Об отце Коварском Вульфе Залмановиче

Немного об отце Вульфе Коварском (1920 – 1994), воевавшем в 16-й Литовской дивизии во время Второй Мировой войны.

Отец родился в 1920 году в семье обувщика-закройщика Залмана

Коварского и его жены Леи Гурвич. Залман Коварский был хозяином небольшой обувной мастерской в России, которая была национализирована после революции. Семье пришлось бежать в Литву, оставив всё имущество.

До войны они жили в городке Свентияни, расположенном около 60 км от Вильнюса. В семье было пятеро детей – дочь, Бася, и четверо братьев.

Братья были миловидными, дружными, у всех были «золотые руки», всем им пришлось работать с детства, помогая родителям. Наша мама рассказывала, что у братьев были очень красивые голоса, низкие и звучные. В их городке был еврейских хор и братья пели в нём. Когда они пели, люди заслушивались. Трое из пятерых, в том числе и сестра-партизанка, погибли и никто не знает точно, где они погребены.

Я помню, как во время застолья, гости просили: «Коварский, спойте!» Отец начинал петь и все радостно подхватывали, но его голос выделялся: звучный, мужественный и сильный.

Отец начал свой военный путь в 1942 году в 22 года, солдатом 16-й Литовской дивизии. Вот выписка из книги Абрамовича Арона Лазаровича: «В решающей войне. Участие и роль евреев СССР в войне против нацизма», 1982 г., Тель-Авив.

«При наступлении на деревню Нагорная, отличился сержант Вульф Залманович Коварский из мин. роты 167 полка.

Когда был ранен командир взвода, Коварский принял командование взводом.

Вольф был ранен, но не покинул поле боя, продолжая командовать. За мужество и инициативу в бою, сержант В. З. Коварский был награждён Орденом Красной Звезды».

Многие годы мы, дети, не знали ничего, что было на войне, наверное, также потому что он был хроническим молчуном. Потом я поняла, что людям, пережившие много трагедий, гибель товарищей, соратников во время бесконечных боев, на полях войны, гибель почти всей семьи, тяжело говорить об этом.

Однажды, возвращаясь с работы, я случайно встретила бывшего соратника отца. Увидев меня, он спросил, не являюсь ли я дочерью Вольфа Коварского, с которым он воевал и, зная, что Вульф был немногословным человеком, рассказал о первом тяжёлом ранении отца:

– Вульфа Коварского и ещё одного солдата послали в разведку «за языком».

Они напоролись на минное поле и взорвались на нём. Твой отец был физически очень сильным, широкоплечим человеком. Несмотря на ранения в обе ноги и дикую боль, ему удалось, подтягиваясь на руках, подползти к раненому солдату, русскому, взвалить его на спину и выползти с ним из минного поля. Истекающих кровью и потерявших сознание, их нашли санитары.

Отец очнулся на операционном столе в полевом госпитале. Хирург сказал ему, что выхода нет, надо ампутировать обе ноги, выше колена, под пах. Отец только простонал:

– Лучше умереть, чем жить без ног. Тогда хирург приказал влить в горло раненого чистый спирт и, в течение нескольких часов оперировал, удаляя осколки и вырезая разорванные мышцы.

– Твой отец так кричал от боли, что страшно было слышать. Ведь хирург резал по живому. Время от времени отец терял сознание от невыносимой боли, но всё же вытерпел, не лишился ног.

Детьми мы видели его ноги, покрытые глубокими ранами, мы видели, какая у него странная походка, он раскачивался из стороны в сторону, как моряк, но не понимали, почему. Мы знали, что он видит только на один глаз, но не знали, что пуля попала навылет в район виска, повредив глазной нерв.

Пролежав в госпитале несколько месяцев, отец опять попросился на фронт.

Его младший брат Иосиф, потерял на войне ногу по колено. Он уже знал, что его старый отец зверски убит, так же, как и двое братьев с семьями, и вся родня с его стороны и со стороны его жены, нашей будущей матери, включая маленьких племянников и племянниц, которых, как рассказали знакомые поляки, хватали за ножки и убивали ударом о дерево. Экономили пули. Всё это хладнокровно делали молодые литовцы и латыши за плату.

Кстати, мои дяди, будучи молодыми, служили в польской армии. Трудно поверить, что они так просто дали себя убить. Мама рассказала мне, что слышала, как будто один из братьев погиб в партизанах в районе Белостока, а не в гетто.

Ещё об одном случае поведал этот же бывший соратник отца:

– Наши уже наступали на всех фронтах. Был ужасный артиллерийский обстрел, с обоих сторон, длившийся часами. Это был настоящий ад. Снаряды с воем летали над головами, падали совсем рядом, грохот был страшный!

Каждый пытался найти место, куда можно было спрятаться, закопаться, чтобы остаться в живых. Солдаты понимали, что вероятно это последний день в их жизни. И вдруг среди этого адского грохота, солдаты услышали могучий храп.

Это спал наш усталый будущий отец. После окончания обстрела солдаты спросили отца, обладающего редким чувством юмора:

– Коварский, как ты мог спать при таком адском грохоте?

– Я был таким усталым, что подумал – остаться в живых почти нет шансов и решил, хотя бы, выспаться перед смертью.

Как жена спасла мужа от смерти

На груди, слева, прямо напротив сердца, тоже была ранка. История этой ранки такова. Отец курил папиросы. Его молодая жена, наша будущая мама послала ему мешочек, с плотно утрамбованным табаком. Отец прикрепил его с левой стороны груди под гимнастеркой. В тот же день немцы пытались окружить часть моего отца, у которой почти окончились боеприпасы, но, к счастью, им удалось с большими потерями прорваться. Пуля, пробившая мешочек с табаком, не долетела до сердца. Она влетела в мышцу и там застряла. При помощи скальпеля или ножа, санитар её удалил, сказав:

– Повезло тебе, Коварский, пуля шла прямо в сердце.

Но ранка осталась, так мы узнали о ещё одном эпизоде из военной жизни отца.

Так наша мама спасла мужа от верной смерти.

Младший брат нашего отца – Иосиф Коварский тоже был ранен и ему ампутировали левую ногу выше колена.

Маленькая спасительница

Из воспоминаний нашей мамы Ривы-Эстер Коварской (Цейкинской).

Убегая от наступающих фашистов, постепенно, маленькая семья, преодолев множество невзгод и несчастий, добралась до Казахстана, где Рива родила дочь Лизу и, через несколько месяцев, тяжело заболела брюшным тифом.

Отец Ривы, Макс, пришёл в больницу навестить дочь. Она лежала с закрытыми запавшими глазами, невероятно худая и с трудом дышала.

– Рива, Ривочка, – тихо позвал отец, поглаживая дочкину головку.

Не дождавшись ответа, он подошёл к врачу.

– «К сожалению, мы не можем спасти вашу дочь…Ей осталось жить всего несколько часов, наверно к утру она умрёт… У нас нету места. Лучше заберите её домой», – сказал врач.

– Господи, Боже мой, – прошептал бедный отец. – За что ты нас так наказываешь?

Всего несколько месяцев назад он похоронил свою младшенькую четырнадцатилетнею дочь, красавицу Двору. У неё были большие синие, как у отца, глаза, обрамлённые длинными ресницами и чёрные, как у матери волосы.

Она заболела воспалением лёгких, когда семья убегала от фашистов.

Сломленным от горя родителям, пришлось ночью самим рыть могилу и хоронить свою несчастную девочку. Через короткое время они узнали, что их восемнадцатилетний сын Исраэль, тоже красивый, как сестра, прекрасный танцор и певец, пропал без вести на войне. До них уже дошли, уму непостижимые, слухи, что все родные с его стороны и со стороны жены, включая маленьких детей, в Панарах, в Вильнюсе и в Швентянах на полигоне, были зверски убиты.

Макс с болью посмотрел на свою угасающую дочь… Ей было всего 22 года.

От миловидной молодой женщины остались лишь кожа и кости. Без труда, со слезами на глазах, он поднял дочь с постели и, держа её на руках, как маленькую девочку, бережно понёс домой. Ее тело было лёгким, как у ребёнка, всего 34 килограмма, и это при росте 162 см.

Жена Роза встретила их в дверях вместе с крошечной внучкой Лизой, на руках.

Она сразу всё поняла и бросилась к дочери, плача и причитая:

– Рива, майн кинд, моя дорогая, держись, ты не можешь умереть! Ты слышишь меня…? На кого ты оставишь ребёнка? Твой муж на войне, если он погибнет, что будет с девочкой? Не умирай, Рива, не умирай…Открой глаза, посмотри на свою малютку…

И тут маленькая Лиза громко заплакала. И вдруг произошло чудо – ресницы её умирающей мамы затрепетали… С великим трудом она приоткрыла мутные глаза. И увидев неясное очертание головки своей плачущей дочки, медленно протянула к ней, тонкие, как палочки, дрожащие от неимоверного усилия, руки.

Риву быстро помыли, переодели в чистую одежду и положили на её грудь малютку Лизу. И случилось чудо. Мощный материнский инстинкт и материнская любовь оказались сильнее смерти.

С этого момента началось стремительное возвращение молодой женщины к жизни. Рива навсегда сохранила особое отношение к своей старшей дочери Лизе, как её Ангелу-спасителю.

День победы в Нетании

Отец дважды был ранен и контужен, по несколько месяцев лежал в госпитале на излечении.

Однажды в День Победы, отец выпил и вдруг начал рассказывать о войне. Как оказалось, в Литовской 12-й дивизии, большинство солдат были еврейского происхождения. Но обычно командиры были русскими или литовцами.

Отцовской ротой командовал русский командир, заслуживший всеобщее уважение и почитание. Он видел, как геройски воюют еврейские солдаты и научился ценить и уважать их. И солдаты отвечали ему тем же. Они готовы были идти за ним, в прямом смысле, в огонь и в воду. Однажды после тяжелых боев, рота отбила немцев и заняла деревню. Командир приказал солдатам побриться и привести по возможности себя в порядок. Солдаты начали брить друг друга. Отец брил командира. В это время, солдат, сидящий напротив, чистил трофейное немецкое оружие. Он не держал винтовку стволом вверх, как положено. Он был уверен, что в винтовке нет пули и случайно нажал на курок.

Но пуля вылетела и на месте убила командира. Все солдаты плакали. Отец рассказывал и, хотя прошло с тех пор много лет, его глаза были в слезах. Это была травма на всю жизнь. Отец был зам. командира, и он заменял его, пока не прислали нового командира.

– Всё в руках судьбы, – сказал он.

Он не любил рассказывать о войне, видно потому, что воспоминания были тяжёлыми. А отец был очень добрым человеком. Очень много товарищей, молодых, ещё не успевших пожить, погибло на войне. И после каждого боя надо было рыть братскую могилу и хоронить их.

Однажды, уже живя в Нетании, отец выпил коньячку на праздник, вдруг рассказал, как почти в конце войны, немцы, потерявшие много солдат, стали посылать подростков на передовую.

– Начался бой. Мы, уже 25–30 и более взрослые солдаты, воевавшие, прошедшие в боях ад на земле, вдруг видим идёт шеренга немецких мальчиков, худющих, с огромными касками на небольших головах, винтовки в руках и стреляют в нас. Я не мог убить ребёнка и стрелял вверх. Нам удалось их окружить и взять в плен. Они были напуганы и очень слабы от истощения.

Мы их накормили, напоили. Ведь они были обманутыми детьми, посланные Гитлером на верную смерть. Они смотрели на нас огромными глазами, не понимая, что происходит. Их ведь учили, что надо убивать русских солдат, и, что нет большего счастья, чем умереть за фюрера. А евреи вообще не люди, которых надо уничтожать, как крыс. А тут их захватили евреи и кормят, и не убивают, как будто они не враги. Язык идиш немного похож на немецкий.

Поэтому еврейские солдаты могли поговорить с ними.

Я спросила отца, не боялся ли он погибнуть от руки немецкого подростка, ведь пуля – дура. На что он ответил, что боялся, но рука не поднималась убить детей, хотя они был немцами, то есть врагами. Кстати, отец был снайпером.

Даже потеряв правый глаз, он всегда попадал в яблочко.

Как отец узнал о существовании племянника Сергея и Ильи

Мама с маленькой дочкой Лизой и родителями вернулись в Вильнюс в 1944 году, после освобождения города. А отец, после второго ранения и долгого пребывания в госпитале вернулся в марте того же 1944.

Прошло несколько месяцев, отец, который ещё не совсем отошёл от последнего ранения, медленно брел около развалин Вильнюсского гетто, где погибло столько родственников и знакомых. Вдруг его остановил бывший товарищ из Швенчениса (Швентян – от слова свенты – святой, на польском языке).

Они обнялись.

– У меня тоже погибла вся семья, – грустно сказал знакомый. – Я знаю, что и у тебя. Я слышал, что и Бася погибла в партизанах, в Беловежской пуще. А как поживает твой племянник?

– У меня нет племянника, все дети моих братьев погибли, – ответил отец. – Откуда ты это взял?

– Как нет? Ты что не знаешь, что, Бася была замужем и родила в гетто мальчика. К счастью, ребёнка удалось спасти.

Услышав эту новость, отец, дважды контуженный, потерял сознание. Первое, что он спросил, придя в себя, где находится ребёнок? Знакомый обещал узнать. Через несколько дней отец, мать, маленькая дочка Лиза, одноногий брат отца, Иосиф, пошли в район русских кладбищ, где в небольшом домике жили старушка Евдокия и её дочь Фетиния с двумя малышами, Ильей и Сергеем, сыновьями Макара Карабликова, замученного в гестапо.

Первая жена Макара, мать Ильи, погибла в Понарах, вместе со всей её семьей.

Я помню, что наша мама слышала от знакомых, что мама Ильи прекрасно пела, Макар аккомпанировал ей на гитаре. У него также был очень красивый тенор.

Бася была подругой матери Ильи. Впоследствии она стала второй женой Макара. Были страшные кровавые времена, невиданные по жестокости немыслимые трагедии. Им было чуть больше двадцати лет. Молодые люди хотели жить, любить, рожать и растить детей, надеялись, что придёт время и опять начнется нормальная жизнь.

Бася попала в Вильнюсское гетто и там, где-то на чердаке, в тайнике, родился её первенец, Сергей. Новорождённого малютку в течение нескольких недель прятали в этом тайнике, в кромешной темноте. Удивительно, но он никогда не плакал, как будто понимал, что его убьют, ведь всех новорождённых еврейских младенцев немедленно убивали. В это время немцы начали акцию уничтожения детей и матерей, живших в гетто. Мама Бася спустила новорождённого крошку Сергея в корзинке в протянутые к небу любящие руки Фетинии, дочери Евдокии, которая, рискуя жизнью, унесли его к себе домой. Потом, до конца войны обе женщины в тяжелейших условиях, спасали обоих малюток от верной гибели, пряча от соседей-доносчиков и от немцев.

Басе удалось убежать из гетто к партизанам, где она и погибла. Вскорости после этого в гестапо погиб Макар Корабликов, отец малышей.

Девятимесячный малыш Сергей и двухлетний Илья стали круглыми сиротами.

Но они были окружены безграничной любовью бабушки Евдокии и тёти – мамы Фетинии.

***

Доктор Сергей Корабликов

Белые птицы Фетинии и Евдокии

Ах, белые аисты, нежные крылья!
Наверно, я видел вас в сказочном сне,
Когда вы в свой сад принесли и укрыли
Мальчонку из гетто
В той страшной войне.
Беда окружила вас кольцами ада,
Вас смерть сторожила на каждом шагу,
А я в уголочке волшебного сада
Дремал, словно был на другом берегу…
Не зная, что рядом – ведётся охота,
И мечутся псы, потерявшие след,
Меня защищало всесильное что-то –
Двух женских сердец бескорыстье и свет!

Для нашей семьи Илья и Сергей всегда были родными и любимыми племянниками и двоюродными братьями.

Вот стихотворение мальчика, рождённого в подвале и проведшего первые дни и недели своей жизни в кромешной мгле:

***

Рождение
Доктор Сергей Корабликов

Стихи рождаются… как завязи цветов,
На таинстве трепещущей бумаги!
Причастны к ним не феи и не маги,
Но сладкий труд пчелы, и нега ветерка,
И поцелуй луча ликующего солнца,
И влажное благословенье туч…
Всё это вместе придаёт рожденью
Значение особого события;
И утверждает Жизни торжество!
Но если это верно для стихов,
То, что тогда рождение ребёнка –
Звезды,
Сошедшей с неба
В этот мир!

Мама Рива Коварская (Цейкинская)

Не разу, за десятки лет, я не видела нашу маму плачущей. Я думала, что она выплакала все слезы от постигших её, отца и, всех родных, страшных, не постижимых уму, несчастий во время Второй мировой войны.

Несколько лет назад, коллега моего мужа, профессор-физик из Германии, приехал в институт Вайцмана на месяц, для совместной работы. Он приехал в Израиль перед праздником еврейской Пасхи. Было понятно, что вовремя празднования, он останется в одиночестве в институтской квартире для гостей.

Вся наша маленькая семья собиралась в Нетании, в домике родителей.

За несколько дней до праздника я поехала навестить маму и заодно узнать, готова ли она принять также гостя – немца, который родился, как и я, после войны. Обычно мы читаем Пасхальную Агаду на иврите, а гостю мой муж найдёт всю книгу на английском или немецком языках. Мама не была в восторге от этой идеи, но, подумав, и хоть нехотя, но согласилась.

Мы сидели на диване в уютном салоне родителей. Телевизор был включён.

Начался фильм про Вторую мировую войну. Первые же кадры фильма показали дорогу, по которой люди убегали от фашистов. Она была наглухо забита машинами, пешими людьми и подводами с лошадьми. На одной из подвод сидела маленькая девочка в красном платье. Неожиданно появившиеся немецкие самолёты, Мессершмитты, на низком полёте, начали расстреливать людей. И эта девочка погибла.

И наша сдержанная мама начала плакать. Рыданья сотрясали её тело. Тяжёлые слёзы без конца лились из её глаз и это продолжалось бесконечно долго. Я обняла её, повторяя:

– Мамочка, что случилось, почему ты плачешь, успокойся, пожалуйста.

Но она плакала, плакала. Я принесла холодной воды. Стуча зубами о стенку стакана, она выпила глоток. И продолжала плакать. Я давно выключила телевизор, и не знала, как её успокоить. Это был приступ плача, опасный для жизни больной 80-летней женщины, и я собиралась вызвать амбуланс «Скорой помощи».

Наконец она немного успокоилась и всхлипывая начала рассказывать:

«Немцы напали на Литву 22 июня 1941 года. Мы жили в Швентиянах (Швенчёнис) и уже были женаты, и я была беременна.

Ранним утром, 24 июня, кто-то сильно постучал в дверь. Это был 15-летний двоюродный брат моего мужа, Ицхак Рудницкий, (Ицхак Арад). Он бегал по нашему городку, стучал в двери родственников и передавал всем страшное известие – немецкие войска перешли границу и уже недалеко от Швентян.

Ицхак ехал на поезде к бабушке и дедушке и когда немцы разбомбили поезд, он с ещё несколькими мальчиками пробирались в городок полями. По дороге они видели, как убивают евреев, не жалея женщин, стариков, мужчин и детей всех возрастов. И он говорил, что всем евреям надо немедленно уходить.

Мой муж поверил ему. Он уже слышал, что немцы вытворяли в Польше с евреями. Я побежала к домику моих родителей Макса и Розы Цейкинских, где они жили с сыном Израилем и с сёстрами Леей и Дворой. Они быстро собрали всё самое необходимое и пошли к домику, в котором мы, молодая пара, жили со свекром, Залманом Коварским (уже вдовцом) и его дочерью Басей. А Вульф побежал куда-то и вернулся с телегой и лошадью.

Пока мы быстро складывали одеяла, еду и немного одежды в телегу, он побежал оповестить родственников, но, к сожалению, никто не поверил ему.

Пожилые евреи ещё помнили немецкую армию в Первую мировую войну (1915–1919) всего лишь 22 года назад.

– Ведь немцы, это культурная нация. Много слов идиша взяты из немецкого языка, и немцы понимали нас. Они покупали у нас куриц, яички, офицеры жили в домах евреев и евреев не убивали. Чего вдруг они начнут нас убивать?

Только одна семья с маленькой шестилетней дочерью, на всякий случай, попросили взять с собой девочку. Это был единственный поздний ребёнок уже немолодой пары. У женщины распухли ноги, и она не могла ходить.

– Возьмите Эстер с собой. Она хорошая, умная, послушная. Вы молодые, если и в правду что-то случится с нами, вы замените ей родителей.

– Мы двинулись в путь навстречу неизвестности. Вольф шёл рядом с лошадью, держа в руках поводья. Девочка сидела на подводе, прижав к себе куклу.

Взрослые шли рядом с подводой. Залман был старым и больным человеком, но он старался идти со всеми. Иногда он присаживался на телегу, чтобы немного отдохнуть. Бася, его дочь, держалась рядом с отцом, поддерживая его и помогая. Два брата Вольфа были женаты и отцы детей. Они жили в небольшом городке в Латвии, где и погибли впоследствии. Хотя были слухи, что один из них погиб в партизанах.

Двигались медленно, так как вся дорога была забита людьми, кто на телеге, кто пешком. Неожиданно налетели Мессершмитты и начали расстреливать беженцев. Вольф, увидев снижавшийся самолёт, бросил поводья и рванул к девочке, но не успел снять её с телеги. Прямо на наших глазах пули попали в малышку и убили её на месте. Мы плакали. Это было ужасно, выше наших сил. Но надо было похоронить малышку. Кое как мы вырыли на обочине могилку, положили в неё маленькое тело несчастной девочки с её куклой, поцеловали её и зарыли.

Это было так ужасно! Этого не должно было случиться! Что этот невинный ребёнок сделал, что мы им сделали, откуда эта вечная ненависть к нашему народу?

Мама опять заплакала.

– Лучше бы убили меня! Эта пуля предназначалась мне. Ведь её родители доверили нам свою единственную дочь. Потом, когда, после войны мы вернулись в Швентяны (Швенчёнис), знакомые поляки нам рассказали, что родителей девочки и всех наших родственников с большим числом детей, убили литовцы на следующий же день. Наверное, в сердцах бедных родителей перед расстрелом, на краю могилы, единственной радостью, была мысль, что их дитя спасено. А её уже не было в живых.

Совершенно убитые, неожиданно свалившимся на нас горем, мы пошли дальше, в сторону Белоруссии. Прошло несколько часов. С нами поравнялась грузовая машина, которая сигналила, пробиваясь вперёд. В кузове сидели жены и дети русских офицеров, которых вывозили из зоны боев в Россию.

Шофер, поляк, окликнул Басю и предложил ей и её отцу Залману сесть в его кабину, которая была пустая. Мы были знакомы с ним, он и его семья жили недалеко он нас, и он стригся в парикмахерской моего отца Макса. Я сказала Басе, чтобы они не уезжали, чтобы остались с нами, что нам надо держаться вместе в это трудное время. Но ей было жаль больного старого отца. Они забрались в кабину и уехали.

Как оказалось, в какой-то момент, шофёр развернулся и поехал назад, в Швентяны. Там жен и детей русских офицеров схватили, и расстреляли. Бася и её отец Залман выскочили их кабины, убежали и спрятались на кладбище. Там литовцы поймали старика и убили его. А Басе удалось уйти от погони и как-то попасть в Вильнюс.

– Она была в Вильнюсском гетто?

– Да. Но не сразу. Через два года Бася погибла в Беловежской Пуще, в партизанах.

Мама долго молчала, закрыв лицо руками. Потом тихо сказала:

– Я прошу, не привозите вашего гостя к нам на Пасху.

Погиб в день своего рождения

Исраил Цейкинский, был славным и красивым парнем, любившим своих родителей и семью. Вместе со своими сестрами, он помогал отцу в его парикмахерской, учился и был хорошим танцором в танцевальном кружке в Швентянах. Когда он пошёл в армию, ему предложили участвовать в ансамбле песни и пляски, выступающими перед бойцами.

У его отца, Менделя-Макса Цейкинского, которые отслужил в царской армии 20 лет, в Вильнюсе жила большая семья – семь сестёр и братьев, племянники и племянницы. Его бабушка держала в Вильнюсе кондитерскую.

Уже зная о страшном несчастье, постигшим всю семью Цейкинских, убитых в Понарах, он решил, что должен воевать против фашистов.

Наша мама рассказала мне, что он погиб в день своего рождения, ему исполнилось 20 лет. Семья получила извещение, что Исраил пропал без вести. Его отец десятки лет пытался получить информацию, о месте гибели и погребении сына, но так и не получил.

Ученики-следопыты одной из школ района, где находится братская могила, узнали, что имена двух солдат неизвестны, искали и нашли в военных архивах эти имена – одно из них Исраил Цейкинский.

Рассказ Тами Шоам, нашей соседки в Реховоте

Мы живём в небольшом городе Реховоте уже более 50 лет. Как оказалось, сосед и две соседки, родились в Литве. Одна из них по имени Тами, маленького роста, стройная, коротко остриженная, всегда очень ухоженная, часто с сигаретой между тонкими пальцами с красивыми красными ногтями, однажды пригласила меня к себе на чашечку кофе. Это был День памяти замученных и зверски убитых шести миллионов евреев во время Великой Отечественной войны. Ровно в 10 утра раздалась сирена. Когда израильтяне слышат сирену, по всей стране на дорогах останавливаются машины, водители выходят из них и стоят, опустив головы также, как пешеходы, и те, кто в этот момент находился дома. Тами и я тоже встали и стояли молча, пока сирена не замолкла.

Наверное, в Израиле нет семьи, которая не потеряла родных людей. Как и у нас, с отцовской и с материнских сторон было за короткое время уничтожено более 60 детей, женщин, мужчин и стариков.

И вдруг Тами рассказала мне историю её семьи. Она родилась с сестрой-двойняшкой, Шошаной, в Вильнюсском гетто. Мать была красивой голубоглазой блондинкой. Тами родилась блондинкой, как мама, а Шошана темноволосой, как папа. Каким-то образом родителям удалось прятать девочек в подвалах, пока им не исполнилось по годику. В это время начались акции. Немцы стали вывозить из гетто и убивать матерей вместе с маленькими детьми. У девочек был старший пятилетний братик, которого не удалось спасти, и он был расстрелян вместе с мамой в Понарах.

Надо было спасать крошек. Отец уговорил молодую знакомую польку, которая приходила в гетто на работу, взять Тами к себе, как будто девочка её дочь. Конечно, он отдал ей золотую цепочку с медальоном и золотые кольца жены, которые она получила от родителей в приданное. Полька вынесла девочку из гетто и в тот же день, боясь доноса соседей, тайно увезла её в свою деревню. Но не доходя до деревни, в лесу, у тропы, ведущую в деревню, она привязала девочку за ножку к дереву, а сама отошла подальше и спряталась в кустах. Вечерело. Крестьяне стали возвращаться в деревню и увидели привязанную плачущую крошку. Она была хорошенькая, не похожа на жидовку. Одна бездетная пара взяла её к себе.

Надо отметить, что девочки ещё не умели говорить. У возчика-поляка было много детей. Он согласился взять к себе малютку Шошану, которая тоже была очень хорошенькая малышка, хотя темноволосая.

Отец отдал ему всё, что осталось от несчастной жены и в придачу все деньги, которые у него ещё были. Но возчик постарался быстренько избавиться от девочки. Он отнёс её в детский дом, сказав, что нашёл на улице и назвал какое-то польское имя.

Когда немцы искали в детском доме детей евреев, которых сразу убивали,

Шошану спасало её польское имя, голубые глаза и белая кожа.

Отец попал в концлагерь. Он был физически сильным человеком, но вышел из лагеря полуживым, кожа и кости – ходячий скелет. Он жил надеждой, что его девочкам удалось спаслись. И хотя отец с трудом ходил, он начал поиски девочек. Вильнюс был частично разрушен, особенно район гетто.

К счастью, извозчик жил по тому же адресу. Он повёл отца в детский дом.

Пятилетняя Шошана очень его боялась, таким он был страшным после концлагеря. Он взял малышку на руки, обнял, поцеловал и объяснил, что он её папа.

Потом ему удалось найти женщину, которой он отдал Тами. Она рассказала, в какой деревне живёт его дочь и у кого. Вместе с Шошаной отец поехал в эту деревню и начал расспрашивать встречных жителей о найдёныше.

Когда приёмные родители девочки, которые очень любили Тами, услышали, что родной отец ищет свою дочь, они разбудили её ночью, одели, посадили в телегу и уехали в Польшу. Каким-то образом ему удалось их найти и отсудить у них ребёнка. Понятно, что Тами тоже очень любила польских маму и папу, она не хотела уходить от них, плакала. К тому же она знала уже, что евреи они «собачья кровь, Пшя кревь», что они хуже крыс. И вдруг ей говорят, что она еврейка и дочь этого страшного, похожего на смерть, человека. Конечно, трудно описать горе приемных родителей Тами.

Отец увёз девочек в Париж и ждал документов, чтобы уехать в Америку, где, как оказалось, нашелся брат, уехавший из Литвы после погрома в начале 20 века. Но отец девочек был очень болен и однажды упал на улице без сознания и попал в больницу.

К счастью, девочек нашли израильтяне, из Алият Аноар, которые искали и подбирали бездомных еврейских сирот. Их привезли в Израиль в кибуц Ягур, где жил родной брат отца с семьей. Девочкам было по пять лет, они жили вместе со всеми детьми Ягура в доме для детей, как это было принято в кибуцах в те времена. Новый язык, вокруг незнакомые люди.

Но они были очень дружны, держались всегда вместе и это им помогало во всем. Позже приехал отец, но его не приняли в кибуц.

В кибуце, который находился на границе, надо было тяжело работать в поле, в хлеву, сторожить по ночам от нападений арабов, а его здоровье было надорвано.

Девочки окончили школу, отслужили по два года в армии, учились, вышли замуж и у них родились дети. Шошана стала учительницей в кибуце, Тами работала секретаршей в институте им. Вайцмана.

Они никогда не спрашивали отца про маму и про братика, им было больно и страшно узнать подробности, как их, вместе с десятками и сотнями малышей и их мам, ловили, заталкивали в грузовики, и вывозили в лес, в Понары, где убивали. Никаких фотографий не сохранилось. Но однажды, когда дети подросли, у Тами их трое, у Шошаны четверо, они решились расспросить отца о маме и о братике.

Но он уже был при смерти, с трудом говорил. И только смог сказать дочерям, что мама была очень хорошая и красивая, и что она очень любила своих детей.

И через короткое время умер.

Я поведала моей маме историю Тами и её семьи. Оказалась, что она читала о сестрах в книге на языке идиш о евреях Швентян. И даже показала мне фотографию девушек Тами и Шошаны в форме солдаток Армии Обороны Израиля. Оказалась, что родители девочек были родом их того же городка, как и наши.

Наши соседи Йона и Хана Рохманы

Йона Рохман родился и вырос в литовском городе Каунасе, бывшей древней столицей Литвы, в котором жили евреи, являющееся цветом еврейского общества. Высоко образованные, интеллигентные люди, получившие образование в лучших университетах Европы, знающие много языков, в том числе и, конечно, иврит, в основном сионисты, часть из которых уехала в Израиль.

Йона окончил Каунасский Политехнический Университет по специальности инженер строитель и получил диплом за несколько дней до начала войны.

Его невеста Хана, в последствии жена Йоны, родилась в Клайпеде, в семье хозяина ткацкой фабрики, выпускающей женские, мужские и детские свитера.

Хотя Хана была очень молода, она прекрасно вязала и её задачей было, придумывать новые фасоны и модели для фабрики.

Когда немцы оккупировали Клайпеду, они отобрали у хозяина его фабрику и поставили вокруг неё вооруженную охрану. Отец Ханы знал, что надо сделать, чтобы ткацкие машины не работали, и он попросил дочь пробраться ночью на территорию завода, и вынуть из мотора одну маленькую деталь, без которой нельзя было запустить станки. Эта деталь была уникальной и её было очень трудно приобрести. Хане чудом удалось прокрасться на территорию фабрики и выполнить поручение отца, хотя оба знали, как это рискованно.

Отца Ханы, как и многих евреев Клайпеды, расстреляли, она же с Йоной, после многих перипетий, попали в Вильнюсское гетто, где люди страдали от голода, холода и болезней. У Ханы были немного золотых колец, цепочки с медальоном, часы. К гетто подходили поляки, литовцы и русские, которые меняли хлеб на золото.

Одна немолодая деревенская русская пара тоже приносила хлеб и меняла его на золото. Однажды, узнав, что Хана прекрасно вяжет, женщина принесла шерсть и спицы, и Хана связала кофту изумительной красоты, которую купили за высокую цену. На следующий раз эта женщина пришла с мужем, и они предложили, подкупив немцев, устроить побег молодой паре. Побег удался, Хану и Йону в подводе, прикрытыми соломой, привезли в деревню и поселили в подвале. До самого окончания войны Хана вязала кофты и свитера, которые охотно раскупали. Вся деревня знала, что хозяйка этого дома ничего не умеет делать, хотя она утверждала, что все изделия связаны ею. Самое главное, что это был редчайший случай недонесения жителями деревни немцам, о скрываемых евреях.

После окончания войны, Хана и Йона Рохманы приехали в Израиль. Многие годы Йона работал главным инженером-строителем в Институте им. Вайцмана.

И много лет они помогали своим спасителям в Литве. А их родители и все члены семьи, погибли.

Когда я познакомилась с Ханой, она занималась добровольческой деятельностью помощи новым иммигрантам и молодым парам, заведуя большим складом, где можно было бесплатно получить новые одеяла, подушки, предметы домашней утвари. Однажды я поинтересовалась у неё, кто придумал большие металлические зелёные коробки с окошком по середине, появившиеся на улицах нашего города и не только, на которых было написано, что они предназначены для сборки любых видов старой одежды, обуви, сумок и т. д.

Хана поведала мне такую историю:

– Эти коробки придумала старушка, моя подруга и тоже доброволец. (к сожалению, я не помню её имени. Она жила недалеко от Реховота, в мошаве Бэйт Ханан. (Мошав – это сельскохозяйственная ферма.)

Она родилась на Украине и ей было 12 лет, когда началась Вторая мировая война. Во время расстрела, когда девочка, совершенно обнажённая, как и все женщины и дети (их заставляли раздеваться избиениями), стояла на краю ямы, уже полной убитыми и раненными евреями. Её мама стояла, прикрывая дочь собой и держа её за руку. Когда раздался выстрел, убивший на месте бедную женщину, они вместе упали, но девочка, благодаря матери, даже не раненая, упала первой, потеряв сознание, а её мать упав, прикрыла её своим телом. Расстрелы продолжались и около них, и на них падали ещё, и ещё несчастные люди. Бандиты, продолжали расстреливать раненых уже в яме. Потом, собрав горы одежд и всего того, что они забрали у людей перед расстрелом (сумки, узлы с вещами, кольца, серьги, цепочки, часы, челюсти с золотыми зубами, тёплые платки, пальто, детские игрушки), украинские бандиты и немцы уехали. Была ранняя осень, было холодно. Из ямы, в которой лежали целые семьи сотен убитых евреев, уже не было слышно стонов, стояла жуткая тишина.

Девочка очнулась, замёрзшая, оцепеневшая от ужаса, вся залитая кровью убитых людей, лежащих вокруг неё, и кровью матери, которая всё ещё прикрывала её своим холодным, как лёд, телом. На её лице лежала чья-та ледяная рука. Она не помнила, как ей удалось выбраться из-под трупов. Она больше не была невинным ребёнком и ухоженной маминой доченькой. Она сама была живым трупом, который подчинялся животному инстинкту выживания, выбраться из этой страшной огромной могилы и убежать подальше, куда глядят глаза. Она не знала, что делать. Даже плакать не могла, только стонала и тихо звала маму.

С большим трудом несчастная девочка, шагая по трупам, выкарабкалась из ямы, в которой лежала её мать, убитые все её подружки, все знакомые, соседи и их семьи.

За её спиной чернела жуткая огромная могила, а перед ней стоял лес, густой, страшный. Её трясло от холода. И она пошла в лес. Окоченевшими пальцами девочка пыталась собрать какие-то ветки, но ей не удавалось прикрыть и согреть своё худенькое голое тело. В темноте её босые ножки очень быстро поранились и болели. К тому же болело всё тело от падения в яму и от ударов, полученных от тела матери, упавшей на неё. Она шла, хромая, но не останавливаясь, натыкаясь на деревья, на кусты, безжалостно царапающих её кожу, шла всю оставшуюся ночь не понятно куда, пока на рассвете случайно не вышла на просёлочную дорогу.

 Она стояла, покачиваясь от слабости, уже посиневшая от холода, вся покрытая замерзшей побуревшей кровью, тщетно пытаясь прикрыть наготу ветками.

Неожиданно перед ней остановилась телега с лошадью. На ней сидел мужчина в тулупе. В потрясении глядя на девочку – призрак, внезапно возникший перед ним, он перекрестился и спрыгнул с телеги.

Нерешительно подошёл к ней и спросил:

– Кто ты, откуда ты? Девочка испуганно глядела не него и не отвечала. Она не верила больше в людей и боялась, узнав, что она еврейка, этот человек её немедленно убьёт. На самом деле она уже сама хотела умереть, чтобы больше не мучится.

Но он не убил её, не использовал её, не сдал немцам, чтобы получить деньги. Он понял…

Он оказался единственным хорошим Человеком… А может быть, после пережитого ада, на её пути встретился Ангел? Он осторожно помог ей взобраться на телегу, прежде всего укутав в какой-то мешок, снял с себя тулуп и закутал её хорошенько, как маленького ребёнка. Сверху прикрыл чем-то и повёз домой.

Позвал жену, что-то тихо сказал ей. Им удалось завести её в домик, незамеченной соседями. Жена быстро нагрела воду, помыла девочку, перевязала, одела, накормила и они спрятали её и прятали до окончания войны.

Ей удалось приехать в Израиль в 1946 году. Она вышла замуж, и вместе с мужем была в числе создателей мошава Бэйт Ханан.

Но она никогда не забыла эти страшные, дикие по своей невероятности часы, когда она, юная девочка, раздетая до гола, выбравшись из гигантской страшной могилы, полной сотнями мёртвых людей, металась в отчаянии ночью по бесконечному лесу, израненная, перепуганная до смерти, пытаясь согреться, желая и боясь встретить людей.

С тех пор она не могла позволить себе и окружающим её, выбрасывать старую одежду. Она никогда не забывала уязвимость обнажённого тела. И просила всех родственников и знакомых – пожалуйста, прошу вас, не выбрасывайте ничего, принесите мне. Я постираю, починю, поглажу и найду, кому отдать. Это ей принадлежала идея металлических зелёных коробок для одежды. Что-то можно было повторно использовать, а совсем негодные к употреблению вещи, отдать в переработку.

А имена добрых людей, спасших её, наверняка выбиты на камне в Иерусалиме, в Музее Памяти Яд-ва-Шем на Аллее Святых Этого Мира.

Шошана Левит

Все права принадлежат © Шошане Левит