Это интервью я записал на диктофон в мастерской Народного художника Беларуси, моего хорошего знакомого Мая Вольфовича Данцига ровно тридцать лет назад. Накануне шестидесятилетия Мастера. Но так и не опубликовал его, и оно осталось лежать в моём архиве.
В этом году Маю Вольфовичу исполнилось бы девяносто. К сожалению, его уже нет среди нас…
Интервью – это и память об интересном художнике, и мои цветы (или камушки) на его могилу.
– Я родился в Минске, на улице Мясникова, 11, кв.4. Старый минский дом Майзельса. До революции он был хозяином этого дома.
Мой отец, Вольф Данциг, педагог – один из родоначальников преподавания физической культуры в БССР. Мне кажется, в Минске в те годы его знали все. За руку со мной шёл по городу и здоровался на обе стороны.
Когда началась война, начали бомбить город в первые же дни. Мы успели уйти из Минска. Я учился в 12 средней школе. И в третьем классе музыкальной школы по классу скрипки. Скрипка осталась висеть на стене. Она у меня и сейчас перед глазами.
Отец прекрасно рисовал. Он учился в студии Янкеля Кругера в Минске. Был талантливым человеком. Рисовал с детства. Остался один его рисунок, помеченный 1912 годом. Висит у меня в мастерской. После войны он ушёл с преподавательской работы и стал заниматься тем, что сейчас называется промышленной графикой – дизайном. Рисовал этикетки к изделиям, коробкам, делал спортивные жетоны, грамоты. Его приняли в Союз художников в 60-м году.
Мой дед Герц был литограф, содержал небольшую типографию. Я недавно прочитал книгу воспоминаний Мясникова о революции. Мясников искал в Минске типографию, чтобы печатать газету «Звезда». Это было ещё до 1917 года. Все отказывались – боялись. Единственный, кто согласился отпечатать газету, был старый еврей Герц Данциг. Товарищи Мясникова взяли под охрану типографию и за ночь откатали первый номер «Звезды».
Когда мы убегали из Минска, натыкались на развалины домов, и эти воспоминания дали толчок к серии работ о Великой Отечественной войне.
Я окончил восемь классов. Пошёл дальше учиться в архитектурный техникум. Через полгода открыли художественное училище, я забрал документы и отнёс туда. В художественном училище учился в 1947 – 1952 годах. Преподавали Цвирко, Лейтман. В 1952 году поступил в Суриковский художественный (Московский государственный художественный институт имени Сурикова).
Когда учился, натура мне была просто необходима. Я следовал ей «от» и «до». Я рьяно учился и посещал занятия в училище в две смены. Рисовал постановки в два раза больше необходимого. И в институте также рьяно учился.
Вернулся в Минск. Цвирко был ректором Белорусского театрально-художественного института. Он взял к себе на кафедру станковой живописи. Я преподавал рисунок, сейчас веду живопись и композицию. Мои ученики – известные художники.
Делал заказные работы. Куда ж без них. Но замысел картины всегда исходил от меня. Составлялся тематический план, и художники подбирали себе работы по плану. Признаюсь, я никогда не читал планы.
Сейчас к натуре отношусь относительно свободно. Натурный этюд почти невозможно перевести в картину. Все работы у меня написаны от себя.
Я почти не делаю эскизов к картинам. Кажется, если напишу эскиз, все эмоции уйдут к работе над эскизом и на картину не хватит запала. Картины в голове вынашиваю полностью. Я вижу зрительно законченную работу. Я сразу вижу её в размере. Был случай, когда взял холст и стал писать картину большого размера, а потом почувствовал, что не хватает сантиметров пятьдесят. И тогда я сменил холст, загрунтовал заново и стал писать картину «Партизанская свадьба». Натура часто помогает художнику, но порой закрепощает его. Я боюсь этого.
Персональная выставка Мая Данцига состоялась в Москве в Центральном Доме художника в 1988 году. В те годы это было признание мастерства. Не многие белорусские художники были удостоены этого. К выставке московское издательство «Советский художник» выпустило каталог «Май Данциг. Живопись». Май Вольфович подарил мне его с дарственной надписью. Мы вместе листали страницы, и художник рассказывал о своих работах.
– Портрет Народного артиста СССР режиссёра Георгия Александровича Товстоногова. Это был 1977 год. Первый раз приехал к нему. Объяснил кто я. Он сказал: «Есть 45 минут». Я работал, он смотрел. Наверное, понравилось. Пустил даже на репетицию, хотя никого не пускал. Вернулся домой – работал. Чувствовал, чего-то не хватает. Был у Товстоногова второй раз. Встретились по-другому, как знакомые. Портрет, по-моему, получился интересный.
Картина «Новосёлы». Вначале не взяли на выставку. Сказали: «Почему босые? Что им одеть нечего?»...
«Партизанская баллада». Картина, навеяна рембрантовскими мотивами. Женщина кормит грудью раненного бойца. Полная психологизма. Не взяли на выставку. Усмотрели эротику. Выставил только два года назад…
Этот разговор состоялся тридцать лет назад. Сегодня я бы задал Маю Вольфовичу много других вопросов. Только никто на них уже не ответит.
Аркадий ШУЛЬМАН
