Впервые с Евгением Александровичем я познакомился в седьмом классе. Тогда ещё переписывали в тетрадочки стихи поэтов. Таким образом, у меня оказалось его стихотворение «Мёд». А такая мелочь, что это стихотворение нигде не печаталось, и определенно, было запрещено, то есть считалось антисоветским, мне в голову не приходило. В стихотворении речь шла о войне...

Была зима. Кутаясь во всё на свете, стояла очередь за мёдом. Люди несли колечки, серёжки, ожерелья, всё, что готов был взять продавец. Он наливал мёд в рюмочку или крохотную баночку и подзывал следующего.

«…Но страшный скрип саней райкомовских, на спинке расписные розы… И полу откинувши роскошную, сошёл с них столп российской прозы…»
Потом, спустя много лет, я узнал, что столпом российской прозы был тогда писатель Леонид Леонов.

«…Большой, торжественный, как в раме, Ни капли жалости малейшей.
– Всю бочку! Заплачу коврами! Давай её сюда, милейший!

Стояла очередь угрюмая, ни в чём как будто не участвуя.
Колечко, выпавши из рюмочки, упало в след саней умчавшихся…»
Стихотворение меня, семиклассника, тогда потрясло. Я выучил его наизусть и выдал на внеклассном чтении. Стихотворение было таким пронзительным, что весь класс, слушал, затаив дыхание, и даже Леня Полукаров, который уже в седьмом классе был конченым отморозком, слушал и, кажется, первый раз в жизни не «гыкал», как осёл.
Учительница Александра Петровна не остановила меня, только посмотрела долгим взглядом. Потом подошла к двери, приоткрыла и выглянула наружу... Она ничего не сказала. И вскоре отпустила всех домой. И никогда не вспоминала этот случай, а я в ту пору не очень понимал, что за такое «внеклассное чтение» она бы точно вылетела из школы, как глупый птенец из гнезда.

Я рассказал эту историю Евгению Александровичу спустя сорок лет, в Израиле, где устраивал его творческие вечера. И даже наизусть процитировал все стихотворение. Евгений Александрович заметил, что читать можно и с меньшим пафосом.

– А Вам тогда не было страшно писать «Мёд»? – спросил я уже без пафоса. – Времена были, сами знаете…

Конечно, вопрос в такой интерпретации был достаточно глупым.
Он ничего не ответил, только посмотрел на меня долгим взглядом, таким же, каким тогда посмотрела учительница Александра Петровна.

Евгений Евтушенко поселился в гостинице на Тель-Авивской набережной. И тут же начал разбирать чемоданы, аккуратнейшим образом сложенные его женой Машей. Первым он вытащил аккуратно сложенный мешок, в котором было всё в дорогу: щетки, шампуни, одеколоны.
– Так, это куда? – спросил Евгений Александрович и осмотрелся. – Так, это сюда!

И мешок полетел в ближайший угол. К счастью, номер был не стандартный, и углов хватило, практически, на всё, что находилось в чемодане. И только его книги и рукописи раскладывались на столе горой. Казалось, отыскать тут нужное нереально, но, как ни странно, Евгению Александровичу это удавалось.

...Перед самым концертом, минуты за две-три, всегда возникала проблема с очками. Их у поэта было специально три пары и все три должны были лежать в карманах пиджака, чтобы быть под рукой. Но никогда не лежали. И только в последнюю секунду перед выходом на сцену одна пара, к счастью, находилась. Причём в самых непредсказуемых местах: между страниц «Избранного», или в гримерке под столом, или на носу у Евгения Александровича.

Приём Евтушенко в Израиле был потрясающим. С ним захотел встретиться президент Шимон Перес, и ему не было отказано. Они разговаривали целых три часа, и Евтушенко был удивлен, что президент разбирается в литературе и имеет оригинальные суждения о многих писателях, в том числе и русских, что по российским меркам, было не мыслимо.

Потом Кнессет устроил специальное заседание и выдвинул Евгения Александровича на Нобелевскую премию за «Бабий яр». Конечно, это был жест благодарности Большому Поэту за его смелость и честность. Зная, как мало в нашем мире благодарности, событие это было очень трогательным.

А на творческом вечере в зале Театра «Гешер» зал, вмещающий девятьсот зрителей, трещал по швам, и пожарник, небывалая история, разрешил поставить на сцене ещё сто стульев.
Коренные израильтяне, видя такое паломничество, спрашивали, кто это? И когда мы отвечали, что это Поэт, приходили в неописуемое удивление.
– На поэта полный зал?! Да ещё приставные стулья?! И за деньги?! Нет, определенно, эти русские – просто сумасшедшие люди! – говорили они, разводя руками.

А потом, после вечера, до часа ночи нескончаемая вереница его почитателей терпеливо ждала встречи с Поэтом, и он с каждым говорил с неподдельным интересом. И расписался на столетней давности книжечках, пластинках, афишках, привезённых народом в Израиль, как самое ценное и дорогое.

А до выступления у Евгения Евтушенко были ещё передачи на телевидении, встречи с израильскими писателями в «Русском доме».
А в час ночи, когда мы, более молодые, помирали от усталости, Евгений Евтушенко вдруг сказал:

– Ну, что, поедем куда-нибудь поедим барбуньку?

Барбунька – это маленькая рыбка. В Израиле её жарят превосходно, едят целиком, с косточками. И мы каждую ночь, после концерта, полусонные, колесили по Тель-Авиву в поисках приличного рыбного ресторана. А Евгений Александрович, был переполнен энергией, будто только что отдыхал в Сочи, и продолжал рассказывать интереснейшие истории, запивая барбуньку хорошим вином.

Меня удивило и обрадовало, что на его творческих вечерах было много молодых лиц. И одна девушка, сознавая, что говорит с классиком, и, глядя на него восхищенными глазами, попросила с ним сфотографироваться.
– Мама не поверит! – сказала она с восторгом. – ... А вы могли бы меня обнять?

– Ох, берегитесь, у меня в этом деле очень плохая репутация! – смеясь, сказал Евгений Александрович и обнял девушку со всей решительностью.

На творческих вечерах Евгения Евтушенко продавались его книжки. И вдруг он заметил, что часть из них выпущена пиратским способом. Он разозлился очень.

– Зови их ко мне, этих продавцов! – сказал он таким голосом, который ничего хорошего им не сулил.

– Ну что, попались?! – сказал он, только они появились на пороге гримерки. – Вы, наверное, слышали, что книжки, которые вы продаете, имеют ко мне какое-то отношение. Ну, так как будем делить выручку? Предлагаю по честному! Вам шестьдесят процентов, мне сорок. С каждой книжки! Он подписал все книжки, причём каждую по-разному. Конечно, все книжки мгновенно разошлись, и деньги разделились, как договорились. Конечно, дело было не в деньгах, ему было важно, что его не обманули!

У меня дома есть замечательная деревянная, вырезанная из липы, скульптурка «Парящая Клава». На небольшом шаре, на манер картины Пабло Пикассо «Девочка на шаре», стоит в «ласточке»… нет, не женщина, а крупная тетка! Толстая, «кустодиевская», с блаженным лицом. И такое в её облике душевное спокойствие, и такое полное равновесие, что хочется на неё смотреть и смотреть.
И вот, когда у меня в гостях был Евгений Евтушенко, он сразу её увидел. Он долго смотрел на «Парящую Клаву», потом сказал отвлечённо, не обращаясь ни к кому:

– Вот, такую бы я хотел заиметь для своего музея в Переделкино.
Не знаю, наверное, я должен был подарить ему «Клаву», но не подарил. Из огромного числа фигурок музыкантов-клейзмеров, арлекин, печальных клоунов, которые я собираю, Клава вызывает у меня особый, не проходящий восторг и радость, что она здесь, в моём доме. Но сейчас мне особенно жалко, что она не в музее Большого поэта.

А спустя год, мы пригласили Евгения Александровича провести Творческий вечер в Витебске, на фестивале «Славянском базаре». И там, после огромной пресс-конференции, к поэту подошёл бледный от волнения молодой человек в чёрном костюме, с букетом цветов, наверное, он шёл жениться.

– Евгений Александрович! – тихо сказал он. – Благословите меня! Мне очень это сейчас нужно.

– Не могу! – сказал Евтушенко. – Я не Господь Бог. Я могу только пожелать тебе удачи!

И подарил свою книгу.

А когда Евгений Александрович улетал после Вечеров в Москву, где были хлопоты с открытием музея, я неожиданно для себя вдруг спросил:
– Если бы, Евгений Александрович, в жизни можно было изменить только одно событие, чтобы вы изменили?

Конечно, вопрос был по-детски наивным и по-взрослому банальным.
Он ответил сразу, будто не раз сам себя спрашивал об этом и давно знал ответ на этот по-детски наивный и по-взрослому банальный вопрос.
– Наверное, я не расстался бы с Бэлой! – ответил Поэт.

Пусть будет благословенна Его память!

Аркадий Крумер