Тогда исчезали люди – миллионами...
Исчезали целые народы – в моей детской коллекции имелись почтовые марки из довоенной серии «Народы СССР», которых уже не было в послевоенных каталогах с пропущенными номерами: «Немцы Поволжья», «Осетины», «Чеченцы», «Евреи Биробиджана»...
Исчезали книги, газеты, портреты...
Исчезали – безвозвратно! – единственные экземпляры авторских рукописей...
Исчезали журналы – хитростью и украдкой добыл из спецхрана библиотеки «Ленинка» три журнала 1929 года «Узвышша» с талантливым сатирическим, к сожалению, неоконченным романом «Пратарчака жыцця, або Запіскі Самсона Самасуя»...
Всё началось в 1989-м с режиссёрского замысла сцены «Шепелёвка» при экранизации «Записок...». Экранизируя этот уникальный в белорусской литературе роман, напал на след, вернее, почудились некие гаснущие отголоски, глухое эхо. И вот, спустя годы, увлечённо устремился – в поиск исчезнувшего театра.

ОСМАТРИВАЮСЬ, ВСМАТРИВАЮСЬ...

Население любого местечка в «черте оседлости» царской России, да и потом, в СССР, зачастую наполовину состояло из евреев. Это подтверждается энциклопедическими книгами серии «Память», да ещё хотя бы фамилиями.
Пришёл к выводу: неохота было дореволюционным «чернильным душам» при переписи населения слушать, вникать, разуметь непривычные имена-фамилии типа Иехунон-Залман-Аарон-Лейба-Шмуил-Нохим-Хаим-Сфорим Шляпентох-Розенвассер. Невнятно-картавое представление еврея прерывал чиновник вопросом: «Откуда сам родом-то?» Затурканный ответчик называл своё местечко, скажем, Делятичи. «Так тебя и запишем: будешь Делятицкий».
Оттуда, от названий родных местечек, и пошли многие еврейские фамилии, их носители стали знаменитыми: Слонимский, Делятицкий, Нежинский, Глуховский, Могилёвская, Островский, Шкловский, Вайханский, Голынский, Городецкий, Райгородецкий, Мирский, Минский, Миргородский, Шацкий, Индурский, Жванецкий, Ямпольский, Белоцерковский, Старобинская, Львовский, Браиловский, Антокольский, Бродский, Смоленский, Запольский, Лохвицкая, Брагинский, Радомысленский, Кричевский, Бельзацкий, Синявский, Ляховицкий, Паперный, Хелемский, Парицкий, Пинский, Черновицкий, Бердичевский, Смиловицкий, Винницкий, Глузский, Каменецкий... Это только те носители, которые мне ведомы, на слуху.
Но не встречал фамилию Шепелевский, оно и объяснимо: название местечка несчастный автор-сатирик, а потому страдалец, Андрей Мрый выдумал. Однако никакое белорусское местечко без евреев немыслимо! Вот и задумался в начале фильма эпизод «Шепелёвка», когда деревенщина Самосуй впервые попадает в местечковый водоворот: рынок, кагал, гвалт, клезмеры.
С бродячими музыкантами-клезмерами вопрос решился сразу, просто по телефонному звонку: кларнетист Авенир Вайнштейн, скрипач и гармонист Купаловского театра Марик Каган, переправивший в фамилии букву «г» на «ч», – мои приятели.
Возникающим в режиссёрском сценарии и фильме местечковым типажам характерные реплики подобрали у автора, недостающие дописали. Кто в их рольках должен предстать? Конечно же, актёры Белорусского государственного еврейского театра – Белгосета!
Оказалось, кого-то из них я уже знал, о ком-то слышал.

ЗНАКОМЫЕ ВСЁ ЛИЦА

Марк Михайлович Моин – Заслуженный артист БССР, главный режиссёр музыкальной редакции Белорусского телевидения: невысокого роста, ладный, улыбчивый, собранный, запомнился в светлых костюмах. Чувство юмора и выдумки характеризовали его телепостановки: в 50 – 60-е годы всё шло в «живом» эфире, никаких средств видеозаписи не существовало. Осуществляя в студии постановку по моему сценарию, придумал Моин средство передвижения персонажей: паросипед! Это «сооружение» постановочная служба изготовила – получилось смешно. Под его началом в музыкальной редакции творили талантливые режиссёры: Борис Бертинг, Толя Сакевич, Витя Шевелевич. Они составляли самую сильную творческую команду в ряду других редакций БелТВ. Шептались, что Моин был премьером, по амплуа – героем-любовником Еврейского театра, который когда-то размещался в здании упразднённой хоральной синагоги, а с начала 50-х уже занятом Русским театром имени Горького.
Кузьма Львович Кулаков (Рутштейн) – актёр Белгосета, а затем Русского театра, руководитель знаменитого в Минске театрального коллектива во Дворце культуры Белсовпрофа. Видел его на сцене, общались во время съёмок фильма «Первые испытания», в котором он засветился в эпизодической роли. Летом 1960 года на каникулах после 2-го курса режфака получил от него письмо с предложением организовать и с осени возглавить во Дворце студию эстрадных миниатюр, с чем я радостно согласился. Общение с ним продолжалось на совместных худсоветах. К тому же его пасынок – мой коллега-режиссёр Игорь Добролюбов, а падчерица Вика – студентка параллельного актёрского курса. Я бывал в их доме на Карла Маркса, привечала студентов хозяйка Таисия Севастьяновна, жена Кулакова. Позже прочитал мемуары Кузьмы Львовича «Годы и люди».
Моисей Сокол – тоже артист Белгосета, позже вошёл в труппу Русского театра; в каком-то спектакле запомнился пластичным в пантомимах, заразительно весёлым, отлично пел. С ним близкого общения не было, просто здоровались.
Песя Вольпина – артистка Белгосета (мадам Ксидиас в «Интервенции»); выйдя замуж за Народного артиста БССР Александра Кистова, вошла в труппу Русского театра. В 1970-м на «Мосфильме» застал её в должности смотрительницы комнаты отдыха актёров.
Абрам Ефимович Треппель – отец Бориса, участника руководимой мною студии эстрадных миниатюр Дворца культуры Белсовпрофа. Борис в наших постановках смешно изображал персонажей, хвалился, что советует ему, учит актёрским штучкам отец. Познакомил с отцом – комиком Еврейского театра. Тот уже был пенсионером, нигде не играл, но его последним театральным коллективом стала филармоническая передвижная труппа. В ней когда-то, узнал и к удивлению, играл мой однокурсник, на 10 лет старше меня, Ярослав Громов и толковая энергичная Нина Савва – ассистент В. Корш-Саблина по актёрам на фильме «Красные листья», где работал и я. От Треппеля узнал, что труппа с трёх актёров изначально разрослась до двадцати, в неё входили Г. Герштейн, Э. Капчевская, М. Берёзкин; портативные декорации, что умещались в чемоданах, сотворяли сценографы Ц. Кипнис и А. Тышлер. «Колхозный театр» гастролировал по всей Белоруссии. Но Абрам Ефимович с такой горечью рассказывал о разогнанном театре, вспоминал свои острохарактерные роли.
Кулинец, кажется, Михаил, но не помню точно, – интеллигентный, учтивый, в очках. Он работал методистом Дома народного творчества. Меня, студента, дважды приглашал в совместные поездки в Старые Дороги и Валерьяны на просмотр спектаклей самодеятельных театральных коллективов и, как бы сейчас сказали, на «мастер-класс». Небольшой финансовый «приварок» помогал студенту вести светский образ жизни. В тряском автобусе дорога в оба конца оказывалась долгой, просмотры проходили по вечерам, потому там, на местах, и ночевали – имели время поговорить.
Пользуясь служебным положением, Кулинец после закрытия Белгосета помогал безработным коллегам получить хоть какой-то заработок: так ,дал возможность поставить два спектакля в клубе глухонемых Григорию Герштейну.
Матвей Берёзкин... Помню этого подтянутого актёра не в ролях, а на общественных просмотрах и премьерах спектаклей на минских сценах. Значительно позже узнал, что на фронт Великой Отечественной войны молодой Берёзкин в числе тридцати работников Белгосета ушёл добровольцем, был тяжело ранен, комиссован, вернулся в свой театр. После ликвидации Белгосета работал в передвижном «Колхозном театре», позже – в Могилёвском; приезжал на просмотры спектаклей в Минск.
Цфаня Яковлевич Кипнис – маленький, подвижный, улыбчивый, говорливый, седой, ходил в белом коротком плащике и беретике – художник, сценограф Еврейского театра, прославился оформлением спектакля «Суламифь». Жил он на первом этаже дома по Комсомольской, через три окна – пардон – за туалетами.Там ныне бутик. Однажды он накрутил патефон, поставил мне пластинку с песенкой «О, Шимеле!» Это пел на идише Соломон Михоэлс – до войны выпускали пластинки с песнями народов СССР. Тогда впервые услышал неведомый язык идиш, от Кипниса впервые услышал это имя – Михоэлс.
Талантливый выдумщик, чуткий человек, в три раза старше меня, он в ТЮЗе оформлял мой преддипломный спектакль «Красная Шапочка». Штатный художник Иван Пешкур занят выпуском очередного спектакля, и директор театра Владимир Михайлович Стельмах пригласил безработного Кипниса, знакомого ему с довоенных лет. Как я благодарен им обоим за такое сотрудничество со мною, студентом!
Кипнис очень хотел помочь мне ярким оформлением спектакля. По его заявке добыли корпус списанного самолёта, порезали, выпрямили изогнутые части фюзеляжа. Из алюминиевых пластин он вырезал плоские деревца, на ёлках сам рисовал яблоки, апельсины – сказка, ТЮЗ, всё можно! «Деревья» в лесу, «домик бабушки», как в пеналы, опускались в щели фанерных бугорков и возникали, поднимались при движении девочки, мгновенно изменяя картину – место действия.
Не выхваляясь, Кипнис высоко оценивал коллег-сценографов Оскара Марикса, Александра Тышлера. Про художника Еврейского театра Александра Тышлера я тоже впервые услышал от Цфани Яковлевича. Он восхищался общим сценическим решением Тышлера спектакля «Фуэнте Овехуна»: мелкие детали обстановки шли на фоне огромной плетёной корзины – такие плели крестьяне селения Овечий Источник. Кипнис мгновенно нарисовал декорацию – по памяти.
Василий Фёдоров – режиссёр Белгосета, ученик Всеволода Мейерхольда, помогавший мастеру ставить нашумевший в 20-е спектакль «Рычи, Китай!» В 50-е он руководил нашим Русским театром – помещение было ему знакомо, – ставил спектакли, которые посещали мы, студенты-режиссёры: «Король Лир», «Варвары».
Виктор Яковлевич Головчинер – режиссёр Еврейского театра. Потому и ему эту сцену не приходилось осваивать: где-то в 50-х в нашем Русском театре он поставил «Отелло» с Александром Кистовым. Спектакль шёл на аншлагах до пожара в театре и смерти артиста в 62-м. С конца 50-х, по делам фильмов и просто для впечатлений наведываясь в Вильнюс, его фамилию видел там на афише Государственного Русского театра Литовской ССР, когда тот ещё размещался в здании за углом старого ГУМа, рядом с «Бульонной». Уже тогда знал по недоговоркам, что раннее творчество режиссёра связано с Минском.
Круг интересующих меня лиц расширялся. Опрашивая знакомых, узнавал от них телефоны остальных актёров и вообще работников Белгосета: кинорежиссёры – народ настырный.

В ПОИСКАХ ТЕНЕЙ

Но ответы обескураживали: кто-то уехал из Минска навсегда, кто-то приболел, кто-то несколько лет уже не вставал с ложа, большинство вообще покинули этот мир...
– Молодой человек, – вздохнул в трубку некто из здравствовавших стариков, – собрать нас вы опоздали на пять лет.
Удалось лишь найти и привлечь для исполнения крохотного эпизода осветителя Еврейского театра Шарфера – и на том спасибо.
Но любое устремление должно быть вознаграждено, верю в это: «А иначе зачем на земле этой...»
Исполнитель главной роли в фильме «Записки Самсона Самосуя» Володя Воронков, тогда ещё актёр Театра кукол, узнав о моих устремлениях, вдруг предложил:
– А бабушка моей жены Юдифь Арончик – актриса Еврейского театра.
«Кто ищет, тот всегда найдёт!» – оптимистично заверяла песня.

ОТ ЛАУРЕНСИИ С ЛОПЕ ДЕ ВЕГА ДО ХАЙКИ С МРЫЕМ

Она сияла не как рядовая актриса, она была прима! Она яркая героиня, исполнительница главных романтических ролей – это видно даже на поблёкших фотографиях в семейном альбоме женщины, которую с почтением, иначе как Пифия, не назвать – о ней речь впереди.
О Лауренсии в исполнении Юдифи Арончик в спектакле «Фуэнте Овехуна» писал постоянный партнёр актрисы Кузьма Кулаков-Рутштейн: «Когда она призывала народ к мести, её грудной голос то взвивался, то падал. Слёзы катились по щекам».
Увы, в Государственном кинофотофоноархиве (г. Дзержинск) нет ни единого метра плёнки, хоть как-то запечатлевшей хоть что-то из созданий того театра – ни единого.
Спасибо Купаловскому театру: оттуда в конце 60-х поступило около четырёхсот фотографий, невесть как оказавшихся у «академических белорусов»: портреты артистов Белгосета, сцены из спектаклей. В пояснительных подписях есть неточности. Книжка Анны Герштейн и эта моя публикация помогут архивистам из Дзержинска атрибутировать изображённых на фото.
Много снимков Юдифь Арончик: её портрет, она в ролях, групповые. Один особенно любопытен: Всесоюзный староста М. И. Калинин вручает Арончик какую-то награду в июне 1940 года. Но ведь эта дата – время проведения декады искусства БССР в Москве, и награда – как результат?!
Сняв фильм о той декаде «10 дней, которые потрясли Москву», о том же написав и издав книгу «Он смеялся последним», я, как говорится, «в теме» и точно, по документам, знаю: спектакли Белгосета на идише официально в программе декады не значились. Значит, существовал ещё какой-то список не только представленных к наградам участников, но и более полный, включавший вообще работников искусств республики. Так, «под декаду» и стали Заслуженными артистами БССР М. Моин, А. Треппель и Ю. Арончик, а она ещё, может, и орденоносцем.
На первой же встрече до начала съёмок 80-летняя Юдифь Самойловна сразу поинтересовалась:
– Вы должны были знать моего мужа.
– Он кто?
– Режиссёр музыкальных телепередач Марк Моин.
Вот как! Его ко времени нашей встречи со старой актрисой уже не было в живых.
В сценарии, во второй серии, имелась роль, словно созданная автором Андреем Мрыем для Арончик: квартирная хозяйка Самосуя – старая еврейка Хайка, которая якобы отравила его несвежей рыбой. Попадание было, можно сказать, в лузу. Никогда до того и, разумеется, никогда после Юдифь Самойловна в кино не играла: с искусством экрана они разошлись и во времени.
А в процессе съёмок в беседах выяснилось ещё вот что: она силою обстоятельств в 1948-м стала, смело можно утверждать, последней, кто видел Михоэлса живым.
Она назвала гримёрку за кулисами Еврейского, ныне Русского, театра, куда к ней, игравшей в тот вечер Лауренсию в спектакле «Фуэнте Овехуна» («Овечий Источник»), зашёл со словами восторга Михоэлс. Он прибыл в Минск как член комиссии по Сталинским премиям для просмотра спектакля у «купаловцев», но не мог не зайти к единоверцам.
«Фуэнте Овехуна» – знаковый для Белгосета спектакль – ещё до войны создал режиссёр Лев Литвинов, который затем перешёл в Купаловский театр и в 1944-м поставил там неумирающую «Павлинку» Янки Купалы – возможно, один из самых долгоживущих спектаклей на сценах мира.
Кстати, такой же спектакль-долгожитель «Нестерка» по пьесе Виталия Вольского поставил в 1941-м в Витебске режиссёр Белгосета Н. Лойтер, который с 1940-го 17 лет возглавлял Белорусский государственный театр им. Я. Коласа.
И вот через четыре десятилетия после гибели Михоэлса 13 января 1948 г., в 1989-м, мы с Арончик подъехали на машине к дому на возвышении, рядом с пересечением Красноармейской с Первомайской, где в 48-м поздним зимним вечером после спектакля ужинала еврейская богема и откуда Михоэлса с сопровождающим его опекуном по телефону срочно куда-то вызвали.
Затем подъехали с ней к глухому Белорусскому переулку – это за стадионом «Динамо». Здесь поутру, после того ужина, нашли изуродованный грузовиком труп великого еврейского артиста и известного в мире общественного деятеля.
После его гибели все еврейские театры в СССР было приказано закрыть. Теперь их некому было защищать.
Даже из предфинальной сцены фильма «Цирк», где люди разных национальностей СССР с куплетом колыбельной, каждый на своём языке, передавали из рук на руки чернокожего ребёнка, пробовали вырезать нежный напев Михоэлса на идише, но очень уж грубым оказался скачок по звуку.
Белорусский Еврейский театр, как и остальные четыре в СССР, прекратил существование. Актёры разбрелись: по местам работы, по профессиям, по странам, а затем и… по мирам.
Юдифь Самойловна, увидев наш телефильм в эфире, трогательно благодарила за возможность что-то сыграть, а тем более, явиться на экране.
Время от времени двухсерийный фильм «Записки Самсона Самосуя» повторяют по телеканалу «Беларусь-3», и я любуюсь прекрасными актёрскими работами.
А глядя на роль, сыгранную Юдифью Арончик, убеждаюсь, что ей не дали-таки выполнить завет социализма: работать по способностям.

ИЗ «ТЬМЫ ВРЕМЁН» – ПИФИЯ (богиня памяти в античных мифах)

А как иначе её, 95-летнюю, – простите, что приоткрываю главную тайну женщины, – ещё обладающую такой незамутнённой памятью, назвать?!
С 1948 по 1980-й – 32 года! – отдел театров в Министерстве культуры БССР вела умнейший, справедливейший критик и театровед Анна Григорьевна Герштейн.
Вместе с ней – стол к столу – в большой комнате Министерства культуры БССР, размещавшегося на 3-м этаже правого крыла Дома Правительства, работали: Леонида Витальевна Довнар-Запольская, «курировавшая» музыку; Пётр Андреевич Хорьков, проверявший и визировавший всякие публичные тексты, в том числе, и песенные; Ефросинья Леонидовна Бондарева – редактор кинопроизводства. Не было комитетов, департаментов, отделов, методистов, штатов. А эти четыре человека несли ответственность за развитие, по сути, всего белорусского искусства. И знаете, писалась хорошая музыка, ставились потрясающие спектакли, снимались яркие фильмы, рождались запоминающиеся песни, которые становились народными. Как и почему так получалось? Какими способностями владела эта великолепная четвёрка?
В 2014-м я снимал фильм-дилогию «Классик из Витебска. Жизнь и смерть Юделя Пэна». Выдающегося 83-летнего художника, учителя юного Марка Шагала, зверски убили в 1937-м, при том ничто из его квартиры-мастерской не пропало: ни одной картины, ни одного рубля, ни одной вещи.
Я даже и не пытался искать людей, знавших художника: ведь сама его гибель – событие почти 80-летней давности!
И вот тут возникла она, Пифия: Анна Григорьевна!
Оказывается, она – внучатая племянница Пэна!
Оказывается, её папа – племянник Пэна!
Оказывается, папа Григорий Герштейн – сын сестры Пэна!
Оказывается, Анин папа Григорий Моисеевич и мама Капчевская Эмма Фадеевна – оба артисты Белгосета – Белорусского Еврейского театра!
Оказывается, во время частых и долгих гастролей театра в Витебске чета Герштейн с дочкой Аней останавливалась и месяцами жила в трёхкомнатной квартире Пэна!
Оказывается, память девочки-подростка... нет, не память, а какая-то невероятная фотографическая способность Ани зафиксировала в трёх комнатах-мастерских расположение и содержание сотни картин Пэна: досконально описывала, где какая висела!
Она – кокетка в возрасте за 90! – долго отказывалась от появления в кадре, ссылаясь: «Я плохо выгляжу», пока я не напустил на Анну Григорьевну свою жену: женщина как-то уговорила женщину. Поразительные, уникальные воспоминания Герштейн – на экране.
Во время съёмки она называла меня Владимир Александрович.
– Анна Григорьевна, – возражаю, – Вы меня знали ещё студентом и всегда называли Володя.
– Да. Но сейчас Вы – режиссёр.
Естественно, что через годы, копаясь в истории Еврейского театра, я обратился к ней, единственному свидетелю, к тому же важному и умному.

И «ПОСЛЕДНИЕ ИЗВЕСТИЯ» – ОТ ПИФИИ

Конечно, она – театровед же! – написала о Белгосете, где играли родители, книжку «Судьба одного театра». Конечно, дала её прочитать.
Повествование, хотя и свидетеля, но написано суховато – она же театровед, как иначе! А вот поясняющий историю её живой и образный сопроводительный рассказ сделал нас с женой как бы зрителями того, уже виртуального театра...
Оказывается, параллельно с юной свободолюбивой и непокорной, романтичной героиней Лауренсией в «Фуэнте Овехуна» Юдифь Арончик в других спектаклях играла и мальчика-горбуна, и старуху-подкулачницу.
Оказывается, Фрондосо – возлюбленного Лауренсии в этом спектакле – играл Марк Моин; романтические отношения сценических героев переплелись с личными: молодые артисты поженились.
Оказывается, и он также был актёром широкого диапазона. Анна Григорьевна вспоминает моинского немца-подмастерья в спектакле «Глухой»: тупой, жестокий, заискивающий перед хозяевами, притом наигрывающий на гармошке.
Оказывается, незаменимый в труппе каскадный комик Абрам Треппель играл и юного Женьку Ксидиаса в «Интервенции» по Льву Славину, и отрешённого от мира чудака в «Рекруте», и дряхлого процентщика в «Вольпоне».
Оказывается, Кулаков, которого я знал уже грузным медлительным стариком, был тридцать лет назад неунывающим весельчаком, играл Беню Крика в «Закате» по Бабелю. Он призывал коллег-артистов не горбиться, видя в жизни перед собой только траву и житейские лужи, а поднимать взор к звёздам!
Запомнились Анне Григорьевне и роли её родителей, но об этом можно узнать из её книжки «Судьба одного театра» или непосредственно от неё… если не опоздать.

DEMINUENDO музыкальный термин, призывающий исполнителя постепенно приглушать звучание

Так после убийства Михоэлса зимой 1948-го по команде всесильных московских «дирижёров» с осени того же года началось в СССР удушение еврейских театров.
У Белгосета постепенно – dеminuendo! – сокращали труппу, затем – dеminuendo! – сокращали финансирование, пока не прекратили вообще, хотя это ведь был театр Государственный!
Наконец, 30 марта 1949 года театр, успешно работавший 23 года, активно игравший даже в годы войны в эвакуации, был закрыт.
О нём во все последующие годы почти не вспоминали и не писали, даже, кажется мне, нет и крупных научных искусствоведческих работ, словно и не существовал такой театр, хотя это ведь часть культурного наследия многонациональной Беларуси.
Богатый опыт создания ярких, специфически-национальных зрелищ Белгосет не передал никому.
Прервалась связь времён. Навсегда. Необратимо.
Да только ли в этом случае...

Владимир ОРЛОВ,
кинорежиссёр

Редакция журнала благодарит за предоставленные фотографии директора Музея истории и культуры евреев Беларуси Вадима АКОПЯНА.