Роман Михайлович Калинин до недавнего времени жил в Калинковичах Гомельской области. Сейчас он гражданин Израиля. Родился в Наровле, и думаю, что именно этот небольшой городок на Полесье считал, и будет считать, куда бы не закинула его жизнь, родным.
Человек в возрасте, с очень непростой судьбой. После несчастного случая стал инвалидом. Но никогда не опускал руки. Выдержал большое количество операций, на которых настаивал сам.
В одном из писем он написал мне:
«Я лет сорок как выпал из жизни. Живу как та лягушка, которая пытается сбить масло из сметаны, чтобы выскочить из посудины. А масло всё не сбивается и не сбивается… Больницы, больницы, операции. 15 лет уговаривал хороших врачей, были среди них и доценты, и профессора, и даже один академик, сделать реампутацию ноги, и в ответ: “А вдруг будет хуже?” Нашёлся один профессор, увы, было поздно. А вокруг шла жизнь. А мне было не до журналов, газет и “пароходов”. Когда что-то вроде масла чувствовалось под ногами, я поднимал голову и пытался вернуться к прежней жизни.
Прожив детство на Припяти, я не мог не стать рыбаком. Я строил лодку, покупал мотор, рыбачил, до очередного обострения.

Нашёл себе хобби и вполне успешно его претворял в жизнь. Много лет я оформлял автопавильоны на дорогах мозаикой с белорусским орнаментом».
Памятником на братской могиле и еврейским кладбищем в Наровле он занялся не потому, что надо было чем-то заниматься. Чувство долга перед ушедшими поколениями, беспокойная память жили в Романе Михайловиче Калинине всегда.
В ноябре 2021 года, накануне траурной даты – 80-летия уничтожения Наровлянского гетто, я получил от него письмо: «У братской могилы в Наровле состоится митинг-реквием. Проводим его каждый год. Интересует ли журнал “Мишпоха” это событие?». «Конечно, интересует», – ответил я. «Сам не смогу быть в этом году. Впервые. Обстоятельства такие. Вам пришлют информацию о событии и фотографии».
Буквально через пару дней я получил из Наровли фотографии и вырезку из районной газеты. На интернет-сайте журнала «Мишпоха» появилась статья «Памятник в Наровле».
Памятник на братской могиле расстрелянных фашистами наровлянских евреев был поставлен в 1945 году. Это был один из первых в Белоруссии памятников жертвам Холокоста.
Из воспоминаний старожила Наровли Залмана Рахлевского: «1944 год. Только освободили Наровлю. После возвращения из эвакуации Каплан Галя, Каплан Хана и другие активисты составили список погибших евреев. В нём 153 человека. Указали фамилии, имена и, у кого знали, отчества. Инициативная группа в составе: Каплан Исроэл-Хаим, Кравец Лейзер, Хейфец Зусь, Кветный Гирш, Бухман Мотл и других решила собрать деньги среди евреев, белорусов, поляков и чехов (живших в то время в деревне Физинки) для установки памятника. Отказов почти не было. Наняли мастера, жителя Наровли, Белоглавка. Памятник открыли осенью 1945года в день Йом Кипура.
Помогал в изготовлении и установке памятника Наровлянский райисполком и конкретно Шульга Алексей Александрович.
Каждый год памятник обновляли. Плита над братской могилой проседала над истлевшими телами, трескалась, мужчинам приходилось поднимать её и подсыпать песок.
Летом 1966 года у Абрама Гузмана собрались Борис Рагинский, Шухман Лёня, Шустерман, братья Рахлевские, Райхельсон, Рабинович Семён и другие. Собрали деньги и на них сделали капитальный ремонт памятника. Из деревень Смолегов, Углы, Физинки перевезли к братской могиле останки убитых там евреев.
В 1982 году по инициативе Семёна Рабиновича собрали деньги и установили стелы с мраморными плитами с именами убитых, известных на то время.
В 2011 году по инициативе Анатолия Райхельсона снова собрали деньги и в 2011–2014 годах провели очередное благоустройство памятника...»
К статье я добавил стихи известного поэта Давида Симановича, родившегося и выросшего в Наровле. Его родственники тоже упокоились в этой братской могиле. Старики в Наровле Симановича по-прежнему называют Додиком. Я был с Давидом Григорьевичем в Наровле в 2006 году. Состоялась встреча с читателями в переполненном зале библиотеки.
Памятник
Поздняя занялась заря
над просторами стылой земли.
Двадцать второго ноября
семьями их привели.
Под дулами и штыками,
под пулями – к чёрной яме.
Газманы – десять человек;
Штрикманы – десять человек;
…маны, …штейны…
Ещё крепки, женщины,
дети и старики,
чей долог век и короток век.
Приказали: стать по одному…
Стреляли – и было всё в дыму.
Фашист-палач кутался в плащ,
орал полицай – звериный рёв:
– Было вам шабес, будет шабаш –
одна могила на сто жидов…
И долго дышал засыпанный ров.
…Памятник над рекой стоит.
Жизнь одна и смерть одна.
Соединили мрамор, гранит
наши и их имена…
Потом я узнал, что это стихотворение читают каждый год на траурной церемонии то в начале митинга, то в конце, как по сценарию написано.
Из телефонного разговора с Романом Михайловичем Калининым узнал подробности, которые не вошли в статью.
В 2012 году на мемориальных плитах к спискам погибших добавлены ещё фамилии сорока человек, чьи имена установили сотрудники Наровлянского историко-этнографического музея. Они нашли женщину-минчанку, которой в
1941 году было 7 лет. Мама Саховская Мира – еврейка, отец – поляк. Маму привели к расстрельной яме назавтра после расстрела. Полицаи и те, кого они заставили это делать, закапывали расстрелянных. Мира от увиденного сошла с ума.
Девочку Зою увёз отец. Три года прятал по деревням. Девочку стали звать Зина. Внешне она была похожа на еврейку, и этого боялись.
В 2012 году спасшаяся дочь Миры Саховской впервые приезжала на траурный митинг в Наровлю.
С этого завязалась наша переписка по интернету с Романом Калининым. Я задавал вопросы о братской могиле, о старинном еврейском кладбище, о людях – его земляках.
Роман Михайлович искренне отвечал, я с интересом читал письма. Надеюсь, что и Вам будет интересно с ними познакомиться.
– Еврейское кладбище располагается на окраине Наровли. (Во всех официальных объявлениях о проведении траурных мероприятий у братской могилы пишут о гражданском кладбище на ул. Молодёжной). Немного странно звучит: ул. Молодёжная и гражданское кладбище.
Когда я первый раз приехал, чтобы оценить состояние памятника на братской могиле, то в самом начале довоенной части кладбища ещё стоял бетонный обелиск (плиты уже не было видно под наносами), на котором были нанесены имя, фамилия и дата – 1918. Сейчас этого обелиска нет. Сохранить его не удалось.
Судя по памятнику, захоронения на этом кладбище начались в первые годы XX века. У нас нет точных данных, когда первые евреи поселились в Наровле. Но, думаю, это было в конце XVIII – начале XIX века.
За братской могилой, которая ранее находилась вне пределов кладбища, а потом забор перенесли так, что братская могила теперь находится на его территории, начинается довоенная часть кладбища. Лет пятнадцать назад здесь вырезали лес – судя по оставшимся низеньким пням, довольно старый, – и осталось ровное место, зарастающее травой.
На всей довоенной части кладбища сегодня лишь несколько заметных надгробий (островок из могил с надписями на древнееврейском, одна из них в металлической ржавой ограде), которые относятся к 1937 году, и ещё один одиноко торчащий обелиск пирамидальной формы из гранита с выбитой надписью на древнееврейском. В дальней части довоенного кладбища видны ещё несколько бетонных обелисков.
Посреди довоенной части у одного холмика я видел букет цветов. Значит, кто-то помнил, кто здесь похоронен...
На послевоенной части кладбища растёт лес. Его тоже срубили бы, да тут памятники с обелисками. Боялись разрушить. В самом начале послевоенного кладбища плиты с невысокими выступами, на которых размещали мраморные вставки с именами или процарапывали гвоздём по свежему раствору имена усопших. Послевоенные захоронения начали ограждать невысокими оградками П-образной формы (четыре столбика из асбоцементных труб да труба или толстая арматура между ними). В шестидесятых годах уже устанавливали обелиски из бетона с мраморной крошкой, кто побогаче – со вставками из гранита. Позже вокруг надгробий вырастают металлические ограды – местами простые, местами как забор. Никто не планировал размещение могил, и иногда между оградами невозможно пробраться к тому месту, которое тебе надо.
Дальше к краю кладбища, где заканчиваются захоронения, больше массивных гранитных памятников, но много и простых – из бетона с мраморной крошкой, установленных вскоре после захоронения и потому из-за просадки земли перекошенных.
В один из варварских налётов на кладбище много медальонов было разбито, и сейчас ещё разбитые фотографии бросаются в глаза. Там, где мне потом приходилось реставрировать памятники, я убирал разбитые медальоны и подгонял вместо медальона керамическую плитку со звездой Давида.
Полузаброшенное кладбище было восстановлено стараниями Семёна Михайловича Рабиновича. Мне рассказывали, что в 1982 году он собрал деньги среди наровлянских евреев и произвёл ремонт памятника на братской могиле, установил вокруг кладбища металлический забор, под его руководством произвели перепись захоронений и пронумеровали все могилы. Был назначен смотритель кладбища, который получал вознаграждение за свою работу. Смотрителем долгое время (до 2015 года) был Наум Исакович Котик...
– Как Вы занялись кладбищем?
– На еврейском кладбище в Наровле похоронены мои дедушка и бабушка. Дедушка был сапожником, уважаемым человеком, набожным, все к нему уважительно обращались – реб Лейзер. Его имя и фамилия Лейзер Кравец. До самой смерти (уж не знаю, с какого времени он был) руководителем еврейской общины. Наверное, то ли мужчин-евреев было тогда мало, то ли, как и я, они были неверующие, но запомнилось, как дед стыдил своего племянника и чуть не силой загонял в дом, где снимали комнату для молений у хромой Ханы, ибо не было миньяна. А ещё дедушка договаривался о приезде резника реб Боруха из Калинкович. Помню, один раз, когда реб Борух по завершении работы пересчитывал деньги (людей пришло мало, да ещё одна женщина устроила скандал, что её курицу зарезали не по правилам, и не заплатила), дед достал из кармана 25-рублёвую купюру и доложил. Умер он в 1957 году. Во время похорон меня, тогда ещё маленького, отправили к соседям, и последнее, что я видел, были голые дрожки, на которых увезли дедушку, завёрнутого в саван. Бабушка умерла раньше, долго болела, я её почти не помню...
Мать уехала сначала в Киев к сестре, потом вместе с ней – в Израиль. Раз в году я приезжал в Наровлю (работал и жил в других городах, последнее время – в Калинковичах), перекрашивал кладбищенский бетон в чёрный цвет, чтобы меньше рос мох, фотографировал и отправлял матери. Потом я решил отремонтировать памятники дедушке и бабушке и поставить гранитные таблички с надписью, ибо процарапанные имена уже не читались. В это же время меня и нашёл одноклассник. Когда я сделал по его просьбе кое-какой ремонт и люди узнали, что на кладбище ещё водятся живые люди, все вспомнили родных, оставленных далеко-далеко от их теперешнего дома. Мне начали писать на электронную почту те, кто меня помнил, кто помнил мою мать, особенно кто помнил моего деда.
Анатолий Райхельсон меня знал, ибо был одноклассником пасынка деда и бывал у нас дома. На правах старого знакомого он тут же поручил мне осмотреть памятники его матери, тёти, деда и бабушки – если нужно, что-то доделать, но главное, обследовать состояние братской могилы и доложить ему. Так что, можно сказать, мне кладбище «поручили».
Перед тем как поехать на осмотр братской могилы, я заехал в Наровлянский парк, где на берегу реки стоял памятник погибшим воинам Красной армии. Бетонный солдат установлен где-то в начале пятидесятых годов, имена – около 35 человек – были выбиты на мраморной плите. Памятник недавно был отремонтирован.
Туда подхоронили около 40 белорусов, расстрелянных в 1943 году. Были установлены новые гранитные плиты с их именами. Буквы на обелиске нанесены золотой краской. У обелиска было большое количество корзин с цветами, может, двадцать, может, и больше.
Потом я поехал на еврейское кладбище. Братская могила находится почти на виду с улицы. То, что я увидел, меня раздосадовало. Почувствовал какую-то несправедливость в том, что опять хорошие слова «ничто не забыто, никто не забыт» – всего лишь слова, затёртые многословным повторением.
Эти «свыше 100 человек...», которые здесь закопаны, – кто? И кто заботится о том, чтобы о них помнили? И я в этом тоже виноват.
Нет, о памятнике помнили, на бетонной плите братской могилы стояли три или четыре корзины цветов. Их привозила пара ветеранов с представителем администрации района. Они оставляли, уходили, и ветер трепал корзины. Один раз процедура проходила при мне. Я вырубал толстую поросль с могил, перезахороненных родичами из деревень к братской могиле да так и забытых потом. Подъехала легковушка, вышла тётя и два ветерана – 3 июля это было. Прошли к братской могиле по холмикам довоенных захоронений. Тогда никакой дорожки и калитки, чтобы пройти туда, не было. Потом ветераны подошли ко мне, спросили, чем я занимаюсь в праздник. Когда узнали, что на том месте, где я работаю, находятся могилы перезахороненных, один вспомнил, что ещё кого-то перевезли перезахоранивать в Овруч (Украина).
Я решил исправить ситуацию, напомнить
уехавшим про оставшихся, организовать в Наровле проведение траурного дня, как это делалось в Калинковичах. Мне хотелось, чтобы у братской могилы были не казённые венки, купленные за бюджет, а именные, от родственников тех, кто здесь расстрелян, с указанием городов и стран, откуда эти люди шлют весть расстрелянным о том, что помнят о них. Начал работу по ремонту памятника на братской могиле на деньги, собранные и теми, кто был далеко, и теми, кто ещё находился в Беларуси. Мне помогал старший сын, который привлекал своих друзей для выполнения тяжёлых работ. Да и младший сын тоже помогал, когда приезжал в отпуск.
– Вы собираетесь уезжать в Израиль. Как говорится, «сидите на чемоданах». После Вашего отъезда кому передадите заботу о еврейском кладбище, о проведении памятного дня?
– Памятный день будет и после меня. Он включён в планы администрации района. Состоится при любой погоде. По крайней мере возложение венков.
У меня две сестры моей матери с четырьмя детьми погибли в гетто в Горках (Могилёвская область). До Горок мне тяжело добраться, но пока я жив, тут ли, или в Израиле, к памятнику будут в поминальный день возлагаться венки, один – точно, от меня, второй – от всех наровлянцев... И администрация придёт с корзиной цветов.
Но дело не в администрации, дело в тех евреях, кто забыл...
Как-то я попросил Залмана Рахлевского рассказать, как строился памятник расстрелянным евреям, чтобы что-то неказённое рассказать на митинге. Залман Рахлевский был директором Советской средней школы в г. Барановичи. Его помощником в оргкомитете по сбору денег на строительство памятника был мой дед. Это прапрадед моей внучки, которая живёт в Израиле, я думаю, она каким-то образом тоже будет присматривать за памятником издалека.
Что будет с кладбищем? Не знаю. Когда сбор денег на ремонт братской могилы буксовал (а на памятники родителям, дедушкам и бабушкам деньги давали), я людям говорил: «Хотите, чтобы памятники ваших родных стояли долго, смотрите не за своими памятниками, а за братской могилой».
– Уходит старшее поколение. Думаю, тех, кто родился до войны в Наровле, уже по пальцам пересчитать можно. Люди среднего поколения, молодёжь помнят ли, знают ли, что здесь жили евреи, кто похоронен на кладбище, кто погребён в братской могиле?
– Сотрудники Наровлянского историко-этнографического музея включили в ознакомительный экскурсионный маршрут по Наровле и посещение братской могилы жертв Холокоста.
На экскурсии ходят в основном учащиеся Наровлянского лицея (ПТУ механизаторов сельского хозяйства), молодые специалисты, которые приезжают в Наровлю по распределению, дети из школьных летних лагерей. У обелиска на братской могиле всегда лежат игрушки, их оставляют дети, приходящие к памятнику. В братской могиле покоится прах более тридцати детей. Экскурсанты подходят и ещё к некоторым памятникам известных наровлянцев, похороненных на кладбище.
Это памятник очень хорошему врачу Фриде Захаровне Гарцман, которую знали и любили. Во время войны она с родной сестрой Дашей попала под поезд, осталась без ног (сестра потеряла одну ногу), но выкарабкалась и вела приём больных, тяжело передвигаясь на двух протезах.
Второй памятник, о котором рассказывает экскурсовод, установлен Семёну Михайловичу Рабиновичу. Он умер в 2005 году. Я с ним не встречался, кое-что знаю от других людей. В 1983 году он начал сбор денег среди наровлянцев на ремонт памятника на братской могиле. Летал в Америку к землякам. На собранные деньги заказал (по-моему, в Ленинграде) мраморные плиты с именами расстрелянных, которые и сейчас стоят. Он же организовал установку забора по всему периметру кладбища. Территория большая. Ставить металлический забор никаких денег не хватило бы. Выход нашли такой: из тонкого листового железа нарезали узких полосок и прокатали их в уголок. Сварили из этого уголка прочную решётку, и она до сих пор стоит. Правда, с тыльной стороны кладбища частично забор разобран. В один из вандальных набегов ломали трубчатые ограждения, разбили чугунную ограду на одной могиле. Добывали металлолом «на пропой». Вандала поймали, судили. Могила моей бабушки тоже пострадала. Меня приглашали на суд как пострадавшего...
Смотрителем кладбища был Наум Котик, который занимал эту должность до 2015 года. Он пронумеровал все захоронения, составил списки погребённых в братской могиле и захороненных на кладбище.
Увы, время делает своё дело – могилы зарастают мхом, надписи стираются...
По электронной почте меня разыскал одноклассник, с которым мы расстались 50 лет назад, когда нам было по 14 лет. У него на этом кладбище покоятся мать, дедушка и бабушка. Его очень интересовало, что с памятниками родным. Жил он много лет в Америке, уехал из Киева, где работал слесарем-инструментальщиком. Пока жил в Киеве, приезжал в Наровлю и изготовил из бронзовой пластины таблички, выгравировал имена родных и укрепил на памятниках. Я сделал фото и переслал ему по электронной почте. Памятник его матери был разбит на куски и склеен криворукими работниками ЖЭКа, которые ликвидировали последствия вандализма. Мой одноклассник ужаснулся и попросил заменить памятник матери на новый и что-нибудь сделать с памятниками бабушки и дедушки.
И вот сижу я у могилы его бабушки, что-то мастерю, а по кладбищу долго ходит пожилая женщина с ребёнком. Через какое-то время подходит ко мне: «Вы не знаете, где могила Фриды Захаровны Гарцман?» На кладбище несколько памятников с такой фамилией, Фриды тоже есть. Но откуда женщине знать, что Фрида Захаровна вовсе не Фрида Захаровна, как её все звали, а Фрида Зусевна Гарцман, что и выбито на памятнике, недалеко от которого мы находились?
Я спросил, почему она разыскивает этот памятник. Женщина рассказала, что несколько десятков лет назад она приехала из Украины в Наровлю. У неё была желтуха, и Фрида Захаровна вылечила её. Она хотела бы навещать могилу Фриды Захаровны в знак благодарности. Жила женщина недалеко от кладбища, и через некоторое время она вернулась и поставила у памятника букет цветов. Я её в это время и сфотографировал.
Фотографию благодарной пациентки у памятника Фриды Гарцман я поставил в «Одноклассниках» в переписке с её племянником. Он написал, что приедет в Наровлю ремонтировать памятник своего дяди. Гарцманов в Наровле было хоть пруд пруди, кто кому кем приходится, я до сих пор не знаю. Но про Гарцмана Сашу знал, ибо это сын родной сестры Фриды Захаровны – Даши. Я ему написал, что раз уж он приедет с ремонтными делами, то неплохо было бы, чтобы он довёл до хорошего состояния и могилу своей тёти, к ней люди приходят, экскурсанты бывают. Он приезжал, у памятника Фриды Захаровны уложили полированную плитку по вновь залитой бетонной площадке. Когда он был в Наровле, мы встретились на кладбище через 60 лет.
Мой сын сфотографировал нас на ступеньках Братской могилы после того, как они возложили цветы.
Недавно мне звонил Абрам Рахлевский. Он самый старый наровлянец, которого я знаю. Его брат Залман, долгое время возглавлявший сообщество наровлянцев, уехавших в Израиль, и американских наровлянцев, к сожалению, в прошлом году умер. Абрам всё обо всех знает. Если кто-то что-то пытается у меня узнать про Наровлю или наровлянцев, я направляю к нему.
Пару лет назад на меня вышла женщина из Омска, которая искала родичей по Наровле. Я её направил к Абраму. Она нашла могилу родных брата и сестры её деда, рано уехавшего из Наровли, и могилу тёти, и ещё кучу троюродных родственников, проживающих в Израиле! Ко Дню памяти расстрелянных наровлянцев, она прислала деньги на венок с именной надписью. Израильские братья женщины собирались приехать в Наровлю и восстановить все памятники, но, увы, пандемия помешала. Брат её деда, Шая Борухович Горовой, был после войны директором русской школы в Наровле. В 1946 году он умер.
Третий памятник, к которому подводят экскурсии, одиноко стоит на пустынной довоенной части кладбища. Про него говорят: «Памятник бабушке Шуфутинского».
Я услышал про бабушку, когда начал работать на кладбище. То, что артист был в детстве в Наровле, слышал и раньше. Впервые мне об этом сказал мой двоюродный брат Ефим, который жил в Мозыре и которого, как и многих других наровлянских детей, привозили на каникулы к бабушкам и дедушкам, и сами родители проводили отпуска на милой Припяти. Приезжали они из Москвы, Ленинграда, Киева, Воронежа и других городов.
Особенно запомнилось, что в Наровле они накупали штабеля новых книг, которые у них в столицах достать было невозможно. А нам позволялось читать вместе с их детьми, абы было тихо. Это были «Всадник без головы», «Айвенго», романы Жюля Верна и ещё много чего.
Фима однажды, в зрелом возрасте, сказал, что он играл с Мишей Шуфутинским в Наровле в футбол. Он младше меня на четыре года и компании у нас были разные. Я, конечно, сомневался, так ли было или нет. Но однажды, мать тогда ещё была жива, я решил у неё спросить про Шуфутинского. Она сказала, что правда, привозили его на лето из Москвы к Бушелевым, родственникам его мачехи. Как-то при мне упоминалось, что, когда он давал концерт в Мозыре, а там, естественно, были и наровлянцы, его спросили про Наровлю... Зрители писали и передавали на сцену записки. Спросили: «Помнит ли Шуфутинский время, проведённое им в Наровле?». Артист сказал, что хорошо помнит Наровлю. После окончания концерта пригласил наровлянцев за кулисы и подарил им кассеты со своими записями.
Каждый приход на кладбище – много-много воспоминаний. Наверное, так бывает у всех.
Вот памятник деда Анатолия Райхельсона – Эльпинер Хаим-Моше Герцлевича. Его дочь Эсфирь и трое её детей появились в Наровле где-то около 1953 года. Я быстро подружился с Осей, их старшим сыном. И почти всё время пропадал у них. Они приехали из Биробиджана, у них были настоящие игрушки, на Новый год ставили посреди зала большую ёлку (на самом деле это была сосна, ибо у нас ели росли только в старом парке, где находилась панская усадьба Горватов). На ёлку вешали настоящие стеклянные шары, под ёлку ставили большого Деда Мороза. Это ни в какое сравнение не могло идти с игрушками, которые мы сами делали, начиная ещё с детского сада!
Их дом стоял на берегу реки, в огород по весне заходила вода, приносила кучу всяких полезных вещей. Я был счастлив с такими друзьями. Счастье моё продолжалось около двух лет. Потом приехал их отец, с вечно растрёпанными волосами, неразговорчивый и всегда читающий какую-то книгу. Он читал и когда просто сидел на скамейке у дома, и когда ел, и даже когда шёл куда-то по улице. Через какое-то время они собрали свои вещи и уехали. Это было зимой. Я стоял на укатанной санками горке, которая была около их дома, и меня охватило такое тоскливое чувство, что из горла вырвался какой-то звериный рык. Рассказывали, что их отца, работавшего редактором журнала, репрессировали. Он приехал в Наровлю за женой и детьми после реабилитации. Фамилия их была Фридман. С Осей я виделся после этого всего лишь один раз, в 1967 году. Я, уже после техникума, работал в Ленинградской области, а он учился на физмате Ленинградского университета.
Лазарь Вулькович Железняк был председателем колхоза имени кого-то в деревне Вербовичи. В Наровле тоже был колхоз имени кого-то, но Лазарь Вулькович руководил колхозом в деревне Вербовичи. Наверное, партия послала. Из деревни Вербовичи родом мой дедушка. Это в восьми километрах от Наровли. Я пару раз бывал там с дедом по осени, когда он на подводе ехал собирать долги. Дед был сапожником и чинил обувь своим землякам в долг. Потом, по примеру деда, этот метод стали применять и в магазинах сельпо. Только у деда этот способ оплаты назывался «на павер», а в магазинах долг записывали в засаленную тетрадь. Так вот, дед одалживал у своего друга Гирша Кветного, который был в наровлянском колхозе имени кого-то сторожем, лошадь и подводу, и мы с ним ехали по песчаной дороге за тем, что уже выросло у дедушкиных должников. Надо сказать, что ассортимент долгов был широкий, каждый отдавал, чем мог, ну и набирался хороший запас продуктов на зиму.
В Наровле каждый месяц 19 числа проводили ярмарки и летом, и зимой. Съезжались из всех ближайших деревень на главную площадь и торговали. Мерилом цены тогда ещё было выражение: «Бери! Дешевле грибов!» Летом ещё ничего, а в лютые морозы постой на базаре до обеда, хоть и в кожухе (валенки мало у кого были, больше лапти). А ещё до дома часа два ехать. Вот однажды подъезжает к нашему дому несколько саней, вваливаются в дом дедушкины соседи из Вербовичей и говорят: «Мы тут замёрзли до чёртиков (говорили, конечно, на белорусском). Иван и говорит: “А поехали к нашему Лейзеру, хоть погреемся на дорогу!” И окружили грубку, которая в это время как раз топилась, и почему-то (наверное, дед плохо разбирался в проектировании) стояла посреди дома. Пока они грелись, я, как заправский диджей, крутил им пластинки на патефоне...
В Наровле все держали коров, летом их выгоняли на пастбища в несколько стад, с каждого конца в свою сторону, у всех был навоз и все по весне искали кусок земли, где бы посадить картошку. У председателя наровлянского колхоза с землёй было туго, не выпросишь, а земли вербовичского колхоза были хоть и подальше, но добраться можно было, да и Лазарь Вулькович никому не отказывал: «Сажай сколько хочешь!» Только каждый раз он нарезал участки земли для наровлянцев в другом месте. «В другом – так в другом! Картошка на навозе и в другом месте вырастет!»
Однажды под осень, когда дед со своим закадычным другом Гиршем отмечали среди белого дня какой-то свой праздник (откуда мне, пионеру, было знать, что уже наступил еврейский Новый год?), попивая из маленьких рюмочек наливки и настойки, всё лето стоявшие на подоконниках солнечной стороны дома, я подслушал их разговор. Колхозник Гирш объяснял сапожнику Лейзеру, какой Лазарь Железняк голова! Оказалось (через много лет, когда у меня появились свои грядки, я точно в этом убедился), что свежий навоз, конечно, хорошо, но лучше растёт картошка, когда он год полежит в земле и перепреет. Тогда на второй год можно навоз и не вносить. Вот поэтому Лазарь Вулькович и не жалел никому землицы, но и два раза на одном месте сажать не давал. Самому надо. Уж не знаю, на каком месте его колхоз был в районе, но запомнил я это надолго и каждый раз, когда меня спрашивают про Лазаря Вульковича, рассказываю, какой он был голова. А жил по соседству с нами, только фасад его дома выходил на другую улицу, а рядом с нашим забором пасся его конь, которого он рано утром запрягал в лёгкую повозку и уезжал на работу – восемь километров туда да вечером восемь обратно...
– В одном из писем Роман Михайлович написал то, что прочувствовал за все эти годы, и то, что обязан был сказать…
– Я думаю, почему так плохо с памятью у тех, чьи родичи горели в крематориях, почему на призыв каким-то образом поучаствовать в траурном мероприятии отзываются далеко не все, а то и, прямо скажем, единицы. Ну, может, оно не совсем такое, каким должно быть по еврейским правилам, а больше сделано по законам СССР, так все уехавшие вышли из СССР.
– С памятью плохо… В этом я полностью согласен с Романом Михайловичем Калининым. И когда мы в чём-то обвиняем других, может, сначала на себя посмотреть надо?