Каждый раз, бывая Питере, я встречаюсь с Лией Шульман. Хотел бы иметь таких родственников, но она только однофамилица. Познакомились лет пятнадцать назад.

Я интересовался всеми Шульманами. Хотел издать книгу «Шульманы под одной обложкой». Из этой затеи пока ничего не получилось. Но не жалею, что потратил много времени. Познакомился с интереснейшими людьми. Тогда же и Лия отозвалась на моё письмо.

Её работа стала эмблемой журнала «Мишпоха». Мы напечатали её очерк о родителях, стихи. Рисунки Лии опубликованы во многих номерах журнала. Она с братом Борисом стали составителями книги о родителях – известных учёных, исследователях фауны северных рек и морей. Мы помогли издать эту книгу в Беларуси.

Раньше в Питере виделись с Лией на книжных ярмарках. Теперь, к сожалению, они не проводятся. Не раз бывал у неё в гостях, в старом классическом питерском доме на берегу Невы. Я писал об этой семье, об интересном художнике Лие Шульман. И, казалось мне, сказал всё. Но перебирая архив, и увидев записи пятилетней давности, решил их опубликовать. Это не очерк, не искусствоведческое исследование. Это просто записи, сделанные во время беседы с интересным человеком и художником.

– Рисовать стала, наверное, когда открыла глаза. Недавно нашла рисунок, мама его хранила, на нём написано: «1 год и 3 месяца». Я там что-то нарисовала.

– Дома кто-то рисовал?

– Мама хорошо рисовала ещё в школе. Я недавно нашла её рисунки. Они вполне профессиональные, я даже хотела устроить выставку. В отличие от мамы, папа не умел рисовать, но у него было острое чувство композиции. И когда мама рисовала, он всегда корректировал это композиционно. Видимо во мне слилось одно и другое. Композиционное начало, по-моему, сидит у меня в печёнке.

Папа – Соломон Самуилович Шульман. Мама – Рахиль Ефимовна Альбова.

Мамин отец родом из Вильнюса, а бабушка (мамина мама), урождённая петербурженка. Бабушкины родители имели право жить в С.-Петербурге и держали магазин, шляпную мастерскую. Они умерли очень рано, и бабушка осталась в 15 лет с младшим братом и сестрой. Она не только сохранила магазин и мастерскую, но и окончила гимназию, поступила на медицинские курсы и выучила в гимназии брата и сестру.

Когда она встретила деда, он не имел прав на жительство в Петербурге, учился в Москве в коммерческой школе. Дед Эфроим Григорьевич. Приезжал в Петербург, покупал две или три корзины цветов и их доставляли бабушке. Усиленно за ней ухаживал. Когда они поженились, дед активно развил коммерцию и они стали богатыми.

У меня сохранилось брачное свидетельство бабушки и дедушки. Ктуба. Начало 20 века. Мне её подарила бабушка и сказала: «Хочу, чтобы документ хранился у тебя». Когда бабушка умерла, деду нужно было подтверждение, что они были мужем и женой. Взял у меня документ и пошёл к юристу (жил в Эстонии). Тот долго рассматривал, потом сказал, что впервые такое видит.

Бабушка дала детям хорошее образование. Она наняла гувернантку, бывшую фрейлину Двора. Учили детей английскому, французскому, рисованию и всему, чему надо было учить. Последний подарок маме от бабушки – полное собрание сочинений Мопассана.

Папа из другой семьи. Там разночинные евреи из Беларуси. Дед был из местечка Чернявка. Их род Клебановы-Шульманы. Моя бабушка по отцу – троюродная сестра дедушки. Сохранилась фотография, которую бабушка подарила «Дорогому брату».

Бабушка – Рейзел-Роза Марковна Клебанова. Дед – Шмуйла Гиршевич Шульман.

Отец деда был раввином. Детей в раввинской семье было много, и у бабушки было много. Род был большой.

Дед вначале сдал экзамен на раввина – был гордостью семьи. Потом захотел учиться дальше. Поехал в Кенигсберг. Окончил медицинский факультет, стал врачом-дерматологом. Попал на фронт 1-й мировой войны. Из армии его комиссовали по здоровью. Вернулся в Беларусь. Евреев принудительно выселяли в 1-у мировую из приграничных зон. И семья уехала в Россию. Попали в Ярославль. Там в 1918 году родился мой папа. Его старший брат родился в Беларуси, а он – в России. «Белые» решили, что дед помогал «красным», и его упрятали в тюрьму. Должны были расстрелять, не успели. Появились «красные». Среди них был пациент деда, он сказал ему: «Уезжай немедленно». Дед почему-то потом нигде в анкетах не писал, что был в это время в Ярославле. Папа родился в Ярославле, но деда по документам там не было.

– Биография семьи как-то отразилось на твоих работах?

– Мой дед много рассказывал о еврейской традиции, и о погромах рассказывал, и всё это росло внутри меня. О моём первом институтском витраже зав.кафедрой В.Ф. Марков сказал: «Шульман удачно поженила Модильяни и средневековье, и получила себя». Сказал Модильяни, чтобы только я поняла, есть какая-то еврейская составляющая в моих работах. На кафедре всегда внимательно подсчитывали количество углов у звездочек на моих работах – не дай бог, чтобы не было шестиконечных. При этом они пытались меня защитить, чтобы потом не было неприятностей.

Я заканчивала Мухинский институт. Когда делала первую выставку, где было много еврейской тематики, сказала моей покровительнице, эстонской художнице Юрген, работавшей на Ленинградском стекольном заводе: «Всё идёт так легко, как будто я давно это знала». «Это всегда в тебе сидело, – ответила она. – Твои работы всегда были еврейские. Я это видела, но молчала, чтобы тебя не сожрали».

– Когда ты поняла, что творчество интересует тебя больше, чем что-либо другое?

– Когда училась в биолого-математической школе при университете. Занималась на кафедре беспозвоночных, где тогда преподавала мама. С увлечением рисовала объекты, которые видела под микроскопом, делала рисунки для родителей, для их микрографики. Папа работал в зоологическим институте. Они не могли вместе работать, по тем временам – семейственность. Папа докторскую защитил, мама была доцентом.  Я рисую, и вдруг понимаю, что один паразит мне нравится, потому что он красивый, а вот этот некрасивый – и я им заниматься не собираюсь. Поняла, что, пожалуй, я – художник. Самое трудное было убедить в этом отца. Он мечтал, чтобы ребёнок продолжил его дело. Отец дал мне год на определение.

После школы я пошла в студию, где преподавал замечательный педагог и художник Василий Ильич Суворов. Он посмотрел мои работы и вынес приговор: «Через год вам скажу, стоит вам заниматься этим или нет». А через три месяца сказал: «Ей надо быть художником». Но первым человеком, который сказал, что мне надо заниматься искусством был Иосиф Натанович Зисман – с его дочерью училась в одном классе. Я рисовала школьные стенгазеты. Он вызвал маму и сказал: «Ребёнка надо учить профессионально. Она будет художником».

Когда вступала в Союз художников Зисман, вспомнил это и похвалил себя: «Я первый сказал». Мы с ним очень дружили.

– Когда ты стала заниматься стеклом?

– Мне всегда была интересна керамика и стекло. Стекло нравилось больше. 

– Ты считаешь, что хороший художник любую тему может сделать своей?

– Если он полюбит её. Кроме стекла, керамики, у меня есть графика. Я люблю делать монограммы. Искусство монограмм – это древнееврейская техника. У меня есть большое количество фирменных знаков, реализованных или ещё не реализованных.

– Ты автор эмблемы нашего журнала «Мишпоха» и мы гордимся этим.

– Часто дарю свои работы друзьям, как охранную грамоту. Верю в это. Я люблю микрографику, делаю миниатюры на стекле, восточные миниатюры. 

– Книжная графика – тоже твоё?

– Оформила книгу покойной Любови Алексеевой – большого друга наших родителей, дочки академика Алексеева. Оформляю сборник стихов Анни Молчановой. Сейчас она живёт в Израиле. На последнем курсе института поняла, что хочу заниматься книжной графикой. Собиралась бросить институт и поступать в полиграфический. Мама отговорила, сказала: «Закончи сначала одно, а потом берись за другое».

Люблю акварель, акрил, пастель. Пастелью сделала много работ.

Разные работы у меня есть. У одной моей знакомой день рождения был. Я сделала ей подарок – роспись на тарелке и восточную миниатюру (она мусульманка). Надо было надпись нанести. Посмотрела Коран, какой там шрифт используется. И надпись на русском языке сделала под исламскую (арабскую) вязь. Получилось, на мой взгляд, интересно. Специалист по арабистике взяла тарелку в руки и говорит: «Вроде написано на арабском, но я прочесть не могу». Я засмеялась: «Вы посмотрите, это же на русском написано».

– Можешь назвать работы, которые определяют твоё творчество?

– «Петербургские» работы. Я живу городом. Часто городская тематика соединяется у меня с еврейской. То что есть во мне, есть и в моих работах.

«Лев стережёт город» – бронзовая скульптурка льва, а внизу как бы образ города.

«Мой автопортрет с котом и веером» – это роспись по стеклу. Работа была на многих выставках, в том числе в Москве.

 «Дворы Васильевского острова». Я прожила здесь всю жизнь. Эту работу купил у меня Музей Сергиева-Посада. Папа очень переживал, что работу куплена, и её нет у нас. Я сделал повтор. Он называется «Белые ночи».

Две призмы из этой композиции в музеях Чехии.

Пресс-папье «Первый лист». Стекло, гравировка с двух сторон. Рука держит серебряный лист. Стекло с металлом.

«Осенние праздники или праздник Тишрей». Это зеркало-картина. Берётся прямоугольник прозрачного стекла, делается роспись и наклеивается на зеркало. Паспарту зеркальное, гравируется.

«Утренняя молитва» – тоже картина-зеркало. В центре изображения птица – душа человека, и надпись на иврите: «Господи, верни мне душу мою…»

Есть концептуальные работы. «Синагога». Куплена в частный музей в США.

«Из глубины веков» – в Музее стекла в Германии. Директор музея сказал: «Ничего подобного у нас нет. Заглядываешь в стекло и там целый мир».

Меня действительно интересует мир внутри стекла, а не снаружи.

Работа «Мир входящему» была в Швеции, сейчас у меня в мастерской. У каждой работы своя жизнь…

Все работы дороги, все люблю…

Чем ещё занимаюсь? Два десятка лет – педагогикой. Мне это интересно. Многие друзья пошли работать в художественные школы. Когда я увидела, как всё там построено – поняла, что долго не выдержу. Я предложила свои педагогические возможности Израильскому культурному центру. Программу определяю сама. Естественно, просят, чтобы сделала план. Я делаю. Но большей частью на занятиях импровизирую. Смотрю, что интересно. Занимаюсь, например, с маленькими детьми, которые ещё говорить, как следует не умеют. Им интересно одно. В группах «Семейного клуба», где дедушки, бабушки, папы, мамы и дети – интересно другое.

Каждый человек, даже самый маленький – уже личность. Это главное.

– Ты легко находишь с ними общий язык?

– Я очень люблю детей, и мне кажется, они меня любят.

– Как у тебя рождаются стихи?

– Одновременно с работами. И музыку тоже слышу. Мне кажется, любая творческая работа ведёт к стихам. Или стихи ведут к творческой работе. Единый процесс. Причём стихотворение шлифуется в процессе работы.

Моё первое опубликованное стихотворение, оно же моё самое любимое.

Имя твоё – корни прошлого
Имя, фамилия, род.
Как много всего хорошего,
Нам это в жизни даёт.
И тянется эта ниточка
Годы... Из века в век.
От Бога эта тропиночка
К тебе идёт человек.

Аркадий ШУЛЬМАН