Летом у нас дома собирались, как мама их называла, «пулечники». Мы жили в своём доме, они играли на веранде в преферанс, как говорил папа, «расписывали пулечку». Отсюда и пошло у нас дома слово «пулечники».
Обычно приходили в пятницу после работы и до ночи играли в карты. Расписывали «классику» по полкопейки за вист. Крупных выигрышей, как и крупных «залётов» у них не было. Да и откуда им быть, если батя работал в кинопрокате с зарплатой в 120 рублей (это считалось хорошо!), Муля, которого все почему-то называли «несчастный», с такой же зарплатой – в редакции какой-то многотиражки. Пётр Иванович и вовсе был пенсионер. Не знаю, какую пенсию платили людям, почти пятнадцать лет отсидевшим в сталинских лагерях. Думаю, чтобы с голода не умерли. Иногда приходил четвёртый – Герасимов, бывший военный лётчик, постоянно носивший на пиджаке ордена Красного Знамени и Красной Звезды. Батя и Муля были тоже участниками войны, но награды, если и надевали, то на День Победы, когда его стали отмечать как праздник. А так даже орденские колодки к пиджакам не прикалывали.

В пятницу батя приходил с работы и предупреждал маму, что сегодня к нему придут «пулечники». Я не видел после этих слов на мамином лице большого счастья, но возражать было бесполезно. Она давно это поняла. Да и не в мамином характере это было. Она молча шла в кладовку, где хранились запасы картошки на ближайшие дни, остальную держали в погребе, чтобы не проросла. Потом мама выходила на крыльцо и чистила картошку, мыла её во дворе в металлической бочке с дождевой водой и ставила алюминиевую кастрюлю с одной ручкой на газ. Газ только появился у нас дома, был привозной, в баллонах. Дальше повторялась одна и та же история. Мама говорила бате: «Сходи в магазин, купи хлеб и селёдку». Папа без большого энтузиазма выслушивал эти слова и говорил мне: «Слышал, что мама сказала. Иди в магазин».
Мама снимала с огня картошку, выкладывала её в глубокую миску, сверху клала кусочек сливочного масла и посыпала мелко нарубленным укропом. Потом чистила селёдку, заправляла подсолнечным маслом, куда добавляла немного горчицы, и украшала блюдо кусочками нарезанного лука.
Пётр Иванович, который был дворянских кровей, глядя на эту закуску, говорил: «Сразу видно, интеллигентные люди». Хотя ни мамина, ни папина семья к интеллигентам не относились. Герасимов во время еды обязательно хвалил маму: «Лёва, у твоей жены золотые руки».
Водку, пол-литровую бутылку, по очереди приносили «пулечники». Батю от этой очереди освобождали. На нём была закуска. Остальную еду, которая стояла на веранде, где было прохладней, чем на кухне, мама убирала с глаз долой. Однажды она сделала полный тазик блинчиков – треугольных, с ливером, яйцом и луком – на воскресенье. В субботу утром, когда мама вышла на веранду, тазик был пустой. Могу только догадываться, какие чувства бушевали внутри мамы, но пока батя после ночной «пульки» проснулся, гнев немного поостыл, и мама только выразительно посмотрела на него.
– Ну и что? – сказал он, как ни в чём не бывало. – Проголодались люди, надо же им было чем-то закусить.
И, наверное, чтобы как-то сгладить ситуацию, добавил:
– Даже Муле понравились блинчики.
Мы жили вместе с бабой Пашей – маминой мамой. Мама готовила вкусно, а баба Паша так, что пальчики оближешь. До войны она работала поваром в каком-то ресторане. Но об этом я знаю только по разговорам. А вот то, что её на два-три дня забирали готовить еврейские свадьбы, был свидетелем. Евреев тогда было много и свадеб тоже, так что бабушка без работы не сидела.
К ней приходил в гости её старший брат – я его называл «дядя Еел». Крупный мужчина с гладко выбритой головой. Думаю, что дома у него тоже умели готовить. Жил он с женой и семьёй дочки. Но рыбу, чтобы сделать её фаршированной, приносил бабушке. При этом говорил: «Лучше тебя, Пешке, никто не сделает».
Выкладывал в миску из коричневой клеёнчатой сумки рыбу. Чаще всего средних размеров леща. Потом доставал пару яиц, луковицу, свёклу, морковку и полбатона.
Баба Паша всегда смеялась и говорила: «А то у меня самой этого нет. Ты бы ещё соль принёс и перец». Однажды мама сказала ей: «Еел не понимает шуток. В следующий раз он принесёт соль и перец».
Потом баба Паша и дядя Еел ещё что-то говорили между собой на идиш, и на прощание дядя Еел сообщал: «Завтра зайду».
Очередную рыбину он принёс бабушке в пятницу. Думаю, хотел в субботу, в шабес, скушать кусочек фаршированной рыбы.
Бабушка возилась с ней до самого обеда. На кухне стоял потрясающий запах. Бабушка на кончике ложки пробовала юшку и говорила: «Еел будет доволен».
Когда рыба была готова, бабушка выложила её на блюдо, украсила кусочками варёной морковки, рядом с рыбьей головой положила веточку укропа. Потом вынесла блюдо на веранду и поставила за шкафом. Во-первых, в тени, а кроме того была наслышана про папиных «пулечников» и думала, что за шкафом они рыбу не увидят.
…Первую «пульку» расписали быстро. Бате шла карта. Две девятерных, восьмирные. На распасовке без взяток. Даже Герасимов, то ли в шутку, то ли нет, сказал: «Надо поменяться местами». Батя улыбнулся и согласился.
Перед второй «пулькой» выпили по рюмке, закусили и поменялись местами.
Думаю, главное было не место. Батя почувствовал фарт и потерял осторожность. Взял мизер с прострелами на двух мастях. Надеялся на прикуп. Но семёрка с десяткой в червях, как были, так и остались, а к восьмёрке пик пришли валет с дамой. И перехвата не было. Батя получил «паровозик» в шесть взяток.
Обычно расписывали две «пульки», рассчитывались, допивали водку, доедали закуску и расходились.
А здесь у бати взыграл азарт.
– Давай распишем ещё одну, – предложил он.
– Можно, – согласился Герасимов.
– Каждый человек должен иметь шанс, – глубокомысленно произнёс Пётр Иванович.
Муля был против, говорил, что устал, дома будут волноваться, но один против троих не устоял.
Снова у бати пошла карта. Герасимов сказал:
– Ты один играешь, а мы присутствуем.
Батя почти полностью отыгрался. Но теперь в проигрыше был Герасимов, и он настаивал на ещё одной «пульке».
Муля сказал:
– Жене будет плохо от нервов, а мне – от голода.
– Поможем, – сказал батя и осторожно, на цыпочках, пошёл на кухню в поисках еды.
Принёс только хлеб.
– Где они остальное прячут, не знаю. Яичницу жарить будем?
– Рыбой пахнет, – сказал Герасимов и, повернув голову в сторону шкафа, добавил, – оттуда.
Думаю, запах приготовленной рыбы чувствовали все, но никто об этом не говорил вслух.
Батя заглянул за шкаф и достал блюдо с фаршированной рыбой.
– Кусочек попробуем, – сказал он. – Без одного кусочка будут живы.
Но что такое кусочек рыбы на четверых мужчин? Взяли два.
– А майхул (удовольствие – идиш), – сказал Муля. – Ради такой рыбы можно было оставаться.
– Сочная рыба, – добавил Герасимов. – Мне жена говорила, чтобы фаршированная рыба была сочной, в фарш надо добавлять кусочек свиного сала.
После этих слов у Мули седые густые брови встали на дыбы и поднялись до самой причёски.
– Герасимов, у Вас парашют всё время раскрывался? – спросил он.
– Не компрометируйте нашу компанию, – глубокомысленно произнёс Пётр Иванович.
Съели ещё два кусочка рыбы. На блюде оставались голова, хвост леща и украшение из нарезанных кружочков варёной морковки. Это батя вернул за шкаф.
Последнюю «пульку» расписали быстро. Батя остался в выигрыше и довольный пошёл спать.
Утром к бабе Паше пришёл дядя Еел.
– Вос махс ду, Пешке? (Что ты делаешь, Пешка? – идиш) – как обычно с порога спросил он.
– Пойдём, отдам тебе рыбу.
Баба Паша вышла на коридор, достала из-за шкафа блюдо, увидела остатки фаршированной рыбы и чуть не обомлела. Она пришла в себя где-то через минуту и закричала:
– Гановем! (Воры! – идиш)
Первый раз этот дом слышал, как баба Паша кричит.
Дядя Еел испугался крика и не подошёл, а, буквально подлетел к ней.
Кто мог подумать, что у старого еврея нет чувства юмора? Глядя на оставленные голову и хвост бывшей фаршированной рыбы, он, поджав губы, сказал:
– Что я говорил, Пешке? Ты делаешь фаршированную рыбу лучше всех.
Проснулся батя. Он понял, из-за чего шум, и вышел на веранду.
– Не волнуйтесь, Еел, к вечеру будет рыба, – сказал он, как будто ничего не произошло.
Это возмутило бабу Пашу ещё больше.
– Суббота! Где он возьмёт рыбу? – сказала она, как будто батя не стоял рядом. – И что она, сама зафаршируется?
Батя быстро оделся и, даже не выпив стакана воды, ушёл из дома.
Мама подумала, что батя из-за этого скандала ушёл из дома навсегда. Она с укоризной посмотрела на бабу Пашу и сказала:
– Надо тебе это было?
– Как я буду Еелу смотреть в глаза? – оправдываясь, ответила баба Паша.
Через три часа батя вернулся и положил на кухонный стол завёрнутую в газету большую рыбу. Мама стала разворачивать газету, местами она прилипла к рыбе. Теперь было видно, что это большой лещ, килограмма на три, не меньше. Где её взял в субботу батя, до сих пор большой секрет. Чтобы очистить рыбу от газеты мама положила её в раковину и включила воду. Лещ задёргал головой и хвостом.
– Я не буду это чистить, – сказала мама.
За рыбу взялся батя. Это был полный расчёт за ночной преферанс и съеденную фаршированную рыбу.
Хотя была суббота, а в этот день баба Паша не работала, она, говоря по-еврейски что-то себе под нос, принялась делать фаршированную рыбу.
Я не мог понять ни одного слова и спросил у неё, что она говорит:
– Их рэт ин воздух (я говорю в воздух – идиш), – ответила она.
– Почему в воздух? – не понял я.
– А с кем мне ещё говорить? – снова возмутилась бабушка.
К вечеру пришёл дядя Еел. Бабушка молча передала ему блюдо с фаршированной рыбой.
– Смотри, как мой лещ у вас подрос, – снова пошутил дядя Еел. – Отложи себе самый большой кусок.
– Не надо мне фаршированная рыба, – ответила баба Паша.
– Не тебе, ему, – сказал дядя Еел, имея в виду батю. – Он у тебя большой любитель фаршированной рыбы.