта по истории города не найти.

– Я родился в Дриссе на улице Советской в 1924 году, – сказал Рувим Яковлевич. – Мои родители были ремесленниками. Местные, дриссенские. Отец Янкель Риц – сапожник, мама – Мера (девичья фамилия Зильбер). У них было четверо детей. Я – младший.

Когда очерк готовился к печати и в интернете появились упоминания о нем, я получил письмо от Александра Посова, в котором он рассказал об Иде Рубиной. Она родилась в Дриссе в 1924 году.

«Когда ее отец умер, Иде было всего четыре года, а когда следом умерла мама – около шести. Ее забрали к себе жить дедушка Мордхе Тентлер и бабушка Эстер-Мерке. После их смерти в 1931–1932 годах ее забрала к себе семья Сокольских.

Незадолго до начала войны Ида уехала в Ленинград.

Пять членов семьи Сокольских погибли во время расстрела узников гетто и похоронены в братской могиле на еврейском кладбище. Единственный, кто остался жив, – Хаим Вульфович Сокольский.

Довоенная жительница Дриссы Софья Моисеевна Батушанская вспоминала:

«До войны в нашем городе жили люди разных национальностей, жили дружно, уважали друг друга. Я хорошо помню, что наш дом был всегда открыт и гостеприимен для любого крестьянина, которому доводилось бывать и ночевать в городе. Многие в районе и сейчас помнят моего отца – сапожника, который часто ездил ремонтировать обувь сельским жителям, и с привезенного заработка кормилась наша совсем небогатая, большая семья».

Но, наверное, не все было так идеально, как описывает Софья Моисеевна. Иначе, откуда взялись те полицаи, которые гнали евреев на расстрел, которые безжалостно убивали женщин, стариков, детей?

Книга «Каждый день мог стать последним…» написана Риммой Кочеровой. В Верхнедвинский музей ее передал сын Анатолий с дарственной надписью «На добрую память жителям Бигосова – от Кочерова Анатолия, который с мамой Кочеровой Риммой Аркадьевной два с половиной года (март 1942 – декабрь 1944) пробыл в Бигосове, остался жив, потому что помогали нам местные жители».

Бигосово – поселок, железнодорожная станция в Верхнедвинском районе, в годы войны – важный стратегический пункт.

Книга издана кустарным способом, тиражом в несколько экземпляров. И поэтому подробнее расскажу о судьбе ее героев. Девичья фамилия Риммы Аркадьевны – Финкенфельд. В 1937 году она окончила Военно-химическую академию в Москве, была хорошим специалистом, свободно владела немецким языком.

На фронтах Великой Отечественной, в партизанских отрядах мужественно сражались с врагом жители Дриссы, в том числе и родственники тех, кто был расстрелян 2 февраля 1942 года. Не зная еще, что произошло с их родными и близкими, они мстили ненавистному врагу.

Рувим Яковлевич Риц был призван в армию в 1942 году. Досрочно окончил Свердловское военное училище и стал командиром стрелкового взвода, затем – командиром взвода 167-мм минометов. Участвовал в освобождении родной Белоруссии, Литвы, Польши. 9 мая 1945 года встретил в Восточной Пруссии, где принимал участие в уничтожении одной из последних фашистских группировок. Трижды был ранен, но возвращался в строй. Награжден двумя орденами Красной Звезды, орденами Отечественной войны 1-й и 2-й степени – 16 боевыми и юбилейными медалями. Но так и остался взводным в звании лейтенанта, потому что никогда не терся около штабов и командиров, не искал, за чьей спиной спрятаться.

После Победы над фашистской Германией война для Рувима Рица не закончилась. Его, в составе 2-го Дальневосточного фронта, отправили на войну с Японией.

Исаак Аронович Иржак, тоже уроженец Дриссы, на шестнадцать лет старше Рица. Рувим Яковлевич еще под стол пешком ходил, когда Иржак окончил первый курс Московского государственного университета и по призыву комсомола пошел в летчики – учился в 7-й военной школе пилотов в Сталинграде. Уверен, в местечках, хотя бы по именам, все знали друг друга. И, когда морской летчик Иржак приезжал на побывку, все жители Дриссы, особенно молодые девушки, говорили о нем и тайно вздыхали.

Замечательный педагог и литературовед, уроженец Дриссы Моисей Григорьевич Пизов не был призван в действующую армию по здоровью и в 1942 году защитил кандидатскую диссертацию «Проза М.Ю. Лермонтова и западноевропейская романтическая литература первой половины XIX века», а в 1943 году – его утвердили в звании доцента кафедры русской и всеобщей литературы Башкирского педагогического института. Блестящий лектор и педагог, кумир молодежи той поры, Моисей Пизов был непримиримым борцом с догматизмом в литературе. В 1950 году М.Г. Пизов был арестован и обвинен в создании антисоветской группы, троцкизме, антисоветской агитации. Чтобы предотвратить репрессии по отношению к жене и издевательства, он вынужден был признать себя виновным. По статье 58-10 М.Г. Пизов был осужден на 10 лет лишения свободы и этапирован в Сибирь, в лагерь под Иркутском. Здесь он заболел туберкулезом.

В октябре 1954 года, уже после смерти Сталина, был комиссован и вернулся полуживым в Уфу. В ноябре 1956 года его дело было пересмотрено, ученый полностью реабилитирован.

До последних дней жизни М.Г. Пизов работал заведующим кафедры русской и всеобщей литературы Башкирского государственного университета. Он автор более 20 статей по литературоведению о творчестве Пушкина, Лермонтова, Каверина, Гете, Бальзака, Шекспира, Гейне, о взаимовлиянии русской и западноевропейской литератур, оставил свыше шестидесяти стихотворений, воспитал замечательную плеяду башкирских литераторов.

В первой половине пятидесятых годов по инициативе Софьи Моисеевны Батушанской и ее двоюродного брата Бейлина Абрама Львовича на братской могиле расстрелянных евреев была установлена мраморная доска, а позднее и сооружен памятник.

На табличке – надписи на русском языке и на иврите. На русском языке написано: «Вечная память жертвам фашистского террора, зверски замученным 2 февраля 1942 года». Надпись на иврите несколько иная: «Здесь похоронены кдойшим (или евреи, погибшие за веру), убитые по приказу Гитлера. Да забудется (сотрется) имя его. Ту би шват, год 5702 по еврейскому летоисчислению». Написано, правда, с грамматическими ошибками. Но удивительно, что в те годы вообще могла появиться на памятнике надпись на иврите.

Директор рабочей группы по созданию Верхнедвинского районного краеведческого музея – Николай Васильевич Никитенко. Сам из Гомельщины, но с районом связан давно и всей душой прикипел к здешним местам.

Мы вышли на крыльцо дома. Николай Васильевич закурил очередную сигарету и, показав на сквер, который находится напротив, сказал:

– Видите цветник? На этом месте когда-то стоял памятник Сталину.

В сквере в центре Верхнедвинска стоит несколько памятников. И каждый из них может много рассказать об истории города. В 1912 году в ознаменование 100-летия войны с Наполеоном в тогдашней Дриссе благодарные потомки поставили монумент в память о доблести русских солдат. В этих местах шли кровопролитные бои с французами. Корпус русской армии под командованием Витгенштейна заставил французов под командованием маршала Удино отступить и закрыл им дорогу на Петербург. Здесь погиб и был похоронен на высоком берегу Дриссы отважный русский генерал Кульнев.

В 1947 году в Дриссе еще действовал нелегальный миньян. Собирались старики в доме Шлеминзона, чтобы помолиться, сказать поминальные слова в память о погибших. Власти об этом знали, но не чинили серьезных препятствий старикам. А их детей, зачастую членов партии, предупреждали, что пришла пора прекратить родителям приходить на «религиозные посиделки».

В 1950–1952 годах учителем белорусского языка и литературы, русского языка и литературы в 1-й Дриссенской школе работал прекрасный поэт, фронтовик Наум Кислик. Его стихотворение «В одном городишке» – о послевоенной Дриссе. Я приведу отрывок из этого стихотворения.

В Борковичах я бывал трижды. Впервые приехал в это местечко в Верхнедвинском районе Витебской области как-то в середине мая, в солнечный яркий день, с удовольствием оставил машину и гулял, не смотря на дефицит времени, по деревянным улочкам, спустился с горы в пойму реки Дриссы, и все радовало глаз и хотелось оставаться здесь как можно дольше. Второй раз был в разгар бабьего лета. Из Дисны – самого маленького и очень красивого, самобытного города в Беларуси – это чуть больше пятнадцати километров – я специально заехал в Борковичи и снова радовался, глядя на прекрасную природу. Наверное, маленькие городки нуждаются в солнечной погоде, чтобы предстать во всей своей привлекательности. В третий раз я приехал в Борковичи осенью, в дождливый и хмурый день. Живем мы не на экваторе, где солнце почти круглый год, и для нас пасмурная погода с тучами на небе и лужами на земле – дело привычное. И тогда маленькие городки становятся скучными и порой труднопроходимыми. Например, спуститься на машине с горки, что ведет к реке Дриссе, еще куда ни шло, но подняться обратно сможет далеко не каждый водитель. Хотя и гравия насыпали, и даже кое-где куски старого асфальта видны.

Из Борковичей наш путь лежал в Освею. Я много слышал об этом местечке, городском поселке и от друзей-рыбаков, которые в самых лестных словах отзывались об одноименном озере, и от любителей путешествовать – рассказывали мне, что красивее мест не найдешь, и главное, не исхожено, неистоптано. Слышал и от потомков тех, чьи дедушки и бабушки родом из Освеи: когда-то крупного еврейского местечка, и от историков, занимающихся партизанским движением в Беларуси – это легендарный партизанский край, который гитлеровцы пытались огнем и снарядами в 1943 году во время карательной экспедиции стереть с лица земли.

В Освею мы ехали вместе с Антоном Францевичем Буболой. Он любезно согласился на эту поездку и помог нам своими знаниями.

– Я, наверное, осталась единственная в Волынцах коренная жительница, – с этих слов Ада Филипповна Шавердук начала разговор со мной. Она стала перечислять, кто из старожилов умер за последние годы, кого забрали к себе дети и теперь они живут в городах, и выходило, что, действительно, одна Анна Филипповна в Волынцах и может рассказать и о довоенных годах (родилась она в 1930 году), и о страшном военном лихолетье.

К Анне Филипповне мы пришли вместе с Надеждой Ананьевной Сосновской – директором музея Ивана Черского, который находится в Волынцах.

Эти места мне хорошо знакомы. Я часто бывал здесь в 70-е годы. Недалеко от Гомеля, в деревне Богородицкое, жили родители жены моего старшего брата – люди удивительно гостеприимные, добрые, искренние. Иногда я помогал им по хозяйству, но чаще ходил на рыбалку, за грибами. У них во дворе, рядом с колодцем, на старом дереве (по-моему, это была груша каких-то огромных размеров) свили гнездо аисты. Каждый год старики ждали, когда прилетят птицы...

Не знаю, о чем Иван Игнатьевич, потерявший в годы войны семерых детей, думал, стоя на крыльце и сворачивая очередную самокрутку, но смотрел он на аистов часто. Когда я подходил к нему, Иван Игнатьевич говорил:

– У нас места чистые, поэтому аисты к нам прилетают. Пока живем, они будут сюда прилетать.

Во второй половине лета, к началу осени, когда аисты учили летать птенцов, ставили их на крыло, мы любили сидеть на скамеечке за домом и наблюдать за птицами.

Я вспомнил об этих событиях почти сорокалетней давности, когда снова приехал в Гомель и в самом центре поселка увидел гнездо аистов. Была середина августа. Птенцы учились летать.

Я вслух повторил слова Ивана Игнатьевича:

– Здесь чистые места…

Деревня Вороничи Полоцкого района находится, как и сто лет назад, на перекрестке дорог. Отсюда можно прямиком попасть в Полоцк, Ушачи, Лепель, Верхнедвинск. Казалось бы, самое место для придорожного кафе, гостиницы или, по старому, – корчмы и постоялого двора. Когда-то, когда Вороничи были многолюдным и шумным местечком, так оно и было. А сегодня все перепуталось в жизни. Вместо корчмы в старом добротном доме из красного кирпича расположился сельсовет. А как же – власть! И потому ей лучшее место. Еще одно кирпичное здание, как раз на перекрестке дорог – там, где когда-то находился магазин, принадлежавший еврею, занято православной церковью. Пока идет строительство новой церкви, по просьбе батюшки, это здание отдали верующим, чтобы было, где молиться. Третий кирпичный дом, когда-то тоже построенный евреем, пустует. После войны в нем была почта, жил участковый милиционер. Сейчас в пустых комнатах гуляет ветер. Окна забиты досками, крыша прохудилась.

Даже по сегодняшним меркам, когда властвуют мобильные телефоны и интернет, в Беларуси проложены хорошие дороги, а состоятельные люди строят современные коттеджи в самых глухих уголках, чтобы отдохнуть от шумной цивилизации, – деревня Труды Полоцкого района остается на задворках прогресса. От Трудов до Полоцка почти 60 километров. Можно ехать прямо через лес, сэкономив десяток километров, можно через деревни Краснополье, Альбрехтово (соседний Россонский район). Мы испытали и ту, и другую дорогу. В рабочий день встретили максимум пять машин, которые шли нам навстречу или которые мы обогнали. Удивились, когда увидели на дороге представителя госавтоинспекции, стоявшего рядом с милицейской машиной.

В Труды приходит один рейсовый автобус из Полоцка, который обычно летом привозит к родителям, дедушкам и бабушкам городских детей и внуков. Они идут от остановки с удочками и хорошим настроением. А возвращаются – отдохнувшие и с полными сумками продуктов.

Я люблю бывать в Ушачском районе. Места уникальной красоты. Сосновые боры и березовые рощи, дороги, которые ныряют с возвышенностей в низины. Озера, реки, радующие глаз и успокаивающие душу.

Ушачский край – родина белорусских писателей Василя Быкова и Рыгора Бородулина. И Быков, и Бородулин всегда с теплотой отзывались о евреях, по соседству с которыми жили их родители, которых хорошо помнят из своего детства. Бородулин переводил стихи многих еврейских поэтов.

Никто точно не скажет, когда первые евреи поселились в местечках этого края. Где поставил первый постоялый двор или кузницу, занялся торговлей или арендовал мельницу еврей, пришедший сюда из западных районов Речи Посполитой?

Исторические сведения скупы и отрывочны. Они не позволяют нарисовать полную картину событий того времени.

С Роальдом Леонидовичем я знаком давно. Всякий раз, навещая родственников в Беларуси, по пути из Москвы он заезжает в Витебск и заходит в редакцию журнала «Мишпоха». Интереснейший собеседник, знаток архитектуры, истории, философии, он ищет в гуманитарных науках непроторенных путей. Вероятно, в его основной профессии – строительство, а в последние годы – строительная экспертиза, к экспериментам относятся более консервативно. И страсть к творчеству, к фантазии, которая, не глядя на уже немолодой возраст, живет в нем, находит выход в гуманитарных исследованиях. Романов готов чуть ли ни в центре нашей цивилизации поместить свое родное местечко – Черею. Это не просто красивые слова, этому посвящены почти 300 страниц его книги «Царьград Черея». Я редактировал книгу  и, признаюсь, далеко не все готов был принять.

Роальд Леонидович издал к 65-летию Победы сборник статей о партизанах, сражавшихся с фашистами на территории Белоруссии и России. В партизаны он сам попал подростком и свято хранит в душе воинское братство. Активно участвует в работе одной из ветеранских общественных организаций. Денег на сборник партизанских статей никто не дал. А может, Романов не к тем людям обращался, и он издал на собственные деньги эту, как и предыдущие, книгу.

Островно, сейчас это небольшая деревня в Бешенковичском районе Витебской области, встречало меня солнечной погодой и памятниками. Их несколько, сразу у автобусной остановки на шоссе.

На высокой стеле укреплена плита из белого мрамора. На ней золотыми буквами написаны слова: «Здесь, на полях сражений под Островно, Куковячино, Добрейкой 13–14 (25–26) июля 1812 года 9-тысячный отряд русских войск под командованием генералов Остермана-Толстого и Коновницына стойко держал оборону против 20-тысячной армии Наполеона, чем обеспечил беспрепятственное соединение 1-й и 2-й русских армий у Смоленска».

…Многострадальная и героическая земля. В этих словах нет и мизерной доли пафоса. За последние столетия над этими деревнями и местечками, над полями, лесами, озерами прогремело много войн, принося разрушения, хаос и смерть. Для запада эти места были воротами к Москве и центру России, для Москвы – воротами на запад. Причем, самые ожесточенные, решающие сражения состоялись именно здесь – такая судьба этих мест.

Мои предки по материнской линии были выходцами из Прибалтики. Они жили в Риге до 1914 года. С началом Первой мировой войны этот город покинуло много евреев. Частые ночные погромы, издевательства, надругательства – все это заставляло искать новое пристанище несчастным людям. Две сестры матери уехали в Йоханнесбург в Южно-Африканскую Республику. А моя бабушка – Бэла Берман с двумя дочерьми Басей и Ханой, перебралась в местечко Островно. В те годы здесь появилось много евреев-беженцев из Прибалтики и западных районов Белоруссии. Царское правительство, пытаясь оправдать свои поражения на фронтах, обвинило евреев в том, что они поставляют немцам информацию, и выселяло их из прифронтовых территорий.

Бася Берман – моя мама. Она родилась в 1898 году. Хана Берман – моя тетя, моложе мамы на шесть лет. В 1916 году мама вышла замуж за еврея из Островно Нохима Рыжика. Это был счастливый брак, от которого родилось шестеро детей. Я была четвертым ребенком. Росла веселой, энергичной. Любила стирать, убирать, только учиться ленилась.

За последнее десятилетие Островно похорошело, стало дачным местечком. Количество жителей, постоянно живущих здесь, уменьшается, а количество отдыхающих, приезжающих летом, – растет. Дома этих людей приобрели дачный оттенок, во дворах стоят иномарки.

Рядом растет агрогородок Островно.

Я собирался встретиться с людьми, которые помнили довоенное местечко, которые могли мне рассказать о тех временах.

Обогнув по асфальтированной дороге Островенское озеро, вышел к центру старого местечка. Справа на возвышенности – старинное еврейское кладбище. Сегодня оно, как и большинство местечковых еврейских кладбищ, заросло кустарниками и стало труднопроходимым. Думаю, что первые захоронения здесь были сделаны еще в XVII веке. Но старинных мацейв не найти. Даже те, что были поставлены в начале XX века, ушли в землю, обросли мхом так, что видны только островерхие макушки. Некоторые памятники я все же разыскал и сфотографировал.

...На протяжении многих десятилетий в Островно жили две большие семьи: Рояки и Левины. Рояки были кузнецами, Левины – портными. Я хорошо знаком с Еленой Матвеевной Ольховской – внучкой Рояков и Левиных. Она заслуживает самых лестных слов за свое милосердие. Более двадцати лет назад Елена Матвеевна и ее муж взяли из Дома ребенка больную девочку. Поставили ее на ноги в прямом и переносном смысле слова. Она окончила с медалью школу, университет, пошла работать. Милосердие и доброта Ольховской идет от воспитания, от семейных традиций.

– Я с 1930 года, – сказала Елена Матвеевна в начале разговора, – так что мне есть, что вспомнить. В Островно жили до войны многие наши родственники. Мама Рахиль Хаимовна Рояк работала заведующей детским садиком, папа – Мордух Менделевич Левин был коммунистом, каким-то начальником. У нас в семье было трое детей: я и еще два брата – Давид – старше меня на четыре года и Володя с 1938 года. Их уже нет.

Рояки были кузнецами. Моего деда Хаима хорошо знали во всей округе, кузнец был исключительный. Я его хорошо помню. У него в семье было семеро детей.

Полицаи удрали вместе с немцами в 1944 году. Некоторых поймали. Отсидели они свой срок, двое из них вернулись в Островно. Говорили: «Мы наказание свое уже понесли».

Давид Рыжик воевал, демобилизовался, приехал в родные места, но нашел только братскую могилу. Демобилизованный солдат остался один на белом свете, и приглянулась ему островенская молодица. Решили они жить вместе. Не верю, чтобы в Островно никто не шепнул на ухо Давиду, что первый муж этой женщины был полицаем и осужден как предатель. Но, наверное, ослепленный любовью Давид не хотел слушать никого. Потом он узнал, что полицай принимал участие в расстреле евреев, в том числе и его семьи. Понятно, жена негодяя была невиновной. Но все же как-то не по себе становится от такого союза. В сорок девятом году Давида Рыжика нашли повешенным или повесившимся на высокой сосне, недалеко от еврейского кладбища. Обстоятельства смерти так и остались невыясненными.