От автора:
Я живу в Израиле. Сюжет рассказа, который сочинился ночной бессонной порой в ноябре, в начале нашей зимы, словно не связан ни с каким конкретным местом. И в то же время он сплетён-связан с моей музыкальной жизнью, профессией, с памятью и любимыми людьми. Я помню свои музыкальные классы, любимый Минск, дорогой Витебск, в котором так много всего хорошего для меня происходило, концерты, лица, очень яркие сны – и снег, белый, серебряный, фантастический.
В эту зиму снег выпал особенный – пышный и обильный, будто кто-то собрался продемонстрировать особое, выставочное качество белого материала. Со всех сторон к музыкальной школе пролегли синие на белом фоне цепочки следов, снег на линолеуме в вестибюле превращался в чёрные лужицы, которые поблескивали при свете электрических ламп. Эта школа в новом районе, возведённом на месте деревни, была заурядной. Ей не везло на директоров. На учеников. И на преподавателей класса кларнета. Здание вовсе не предназначалось для музыкальной школы, его строили для чего-то другого, оно напоминало врытый в землю бетонный склад. Или военный бункер. Маленькие тёмные классы. Зал с невысокой сценой и мятым тонким занавесом. Родители ожидали своих детей в полутьме возле классов, неразличимые и призрачные. Зато в каморке, которая была отведена под школьную библиотеку, сидела большая умница, душа-человек Искра, большая телом, локонами, юбками, страстью к музыке, и никто не знал, сколько ей точно лет, то ли 30, то ли 50…
Искра интересовалась жизнью и творчеством мировых оперных звёзд. И знала много всего про композиторов, исполнителей, а также про ситуацию в школе. Сюда, в её каморку, стекались и люди, и сплетни. Здесь пили чай, вырабатывали стратегию. Каждый очередной директор пытался положить конец посиделкам в каморке. Но, ни один не преуспел в этом.
Соня, молодая преподавательница фортепиано, прикипела к Искре сразу, как пришла в школу. Сонин отец был военным, поменял много мест службы, поэтому девочка родилась в Москве, несколько лет до школы жила с родителями на севере, поступила в музыкальное училище в маленьком российской городке, а теперь учила детей в этом городе, в музыкальной школе на окраине, и готовилась поступать в консерваторию.
В зимний день, когда снег казался особенно белым, а детей и родителей в школе было особенно много, на пороге возник необычный молодой мужчина. Он был высокого роста, одет в элегантное синее пальто, шляпу с широкими полями, через плечо переброшена замшевая сумка. Мужчина был совсем как с обложки модного журнала. Он вошёл и остановился в нерешительности. Из кабинета высунулась завуч, всегда взъерошенная и голосистая Анна Знаменная, хормейстер. Она замахала руками и пропела: «А вот и вы! Проходите!». Мужчина в шляпе проплыл в кабинет завуча. Кто-то уже мчался по лестнице и забегал в классы, сообщая новость: «Сын режиссёра Тибериева… Артур… преподаватель кларнета… новый…»
Соня шла по школе, как всегда, легко и значительно, – её ноги будто подхватывали на ходу спадающие туфельки (в школе в сапогах и ботинках никому не было дозволено находиться), и характерно женственно покачивалась на щиколотках. Соня была самой красивой, самой юной и самой независимой в штате. Её рыжевато-русые волосы взлетали при каждом шаге. Серо-зелёные, как речная вода в туманный день, её глаза были чаще всего беззащитно-строгими. Под мышкой у неё всегда были зажаты ноты. Соня считала себя (в глубине души, разумеется, очень в тайне, никто об этом не знал) способной пианисткой, и верила, что в её жизни случится что-то большое и настоящее. Она шла и улыбалась своим мыслям. Новый преподаватель как раз выходил из кабинета завуча. Он столкнулся с Соней и обронил «пардон». И пошёл дальше, горделивый и как-то по-голливудски прекрасный. Сумерки натягивались на белый пейзаж, как тёмная жёсткая варежка. Соня шла в зал, чтобы позаниматься самой после своих уроков с учениками. Она играла на лучшем школьном рояле, хотя и он не был по-настоящему хорош. Она играла и думала о лете, когда учебный год завершится, будут экзамены в консерваторию, и она сыграет так хорошо, так убедительно, что её примут. Она играла, и соната Рахманинова билась тяжёлым и прекрасным колоколом о стены зала. А потом, закрыв рояль, смотрела какое-то время через холодное мутноватое стекло на обступившие низкорослое здание школы дома-высотки, и на снег, ставший в сумерках синим. Карамельный свет фонарей, и неподвижные голые деревья казались нереальными, нарисованными. И шла домой в холодном воздухе вечера, который от дыхания и шагов крошился, как слюда.
Дома всё было обычным: мама, с её возмущённым и строгим лицом («опять тарелка немытая в раковине, я же у вас прислуга, горничная», «я чуть с ума не сошла в этой очереди, это ж додуматься – надо четыре часа простоять на холоде, чтобы купить пару сапог… иди, примерь…тебе всё равно не угодишь…»)
Отец не отрывался от телевизора, не глядя в тарелку черпал салат, кашу или омлет. Сам себе что-то объяснял. Он недавно вышёл в отставку, к дому, к тишине не привык. Все пытался найти себе применение. И злился, топил раздражение в созерцании мигающего экрана. Информация ему была не нужна, она его не занимала – ему были нужны от телевизора гипноз, полусон, забытьё. Дома Соне было тягостно. Уют, чистота, мягкая красивая мебель («просто чудо, что в военном городке, где так много желающих, удалось купить эту прелесть…») её не радовали. Ей больше нравилось в школе. И в классах, и в зале.
Придя утром перед началом занятий к Искре, Соня тихонько жаловалась своим певучим голоском на учеников, которым надо всё разжевывать, сто раз показывать, а они всё равно не играют. «Не играют, хоть их режь». А ещё она говорила, что скорее бы поступить, уехать, а то мать совсем запилила: «Ищи жениха, ищи жениха». «И ученики такие неспособные, неблагодарные». Искра слушала внимательно, никогда не перебивала и ничего не советовала – потому-то визиты к ней, её дружба так ценились в школе. Искра вытащила из глубин рабочего стола, заваленного каталожными карточками, списками, нотами аппетитный пончик. Соня вздохнула и откусила. И пошла в класс. На смену ей в библиотеку впорхнула Диана Гансен, педагог по скрипке. У неё было море новостей. «…Ты прикинь – наша Советникова опять в новой шубе… И откуда деньги? С мужем развелась, трое детей… Конечно, на ней ничего не смотрится, но всё же… Гневцов был вчера выпивши, я даже подумала, не ушла ли от него очередная пассия, уж слишком сильно напился… А этот новенький, Тибериев, сын режиссёра, ты же видела «Лунного странника», конечно… я в класс заглянула, он сидит, смотрит в окно – и грустно так говорит: «Неубедительная концепция… кларнет – инструмент космический…» А ученику – восемь лет! И он своё имя с запинкой произносит!» И так она тараторит долго, увлеченно страстно, пока очередной посетитель не возникает на пороге.
…В тот вечер после уроков Соня как обычно была в зале. Она играла, ученики засовывали голову в зал, мешали, прыскали со смеху, галдели. Топот в вестибюле сбивал её с ритма. Потом все разошлись, и она занималась в тишине. Артур заглянул в зал, вошёл, сел в последнем ряду, слушал внимательно, будто никогда раньше не слышал игру на рояле. Он совершенно не гармонировал, не соответствовал этому более чем скромному залу, его бархатный роскошный пиджак выглядел театральным костюмом аристократа. Соня заметила его. Остановилась. «Что, смешно?» – спросила она. Он пожал плечами: «Да нет, вроде нет ничего анекдотического…»
«Я слишком напористо играю… много эмоций, одни эмоции. А техника хромает. Многие зовут такой пианизм дурным вкусом…» Она помолчала. Он потянулся в кресле. Раскинул руки, будто призывая. Его тёмные глаза казались бархатными, как его пиджак. «Я не могу сыграть так, как слышу внутри себя… Понимаю как надо, а сделать это не могу».
Артур встал и легко, пружинисто прошёл поближе к сцене, присел на подлокотник потертого кресла в первом ряду.
– Вы очень серьёзная, милая девушка, дорогая Соня. И к детям, и к музыке чересчур серьёзная. Я никогда так не относился к нашей профессии. Музыкальная школа – не военный завод. Какая разница, будут они играть или нет? Кому-то это вообще интересно, исполнит ли учащийся Х. на школьном классном концерте сонатину Моцарта ритмично, чисто и с душой… Главное – вы, ваши интересы и комфорт. Живите эгоистично. Живите своими мыслями, целями…
– …какими? Вы можете посоветовать?
– Ну, для начала давайте на «ты». Могу. Я могу тебе посоветовать. Моя папенька – слышали, он у меня кинематографом занимается, и не без успеха, так сказать…
–…слышала. О вашем… твоём папе вся школа только и говорит…
– Да? Мило со стороны школы.
– Так что по поводу советов?
– Я знаю несколько секретов комфорта… от папаши, от других умных и успешных людей его круга…
– Какие же это советы?
Он чуть подался вперёд и медленно, отчётливо сказал: «…в данную минуту я бы хотел совсем другого… я хотел бы сгрести тебя в охапку – и целовать». Сонина рука, лежавшая на клавишах первой октавы, дрогнула. Она глянула поверх его головы, на щеках вспыхнули красные пятна. И тоном вредного избалованного ребёнка, бросающего подальше игрушку, которая нравится и другим детям, сказала:
– …и что мешает…
За окнами луна красила дымной серебристой кистью сугробы. Когда сторож пришёл в одиннадцать закрывать школу, в зале уже никого не было.
…Искра узнала первой. Потому что Соня ей рассказала. «Он умный, очень много знает… Немного высокомерный, но тут нет его вины… это дом, бабушка, отцовские жены… Папа много раз женился, все его женщины были красавицами, стервами, корыстными… Артур так смешно их изображает… он тоже мечтал о кино, но отец был категорически против…» Соня будто звенела, светилась, когда всё это рассказывала. Искра задумчиво жевала пряник, что-то чёркала в блокноте. Она сказала:
– Да, я понимаю. Он интересный. Главное, чтобы ты чувствовала правду ситуации. И потом не печалилась…
Он встречал Соню утром на автобусной остановке (сам он приезжал или на такси, или на отцовской машине). После уроков провожал, заботливо подхватывал сумку с нотами. «Знаешь, я мог бы тебе помочь с поступлением…» Так он сказал в один из дней этой слепящей, поражающей своей пушистостью и новизной зимы. Соня остановилась. Она уже дважды за время работы в этой школе сдавала экзамены в консерваторию – и дважды проваливалась. Теперь она смотрела на Артура большими и непрозрачными речными глазами. «Да, я могу тебе помочь», – повторил он. «У меня есть там свои люди…» «И кто именно, если не секрет?». Он чуть помедлил, потом сказал: «Важные люди, авторитетные!». Они уже недели две встречались каждый день. Ходили в кино. Пили кофе в самом элегантном баре района, – и цены, и обстановка тут были пафосные, с претензией, и всё было окружено в этом подвальчике трепетным благоговением перед достатком, материальным благополучием. Артуру нравилось, когда гардеробщик чуть ли не кланялся ему, превращая процесс приёма пальто, выдачи номерка – а потом всё в обратном порядке – в некий особый ритуал. Соня немного смущалась от всей этой церемонности, а Артур посмеивался: «Ничего, привыкай». Почему надо привыкать, зачем привыкать он не объяснял.
В конце второй недели их общения Артур позвал Соню на премьеру отцовского фильма в Дом кино. «Только мы придем порознь. Извини… Я буду до начала презентации занят – надо папе кое в чём помочь, а в конце отвезу его домой, он в последнее время плохо себя чувствует…» Соня пришла почти к самому началу, нашла своё место в зале. Оно было в последнем ряду, сбоку. Тибериев – старший выглядел очень утомлённым, Соня его сразу узнала, – Артур был на него очень похож. Такие же бархатные пиджаки и глаза. После фильма были речи, шампанское, поток комплиментов. Артур стоял возле отца, напряжённый, красивый, весь розовый от волнения и торжественности. Шутил немного искусственно, громко и охотно откликался на чужой смех. Соня слышала издали его голос. Она заметила, как в фойе Дома кино впорхнула черноволосая женщина, тонкая, одетая в чёерное меховое манто нараспашку, подбежала к режиссёру, обняла. Кто-то за Сониной спиной злорадно прошипел: «Лидия Зимина-Тибериева, собственной персоной, в собственном мехе…» Соня не брала с подносов шампанское, она сделала круг по фойе, посмотрела фотогалерею актёров, потом вышла из шумного и тесного пространства в зимнюю ночь.
Назавтра была суббота, потом воскресенье, и оба дня Соня провела в школьном зале, занималась. С Артуром она по выходным не виделась, и не спрашивала его, почему это так. Утром в понедельник он ждал её на автобусной остановке. «Как тебе папашкин фильм?» – сразу спросил он после краткого поцелуя в щеку. Соня даже немного растерялась: «Я как-то не сразу могу сформулировать… Интересно. Неожиданно». Он хмыкнул: «Что – неожиданно? Банальщина и вторичность… Он исчерпался. И сам этого не видит. Верит пустоголовым лизоблюдам. Я – вижу. Всё фигня…» Они пошли к школе. Их обогнала завуч Знаменная. «Лыжню, молодые люди», – крикнула она. И побежала вперёд, будто за ней гнались министерские проверяющие. В школьном вестибюле Соня махнула рукой: «Пока, увидимся», зашла к Искре. Та сосредоточенно рылась в бумагах, приговаривала «кто прячет навеки – тот я, и где же этот чертов список…» Соня села на стул, полистала журнал. «Надо начинать неделю – а не хочется». Искра оторвалась от поиска. Глянула на Соню. «Ты как? Жива? Занимаешься?» Соня кивнула. «Да, немного сдвинула в выходные свою полифонию». Речь шла о Бахе, о прелюдии и фуге, которые требовались для вступительного экзамена и шли пока туго. На пороге появился Артур. Он сказал: «Сонь, тебя можно отвлечь на минуту от нашей кудесницы-умницы?» Соня вышла из библиотеки. Он сказал, понизив голос:
– Сонь, я тут запланировал поездку. В Дубравы. Дом творчества работников кино… Там сейчас пусто, нет желающих творить и их невыносимых деток… Поедешь со мной?» Она отступила назад. Пожала плечами. «Не знаю. Когда надо дать ответ?». «Ты поедешь. Ответ может быть только «да, Артур, когда ты хочешь там оказаться?». Соня склонила голову и произнесла: «Ну, если так…»
После занятий с учениками она хотела остаться в зале. Открыла Баха. Артур забежал, чмокнул её в лоб, быстро обронил «и всё-таки ты ничего не сказала про фильм… по существу – ничего…» Помчался – его ждал отец на машине. Она спросила ему вслед: «А кто была та дама, брюнетка, в мехах?». Он остановился на пороге, оглянулся. «У неё ещё такая фамилия – Зимина-Тибериева…» Он грустно улыбнулся. «Ну, вот ты и спросила… Всё хотел тебе сказать. Искал случай. Это моя жена, Лида. Она преподает в консерватории. А её мать – завкафедрой… Полезные люди. Прости, цейтнот, убегаю».
Соне стало трудно дышать. Она раньше читала, что такое бывает – когда трудно дышать от слов. Невозможно дышать. Думала, это выдумка писателей. Красивый пассаж. Теперь в горле встал ком. Совершенно реальный. Соня как-то махнула Артуру, мол, «иди, я буду заниматься», дверь закрылась, пружина прелюдии соль минор оторвалась, синкопы стали острыми, как иглы. Она шарила по клавишам, почти ничего перед собой не видя. Рояль будто понимал, дышал с ней. «А что случилось? В чём его вина? Он тебе ничего не обещал, ты ничего вроде не ждала. Все было просто дружбой, милым флиртом…» Бах шептал – пропевал какие-то неподходящие мысли. Потом она углубилась в работу, ушла по плечи, по грудь в сверкающую воду старого мира, где скрипели телеги, и свечи бросали блики на парики и манжеты, где кто-то ждал, всегда ждал мечту и чудо…
Они поехали вместе в Дубравы. Если читателя волнует, были ли у них близкие отношения, то я даже не знаю, что на это сказать. Беседы, свеча в тёмной комнате, аллея, сосны в снежных слепящих платьях, золотое руно рассвета в окне. Это близость? Не знаю. Как кому… А вместе спать Соня с ним не могла – что-то внутри её, у сердца что ли, не пускало, не соглашалось. Сопротивлялось его объятиям. Они вернулись через три дня. Соня посвежела, ей говорили комплименты, она не рассказала никому, где была. Артур в школе ни с кем не общался. Бегло бросал на ходу «здравствуйте… спасибо, хорошего дня… вы тоже сегодня прекрасно выглядите…»
К весне Соня выучила Баха и Рахманинова ахманинова вполне прилично. Сыграла в программе школьного концерта.
Её родители купили старый дом в красивом озерном месте. И переехали туда. Отец охотился, рыбачил. Но всё равно стал ещё угрюмее и злее. Мама на одной тоскливой ноте вела привычную тему: «Замуж тебе надо… чего сидишь…»
Соня спросила у Артура, как он видит будущее. Они пили кофе в том баре, где Артуру так нравилось. Он помолчал. Внимательно посмотрел в чашку, смял салфетку. Ответил, что собирается поговорить с Лидией. Соня удивилась: «О чем?» «Я хочу развестись…» Соня не думала, что у неё есть право как-то эту информацию комментировать. Она промолчала. Он зачем-то рассказал, что Лидию очень любит его отец, советуется с ней. Соня прервала: «Мне это зачем», и вдруг поняла, что никогда не говорила с ним о своих чувствах. И вообще никогда ни с кем не говорила о чувствах.
Угодливый гардеробщик изогнулся, подавая им пальто. Они молча шли к остановке. Артур спросил: «Твои на даче? Дышат воздухом озер? Я могу зайти?..» Она отрицательно покачала головой. Подошёл автобус. В её глазах, в душе отпечаталась картина: весеннее светло- зелёное, какое-то юное небо, талая вода, много воды, его бархатные виноватые, растерянные глаза. Откуда-то всплыл Бах, очень ровный, гулкий, фоном этому дню, автобусу, лужам с грязной водой. Она шагнула на ступеньку и, оглянувшись, сказала твердо:
– Больше не надо. Ничего. Нам – ничего не надо.
Он пытался что-то сказать. Автобус тронулся.
…Через годы, растопившие, разметавшие другие воспоминания, Соня всегда видела этот день, этот бурый, чёрный, талый снег, кусочек весеннего, немного печального неба и старый автобус, который плюнул чёрным горьким дымом.
Артур ушёл из школы, нашёл себе совсем другую, немузыкальную работу. Всем сказал, что у него аллергия на детей и кларнет.
Соня опять провалилась на вступительных. Через год она встретила парня по имени Кир, вышла за него замуж. Родила сына, Рому. Муж пил, кричал, что она неумелая жена, плохая хозяйка. Пытался воспитывать. Ставил ей в пример жен своих братьев. Ушёл. Она прижимала к себе сына и шептала ему счастливые, нежные, совершенно особенные слова. Таких слов она никогда никому не говорила. Искра пришла к ней в гости, принесла домашний пирог и костюмчик для Ромы. Малыш сидел на полу, возил маленькой ручкой по линолеуму остатки своей размякшей порции пирога и корчил умилительные рожицы. Искра говорила, как Соня прекрасно выглядит (что было неправдой), и что её им всем очень не хватает (Соня после декрета перешла в другую школу, там была нагрузка поменьше). Когда они простились, и она ехала в лифте, вспомнила, что не сказала Соне, что Артур уехал за границу и там умер, и его жена осталась с маленькой дочкой, она родила почти в то же время, что и Соня. «Хотя ладно, что я всегда веду себя, как ответственная за всё, идиотка несчастная, – подумала Искра, выходя из лифта. – Надоели. Всем помоги, выслушай, приголубь. Хоть одна скотина спросила меня, как я – то живу?!». И она вскинула руку, останавливая такси.
Инна Шейхатович
