Интервью художника Лии Шульман Елене Луниной.
Её талант столь открытый, столь обескураживающе детский, что ему даже и позавидовать-то невозможно... А, может быть, есть у неё всё-таки сокрытый ото всех золотой ключик, палочка ли волшебная или скорее перстень заветный – ей так идут всяческие атрибуты восточной красавицы – кто знает? Обязательно при следующей встрече постараюсь подсмотреть!
Е.Л. – Насколько значимо для Вас понятие «мой город»?
Л.Ш. – Когда-то, ещё в 1991-ом московская журналистка Галина Снитовская в каталоге к одной из моих первых выставок писала: «Как немногие, знает отец художницы Петербург-Ленинград. Иособое наслаждение для него водить людей по торжественным улицам и паркам». Она была права: моего Отца история нашего города интересовала более, чем чрезвычайно. Настолько, что он буквально «вгрызался» (по его словам) во все документы, что мог в то время найти и достать, дотошно их изучая. Именно это подчеркивала в своих воспоминаниях биолог Энгелина Зеликман: «В его рассказах об улицах, строениях, названиях было нечто от эмоций собственника, ремонтирующего и украшающего свое имение» (сб. «От них исходило душевное тепло», 2015).
Следует отметить: в нашей семье все довольно хорошо знали родной город, подтверждая свою любовь стихотворными строчками Вадима Шефнера: «Когда надолго выедешь из Города, почувствуешь недели через три, всё в нём, любимом, вдвое сердцу дорого – все улицы, мосты и пустыри». Но у каждого из нас город был свой не столько собственный, сколько «личный». Например, если подход Отца можно было назвать «статистическим подходом учёного», то мой больше тянул на «эстетически-эмоциональный». Так, если Отца волновало: «Кто, когда и почему установил Сфинксов на берегу Невы», то мне всегда наиболее важным казалось: насколько красиво смотрятся эти самые Сфинксы на фоне воды, как здорово решен спуск к Неве и каким замечательным фоном для них стало здание Академии Художеств.
Но естественно, моё восприятие родилось не само по себе. Шло оно и от прогулок с Отцом, и от общения с блестящим экскурсоводом, литератором и другом нашей семьи, Любовью Васильевной Алексеевой. Во многом, благодаря этим людям: сложное становилось простым, а чужое и незнакомое близким и родным.
Такое «своё» восприятие впервые помогло мне при подготовке выставки «Город мой непостижимый» (1991), прошедшей в Музее Этнографии народов СССР. В составе выставки были работы всех моих направлений. Это были: кабинетные витражи со скользящей гравировкой по листовому стеклу в латунном обрамлении: «Весеннее окно», «Ветер», «Мои окна». Мини-скульптуры из оптического стекла («Дворы Васильевского острова» и «Дары северного лета») дополняли ряд композиций, сделанных из того же материала: «Симфония Летнего Сада» и «Белые Ночи». Сейчас многие из этих работ обрели новый дом в частных или музейных коллекциях разных стран. Но если «Дворы Васильевского острова» остались в России и попали в коллекцию Павлопосадского Музея, то «Белые Ночи» украсили чешский Музей художественного стекла в г. Каменецкий Шенов. Думается, слова искусствоведа Марины Цветаевой о моих «вертикалях и горизонталях» относятся к той композиции, что поселилась в чешском музее.
Находилось на той выставке и моё гутное стекло, созданное в рамках совместной работы с профессором Федором Семёновичем Энтелис на экспериментальной базе Львовского завода художественного стекла и керамики. И рядом с композициями: «Вербное воскресенье», «Синяя города мгла», «Поседелые туманы», «Ночь в пору полнолунья», экспонировалась и серия декоративных блюд: «Творчество», «Снежная Дева», «Дыханье моря наполняет город», «Стансы городу». Для них, этих декоративных блюд, выдутых на заводе и позднее отгравированных, была применена забытая на тот момент техника XVIII века: «золочение и серебрение по гравировке».
Но самое главное: только на той выставке впервые пришло ко мне осознание, как нужна мне, значима и необходима эта тема. Настолько необходима, что с того времени стала она обязательна для каждой последующей персональной выставки. И стало это вдруг получаться как-то спонтанно, незаметно и само собой. Тема «Мой город» с того времени появляется на всех моих выставках. Даже на еврейских. Это: цветной расписной паечный витраж «На невской волне менора расцвела», упоминаемый Е. Луниной и моя первая мозаика на зеркале, картина «Ханука в Большой Хоральной Синагоге Петербурга».
Е.Л. – Что означает для Вас понятие «мой» материал?
Л.Ш. – Понять «почему именно стекло стало «моим» материалом, «моим» инструментом творчества? – и самой удалось не сразу.
Впервые, более или менее точно удалось ответить Марине Цветаевой в 1994-м словами «только в стекле я до конца могу выразить своё «я». Только, этот любимый материал делает меня чище, добрей, человечней».
Впрочем, художнику, как правило, любой из материалов в процессе работы становится близок. Но стекло для меня и сейчас, и тогда, и всегда, и в любой момент вне всякой конкуренции. А теперь оно стало для меня и «самым-самым»: самым главным, самым важным и самым необходимым...
Ведь стекло – это всё! Оно: и живопись, и графика, и скульптура. Вместе и одновременно. Скульптура с графикой: в моей скользящей гравировке или, скульптура в живописном обрамлении графики, или просто скульптура-объём. С возможностями необыкновенными: ведь можно, оставаясь снаружи, заглянуть в тот же миг и вовнутрь, в глубину всего объёма, для того чтобы, говоря словами Ульяма Блейка: «в одно мгновенье видеть вечность». И за одно мгновение увидеть, как скользящая гравировка облаком-кружевом окутает объём стекла, или, подчеркивая стекольную плоскость, создаст внутри объёма свой собственный отдельный мир. При этом, все объёмные, глубинные мира сделать можно и из обычного листового стекла (кабинетные витражи «Ветер», «Мои Окна»). Можно и пространство выгородить плоскостями, получив ширму «И на Марсе будут яблони цвести». Как это сделали мы (я со своими подругами – ученицами Марией Гусаровкой и Любовью Гусевой) в 2011-ом. И такую скульптуру, когда сами плоскости создадут объём, как было в нашем, совместном с Андреем Боровским, «Древе Жизни», подаренным ИКЦ (Израильским Культурным Центром в Санкт-Петербурге) Центральной Петербургской Библиотеке им. Вл. Маяковского.
А витражи? Эти цветные стекла, гармонизирующие, лечащие и приносящие в наши дома свет и цвет? Начиная со своего первого классического расписного паечного, поставленного в 1991 г. под Краснодаром (площадью в 70 кв.), потом я уже не раз, но каждый раз по-новому, по-другому возвращалась к этому виду искусства. И в 2003-ем, вместе с друзьями (Олегом Зверлиным и Андреем Боровским) по заказу Еврейского Агентства в России был создан экстерьерный объект, еврейский артефакт «Витражная Сукка» или «Шалаш», 18 кв.м, выполненный в технике графического коллажа. Объект делался с учётом северного климата и всех присущих для еврейской традиции правил и канонов. А в 2011-ом на выставке «Еврейский Дом» в Московской Синагоге на Большой Бронной были представлены предметы моей интерьерной витражной композиции. Она, эта композиция, названная «Свет Знания», состояла из пяти «книг» объёмов, выполненных в технике «тиффани». А сами «книги» к тому же служили абажурами для субботних свечей. Работа нравилась многим. Понравилась она в Израиле. И сейчас представлена в интернет-магазине художественной иудаики Марка Зеликмана, иерусалимского эксперта и консультанта Института Храма.
XXI век не зря получил название «Век Зеркал». Наверное, поэтому с 2000 года в моем портфолио появилось много «картин-зеркал» или «зеркал-картин» помогающих, как и витражи, «удерживать» цвет и свет в помещениях. Появилась и концепция к ним, объясняющая, что «зеркало, превращаясь в картину, по сути своей зеркалом и остаётся, сохраняя и оберегая в доме не только свет и цвет, но и состояние уютного комфорта, охраняющего и оберегающего дом от злых сил».
Выполнение картин-зеркал дало мне возможность воплощать в стекле то, что до этого момента казалось невозможным. Только благодаря зеркальному стеклу и его сочетаниям с современными техниками и технологиями стало возможным изображение вечных еврейских ценностей в таких работах, как: «Осенние праздники», «Утренняя молитва», «Шаббат Белой Ночи», «Кудрей моих». С этого времени в моих зеркалах-картинах вместе с росписью стали встречаться: и витражная пленка Арокал, и скользящая гравировка, и гуты. А зеркальное стекло разных цветовых оттенков стало дополняться стекольной мозаикой (картины-зеркала «Золотая менора» и «Серебряная ханукия» из серии «Бабушкино наследство»).
Время не стоит на месте и как-то незаметно придумывается что-то новое на основе «хорошо забытого старого». Именно это произошло с работой «Молитва для умывания рук», выполненной в технике «стекольного коллажа». Техника «стекольного коллажа» не новость. Но тут все зависит оттого где, как и почему в том или ином случае она применяется. Так, если в студенческие годы при взгляде на мой витражный автопортрет наш заведующий кафедрой Владимир Федорович Марков заметил: «Шульман, удачно поженив Модильяни и Шагала, получила себя», то в этом стекольном коллаже за основу я взяла работы Казимира Малевича. Что на тот момент было новостью для работ в художественной иудаике. Дальнейшее продолжение техники «стекольного коллажа» можно было видеть в других зеркалах-картинах, выполненных совместно с Марией Гусаровой для Международного Конкурса дизайна в Рейксмузеуме. Там, где основой наших картин-зеркал стали полотна их музейной коллекции. После чего путь закономерно привёл к серии «тюльпановых» работ. И, «Тюльпан Нарвы», войдя в коллекцию Нарвской Картиной Галереи, стал «звёздой» международной выставки «Свободная песня эстонского орнамента». А зеркало-панно «Тюльпановый рай», побывав на двух выставках (международная «Стекло и керамика в пейзаже», моя персональная «В мире хрупкой красоты», Музей Изобразительных искусств Республики Карелия) навечно поселилось в помещении Грузинского общества города Петрозаводска.
«Ты разбрасываешься», – не раз говорили мне. Конечно, разбрасываюсь. Но делаю это осознанно и преднамеренно. Отлично представляя, как короток и недолог жизненный век художника. И потому мне хочется узнать, попробовать и успеть абсолютно всё. Поэтому появлялись и до сих пор появляются на экспериментальных выставках «Стекло на траве» и «Стекло и керамика в пейзаже» все новые и новые примеры моих экстерьерных объемных композиций.
Серия фонтанчиков – одна из любимых. Но если первый фонтанчик, названный стихотворной строчкой китайского поэта VI века Ли Бо «И слышится радость, как льющаяся вода» приглашал к любованию гутным стеклом сквозь льющуюся воду, то во втором фонтанчике «Медитация» стекло можно было просмотреть уже сквозь гущу тумана, поднимающегося от воды. Встречались композиции, созданные и на темы собственных стихотворных строчек: «И к Небу прорастаю я в моё Сегодня и Вчера», «Все зёрнышки Света в траве соберём и к Небу всплывём прозрачным цветком». Всё проверяется временем и теперь, годы спустя понимаешь, какой удачей стала ширма «И на Марсе будут яблони цвести». Ведь после Елагиноостровского парка побывала она не только в выставочных залах Петербургского СХ, но и поехала в Москву на выставку «Еврейский Дом». Интересная выставочная история ждала мои «ноты». Первой в этой серии стал диптих «Созрели вишни в саду у дяди Вани». Несколько раз эта работа выставлялась на выставках в Елагиноостровском парке, пока не продолжилась «нотами» работы «Субботняя песнь Шаббата» на моей персональной выставке «В мире хрупкой красоты» (Петрозаводск, 2019). Там, где она пришлась по вкусу известному композитору Геннадию Алексеевичу Вавилову…
Следует отметить, что особенно любимыми стали работы, где решение художественных задач на первое место не ставилось. Так, в работе «Все зернышки Света…», выполненной с использованием гутных стекольных деталей Олега Зверлина, мы с Андреем Боровским впервые предприняли попытку создания экстерьерной объёмной композиции, помогающей философскому осмыслению понятию «Свет» с точки зрения иудейской религии и традиции. Тогда как в композиции «И к Небу прорастаю я в моё Сегодня и Вчера» мною для более полного раскрытия понятий «Вчера» и «Сегодня», был использован необычный для того времени приём декорирования: сочетание витражной пленки с разноцветными стразами.
А поскольку стекло не просто любимый материал, но и самый мой любимый инструмент творчества, то следом за своим Учителем, соавтором и другом Федором Семёновичем Энтелисом я повторяю вновь и вновь: «В стекле можно сделать ВСЁ».
Е.Л. – Как вы расшифровываете термин «моё направление»?
Л.Ш. – Поскольку тесной связи с каким-либо определённым производством у меня никогда не было, постольку, задумывая что-то новое, прежде всего, думаю об идее. Идея или задача: это и есть главный стержень и основа каждой моей работы. Второй этап: поиск наиболее приемлемого способа решения. А какой материал мне брать для реализации замысла и где его достать – это уже задача следующего, третьего этапа. Как правило, для меня это не особенно важно. Главное, чтобы он, выбранный мною материал, смог наиболее чётко, точно и доходчиво выразить суть задуманного. Этому меня научило знакомство с оригиналами работ ювелира Карла Фаберже. Что случилось в 1973-ем, почти сразу после моего распределения во Всесоюзный Институт Ювелирной промышленности (ВНИИЮвелирпром). С ювелирным производством в то время была совершенно не знакома, книг по ювелирному делу в то время было не достать, ювелиров среди моих знакомых просто не было. Как всегда, помогли друзья родителей. Так, у инженера и одноклассника отца, Кирилла Вениаминовича Лаврова, оказались нужные книги, а у биолога Ирмы Викторовны Исси – случайно сохранившиеся украшения работы Карла Фаберже. И что примечательно – все эти сохранившиеся работы были сделаны из недрагоценных металлов.
Именно они, эти работы, впервые показали мне, как мало влияет на истинное произведение искусства ценность используемого материала. А сама неожиданность сочетания в одном произведении нескольких, порой совсем не ювелирных материалов, меня просто сразила.
Особенно «завела» идея сочетания стекла с металлом. Встретив подобные произведения в Государственном художественном музее-заповеднике «Павловск», захотелось и самой сделать что-то подобное. Впрочем, первые работы в этом направлении смогли «появиться» лишь лет через пять, когда после ВНИИ Ювелирпрома я перешла работать на ювелирный завод «Русские Самоцветы». Работа на производстве дала возможность не только лучше узнать технологию ювелирного дела, но и самой освоить отдельные ювелирные техники. Именно тогда была сделана первая серия работ для выставки «Ювелирная пластика». Или, как её сейчас называют, «Ю-ПЛАСТ». Тогда из всей серии, наиболее знаковыми, по словам профессионалов, стали три работы: «Лев стережет Город», «Первый лист» и туалетный набор «Серебряные цветы». Работы эти, как сказала в 2005 г. искусствовед Нина Ивановна Василевская: «Показали органическое единство связи разных материалов и безупречное чувство материала, что так характерно для всех работ Лии Шульман при показе ею художнической сущности произведения».
Следует отметить, что для каждой из этих работ брался разный металл. «Свой», как сказали бы теперь. То есть наиболее подходящий, как к общему замыслу, так и к каждой работе, к разному виду и цвету стекла. Если в «Лев стережёт Город», посвящённой скульптуре Петербурга-Ленинграда, объём-чечевица бесцветного гутного стекла со скользящей гравировкой подчёркивался бронзой с характерным зелёным патинированием, то для остальных работ серии было взято листовое чеканное серебро. Тогда как в пресс-папье «Первый лист» это был серебряный «листик», лежащий на капле прозрачного, чуть зеленоватого стекла, в котором проглядывалась, держащая его рука, выполненная методом скользящей гравировки. А на всех пяти предметах туалетного набора «Серебряные цветы» на фоне стекла «лиловый дым» расцветали чеканные цветы полированного серебра…
Личное знакомство в 1994-ом с творчеством художников Канады окончательно убедило: «Любой материал – это один из инструментов творчества в процессе создания произведения искусства». Работы этих художников подтолкнули меня к поиску и освоению новых инструментов творчества. Процесс этих поисков совпал с уходом из ЛПТО «Русские Самоцветы. Уход произошёл, когда рамки производства стали мешать творческому процессу. Освобождение от задач производства изменил взгляд и подход к работе, поставив совершенно иные задачи. Встреча, учёба и последующая дружба с психологом и биоэнерготерапевтом Романом Семёновичем Фридманом вызвала к жизни серию изделий с заданным позитивным настроем, заложив интерес к созданию адресных лечебных гармонизирующих предметов. Именно в этом, помогая реабилитации больных, и состояла совместная практическая работа с врачом-наркологом Светланой Яковлевой. Что в несколько ином ключе продолжается до сих пор.
Е.Л. – Что подразумевается под терминами «стихографика» и «стеклографика»?
Л.Ш. – Когда говорят о том, что в моих стихографиках стихи «органично вписываются в рисунок». То для меня эти слова означают лишь одно: рисунок и стихотворный образ возникают и создаются одновременно. Только в этом случае они и «сливаются воедино».
Что же это такое? Может, «то», что питерский искусствовед, Заслуженный деятель искусств Российской Федерации, Абрам Григорьевич Раскин назвал «расширительным проявлением таланта»? Или «то», на что мне ответить почти невозможно? Потому что и сама толком не знаю, как, когда, в какое время впервые все «это» у меня возникло и появилось.
Мне кажется, что одновременный процесс создания стихотворения и графики, т.е. «стихографики» (термин, введённый в обращение московской стекольщицей, академиком РАХ Любовью Савельевой) жил во мне всегда. Только спал до поры, до времени. А, может, корни этого процесса лежат в моей генетической памяти и имеют отношение к такому виду еврейского искусства, как «шрифтографика»? «Шрифтографикой» в еврейском искусстве называют произведение, где изображение рисуется текстом букв иврита, соответствующим ему по смыслу. Или это результат дружбы с Любовью Васильевной Алексеевой, дочерью знаменитого китаиста Василия Михайловича Алексеева? Или, это знакомство с японской культурой и японским искусством, где произведения живописи и поэзии равны и едины?
Думаю, рождению этого предшествовало «то», что в нашей семье всегда жило и живёт до сих пор. Словом всё то, что смогло научить меня не только знать и любить, но и ценить русское поэтическое слово. Этому, несомненно, помог довольно обширный раздел поэзии, занимающий в нашей библиотеке довольно значимое место. Поэтические сборники всегда были полноправным членом нашей семьи, а не просто украшением интерьера. Поэзию любили все. А наш отец, научил не только любить и ценить, но и понимать её. Помню, как в школьные годы, задолго до «прохождения» на уроках литературы поэзии Владимира Маяковского, отец показал мне своё виденье его творчества. То самое видение, где единство поэзии и изобразительного искусства были слиты воедино. Это было более, чем вовремя: ведь именно этого поэта больше всего не любила и совершенно не понимала наша тогдашняя учительница литературы!
После этого случая, отец всерьёз задумался о нашем с братом дополнительном литературном образовании. Для более полного ознакомления с классиками русской литературы он обратился к другу нашей семьи, профессиональному литератору и поэту Любови Васильевне Алексеевой. С того самого времени, благодаря нашей «тёте Люсе», стали рождаться и мои собственные стихи. Но у меня стихотворные строчки не только появлялись, но и шлифовались созданием графического или живописного образа. Стихотворный ряд оживляло визуальное воплощение задуманного, подтверждая, таким образом, моё новое направление в «стихографики». Хотя сам процесс стал единым только тогда, когда все его составляющие стали активно помогать друг другу.
Благодаря подсказке питерского искусствоведа, доктора культорологии, Марины Цветаевой, стихографики стали жить и в моём стекле тоже. Эрмитажная выставка японского искусства «суримоно» (в переводе с японского – «поэтическое поздравление») добавив знаний, дала название моему давнему увлечению. А работа в должности куратора художественных проектов в НКО «Центр культурных программ» сотрудничавшего с Японским Консульством в рамках Фестивалей Искусства «Японская Весна» и «Японская Осень», подтолкнуло к новому пониманию культуры этой страны. Курируя, придумывая и создавая выставки своих коллег, нашла я и в своём творчестве черты, роднящие меня с искусством Японии. Вот тогда в моём портфолио появилось несколько «японских» выставок. Наверно, чтобы подтолкнуть к более глубокому осознанному знакомству с японской культурой.
Моя первая «японская» выставка стихографики и стеклографики «Поэтическое поздравление» состоялась в 2013-ом году в Музее-институте семьи Рерихов (проект «Инь-Ян»). За первой выставкой этой серии прошла ещё одна, образовательная, рассказывающая о искусстве «каригами» и органично вошедшая в Библионочь – 15. Она дала дорогу третьей, заключительной, «Сквозь веер времени». В этой третьей, с помощью работ в стихографике и стеклографике, удалось не только рассказать, но и достаточно доходчиво показать и объяснить процесс создания художественных произведений в стекле. Чтобы помочь зрителю увидеть, как из маленькой мысли «почеркушки» рождается то, что став сначала стихографикой, плавно перерастает в стекольную композицию «стеклографики». Мне кажется, доказательством процесса слияния поэзии с графикой на моей третьей «японской» выставке, стали слова Генерального Консула Японии г-на Ямамура: «Глядя на её работы, понимаешь: в следующей жизни она обязательно родится японкой». Вот так появилось то, что искусствовед и художник, Заслуженный деятель Российской Федерации, Александр Симуни смог назвать «стеклографикой Лии Шульман».
Е.Л. – Почему вы называете себя «петербургский еврейский художник»?
Л.Ш. – Собственно говоря, мое «вхождение» в еврейское искусство, как и моя преподавательская деятельность в системе еврейского образования начались «вместе и одновременно» в 1994 году. В тот самый год, когда началась моя работа в Израильском Культурном Центре в СПб.
Дело в том, что вопросы – «что оно такое, еврейское искусство?», «каковы его символы и законы?» интересовали меня всегда. И всё, что можно было узнать и собрать, когда это было «знать нельзя» собиралось по «крупицам». Тогда, как и многие советские люди, я практически ничего не знала ни о еврейском искусстве, ни о еврейской культуре, ни о еврейской традиции.
90-е годы для многих моих сверстников и современников стали не только годами откровений, но и прорывом в познание еврейской культуры, еврейского искусства, еврейской традиции и еврейской религии. При этом, решив, стать еврейскими учителями и придя преподавать в еврейскую школу, мы почти ничего не знали о своей национальной составляющей. Но знать очень хотели! И тогда, как-то вдруг неожиданно появилось для нас, еврейских учителей, множество семинаров, школ, симпозиумов и конференций. Процесс познания шёл непрерывно. А мы, получив знания на семинарах или конференциях, тут же делились ими со своими учениками.
Именно тогда в систему еврейского образования пришло много профессионалов из различных и, казалось бы, несочетаемых областей науки, техники и искусства. Так была создана «новая еврейская школа», где главным связующим центром стало изобразительное искусство. И каждый художник-педагог разрабатывал собственную авторскую программу. Изобразительные мотивы брались, как из аналогов древнего еврейского искусства, так и из образов искусства израильского. Поэтому Израильский Культурный Центр в СПб, где я тогда работала, стал для меня очень значимой и весьма важной школой в искусстве. Будучи художником стекла, я организовала и начала вести в Израильском Культурном Центре студию «витражного искусства». Там, мои ученики с помощью росписи по стеклу создавали свои собственные работы. Одновременно – на уроках истории, традиции и иврита получали базовые знания о еврейской культуре. Десять лет работы в ИКЦ пролетели быстро. Потом пошли годы работы в других еврейских организациях нашего города: школах, клубах, студиях, детских садах, кружках, лагерях...
А когда в 1995 году появились группа единомышленников, я стала её секретарем. Чтобы потом, спустя годы возглавить её. Группа появилась в тот момент, когда впервые появилась возможность открыто показывать современное еврейское искусство, гордясь своей национальной принадлежностью. Эта возможность, понимаемая всеми нами не иначе, как чудо и стала официальным названием группы: «ЧУДО» или на иврите «ПЕЛЕ». Потом, когда в группу влились художники из других стран, она приобрела статус международной. Шли годы... Получив знания в московском Институте изучения Иудаизма в СНГ (1999–2003), в 1999–2005гг., я уже сама читала созданный мною лекционный курс по «символике еврейского искусства» в рамках программы «ORT–JET 2000», ОРТ–Гинзбург СПб. После 2003, когда по этому курсу было издано Пособие и написан ряд статей о еврейском искусстве, пошли и мои другие публикации по теме иудаики. ИКЦ в те годы проводило много выставочных и учебных проектов. Участвовала в них сама, и мои ученики. О «Школе еврейского стекла в СПБ» рассказала в 2007-ом на Международной Конференции «Стекло в Контексте образования» в городе Фраунау, Германия. Русская версия моего доклада опубликована в одном из сборников «Петербургские искусствоведческие тетради». Известный питерский искусствовед и коллекционер экслибрисов, театральный режиссёр Соломон Трессер захотел пополнить свою коллекцию и моими работами. После чего была создана для него серия из 13 эслибрисов-монограмм. Некоторые из них, вошли в юбилейный томик его коллекции «Трессеру – 60», другие он экспонировал на выставках коллекционеров по своей любимой тематике. Участвовала и во всех выставочных проектах питерской Еврейской Общины. В 2000-ом был издан сборник моих авторских стихо-график «Дотяну струну до сердца». Спонсорская помощь Кетино Мацаберидзе помогла ИКЦ устроить его Презентацию, открыв одноименную персональную выставку с работами из графики и стекла. Затем вновь учёба. Теперь уже в Израиле: 2006–2007, когда училась на курсах повышения квалификации для еврейских учителей и руководящих работников в системе еврейского образования в Центре Мелтон Иерусалимского Университета. Возвратившись, домой, написала и опубликовала в журнале «Стекло» статью «Современное художественное стекло Израиля». В 2014 г. по заказу «Glass-Клуб» был сделан доклад о мозаиках Израиля, опубликовав одноименную статью в АИС. В те же годы был издан в Иерусалиме сборник стихов Анны Молчановой «В обратном порядке» с моими иллюстрациями. Время шло, многое менялось – к преподаванию в хейдере добавилось преподавание в выездных международных школах иудаики профессора Ильи Дворкина (2007, 2008). Одновременно с выставками, показывающими моё стекло, мною создавались работы и для выставок еврейских. Иногда, как в 2010-ом на акции-выставке «Свет Хануки» вместе со своими работами показывала и работы своих учеников, А в 2018-ом для СПб Ресурсного центра еврейского образования был создан дистанционный курс по символике еврейского прикладного искусства. Одновременно, публиковались и статьи в АИС. По-прежнему продолжается и выставочная деятельность по иудаике. Всегда прочно присутствующая в моём портфолио.
Так, работая в системе еврейского образования, я получила ответ на волнующий меня в институтские годы вопрос: «Что это такое – еврейское искусство?». В студенческие годы, перелистывая альбомы Амадео Модильяни и Марка Шагала, пыталась уловить то хрупко-неуловимое, что делало их работы такими «еврейскими». Поэтому «еврейскость» этих работ стала для меня синонимом «хрупкости» стекла.
Желание знать и понять «свои корни» всегда жило во мне, одновременно с тягой к стеклу. Впрочем, первое подтверждение важной роли стекла в еврейском искусстве получила я достаточно давно, ещё в 1996-ом от школьной подруги родителей, выдающегося советского археолога Эллы Исааковны Соломоник. Новое подтверждение этому пришло лишь десять лет спустя, когда израильский профессор Илья Дворкин пригласил меня вести художественную мастерскую в лагере иудаики для старшеклассников «Кедем». Беседа с Ильей стала для меня шоком откровения, когда поняла, насколько крепка в теории хасидизма связь «стекла» и зеркал с понятием «света в материальном мире». Вот так, таким образом слились в единое целое две любимые составляющие моей жизни: стекло и иудаика.
Е.Л. – Что значит для вас: «педагог в системе еврейского образования»?
Л.Ш. – Многие зрители, глядя на моё стекло, упоминают слово «волшебство». Сама я не устаю повторять вновь и вновь: волшебства нет никакого. Не было никогда, никогда не существовало, нет и сейчас. Впрочем, одно «чудо» под названием «творчество» существовало всегда. Именно ему я учу своих учеников. Александр Симуни прав: моё преподавание в системе еврейского образования началось со студии «живопись по стеклу». Эта студия появилась в еврейской воскресной школе «Бейт» в 1994 году по инициативе художника и директора этой школы Лены Давыдовой, которая считала, что обучение еврейскому искусству «надо начинать с таким «еврейским» материалом, как стекло». В этой студии вплоть до 2004 года занимались дети от 3-16 лет. И на выставке «Свет Хануки», посвящённой 16-летию моей преподавательской деятельности, были показаны некоторые из работ за все годы моего преподавания в разных еврейских организациях нашего города. А работала я: десять лет в Израильском Культурном Центре, более двадцати лет в хейдере «Менахем» Санкт-Петербургской Ешивы, в многочисленных школах и студиях, кружках и мастер-классах, детских садах и летних лагерях, семейных клубах, имея и частных учеников всех возрастов.
Начав свою преподавательскую деятельность с работы с малышами, с самого начала следовала в своём преподавании всемирно известной концепции: «Если игрушка значима для человека – она останется с ним на всю жизнь».
Первой «игрушкой» моей преподавательской работы стало «стекло», ставшее основой всему в моей дальнейшей работе в системе еврейского образования. Это хорошо было видно на выставке «Свет Хануки». Где, кроме живописи на стекле, встречались и другие виды детских работ: графика и живопись на бумаге учеников хедера «Менахем», их стекольными мини – витражи в технике «роспись по стеклу», а так же их авторские подсвечники из глины вместе со свечами ручной лепки из разноцветного воска.
Как уже говорилось выше, первые ученические работы на стекле появились в 1994-ом. С тем, чтобы уже в 1995-ом попасть на городскую выставку еврейского искусства «Шолом, Иерушалаим!» в залах Петербургского Союза художников. С этой выставки началась выставочная и достаточно разнообразная деятельность студии «витражного искусства».
Студия участвовала во многих проектах и её ученики, осваивая различные техники росписи, создавали витражи и витражные объекты самого различного назначения. Тематика занятий основывалась на праздниках еврейского календарного года. По мнению израильских методистов, успех студии определил выбор такого материала, как стекло. Что помогло моим ученикам в понимании «свободы творчества». «Чувство свободы», полученное на занятиях, сливалось у них с тематикой еврейских праздников. А почти семейная обстановка по отношению ко всем ученикам в Израильском Культурном Центре помогала чувствовать себя любимыми, а порой даже и избалованными, детьми всего «семейного» коллектива ИКЦ. Именно слияние этих трёх факторов (необычности материала, необычности тематики и теплоты семейной атмосферы) притягивали детей, заставляя их вновь и вновь приходить на занятия в студию. На занятиях по росписи стекла тренировалась их память, внимание, улучшалось мышление, повышалась самооценка и коммуникабельность. Когда впоследствии всё это заинтересовало взрослых, студия стала работать по принципу «Семейного клуба». Занимаясь вместе с родителями, дети приобретали уверенность не только в собственных силах, но и в собственной значимости. За десять лет работы студии её ученики приняли участие в более чем 40 выставочных проектах. Самые крупные из них состоялись, как в городах России: Санкт-Петербург, Москва, Петрозаводск, Новгород, так и в других странах дальнего и ближнего зарубежья.
Одновременно в религиозной еврейской общине Бейт Хабад проходила реализация другого моего проекта «Искусство стекла, помогающее в усвоении основ иудаизма». Работа педагога-художника велась вместе с психологом, кандидатом биологических наук Марией Соболевой, в тесном контакте с преподавателями по традиции и ивриту. Проект этот, начатый в 2001-ом в «Семейном Клубе», продолжался около десяти лет. В рамках учебного процесса ученикам давались базовые знания по основам расписного витража, живописи, графики, лепки, открытки, плаката. Работа шла в постоянном контакте с учителем по иудаизму, нынешнем директором Хедера «Менахем», раввином Элиазером Гольдбергом. За более, чем двадцать лет работы хейдера, дети создали множество работ, экспонировавшихся на более, чем 15 выставках, как в России, так и за рубежом. Причём, на каждой из них, работы наших детей неизменно отмечались Призами и Дипломами.
Благодаря крепкой связи «учитель-ученик», мои ученики стали участниками и моих выставочных проектов: «Научи отрока в начале пути его» в ИКЦ, «Чудо Пурима» в ЕАР, «Чудо витража» в г. Ломоносове, «120 лет Большой Хоральной Синагоги» в Высшей Школе прикладного искусства. Всё это давало моим ученикам чувство сопричастности к общему делу и ощущение творческой равности со мной, их учителем.
Следует отметить дружеская связь «учитель-ученик» не рвётся и до сих пор. С одними из них выполняются совместные творческие проекты (Мария Гусарова, Любовь Гусева), другие, как Соня-Софья Яковлева, Германия, приезжают ко мне и просят совета в профессиональной деятельности, третьи, как Михаил Футурман работают вместе со мной во вновь созданных образовательных проектах.…
Конечно, не все из них стали художниками. Ну, и что? Разве это мешает дружбе? Ведь все мы до сих пор – «одна семья»…
Е.Л. – Как вы используете закон полного внутреннего отражения?
Л.Ш. – «Ваша работа «Сотовый мёд» с иллюзией влитого туда мёда – сплошное колдовство!» порой говорят мне. Отвечаю: «Помилуйте, какое колдовство!»
Его нет, да и не было никогда. Было лишь одно, чрезвычайно важное для работы художника по стеклу: отличное знание технологии. С этим знанием можно любое волшебство сотворить, выполняя работу с помощью законов, присущих этому материалу. А поскольку самым важным законом для стекла всегда считался закон полного внутреннего отражения, именно с его помощью можно получить очень многое! Таким образом, и получилась иллюзия присутствия мёда в бокалах жёлтого хрусталя (композиция «Сотовый мёд»). Эти бокалы были выдуты с более толстым заливом, чем обычно. Залив в бокале с толщиной, постепенно уменьшающийся к краю и создавал эффект «налитого мёда». Изображение сот в технике скользящей гравировки, охватывая нижнюю часть бокала, сохраняло иллюзию мёда, в бокал «влитого».
И всё же лучше всего закон этот проявляется и работает в оптическом стекле. В этом материале и сделаны работы с «великолепной картиной летних закатов на Неве», с «набережными», на которые можно «смотреть до бесконечности». Из всей серии работ, посвящённых красоте Белых Ночей, главной стала та, что ныне находится в собрании чешского Музея Стекла в городе Каменецкий Шенов и состоит из 2-х разновеликих призм чуть жёлтоватого цвета. Но была до этого ещё одна композиция – самая первая в этой серии – «Дворы Васильевского острова», ныне живущая в Государственном Музее истории искусства, г. Сергиев Посад. Чешская работа и стала логическим продолжением той. Но приём на всех работах серии одинаков: на каждой из четырёх сторон призмы расположен лёгкий графический рисунок с элементами питерского городского пейзажа, выполненный скользящей гравировкой и лёгким налетом пескоструйной обработки. Используя этот и многие другие приемы – можно добиться многого. Например, заглянуть внутрь объёма и увидеть там целый мир. И тогда, кроме путешествия по любимому Питеру, можно организовать путешествие «во времени и в пространстве», «погуляв» и по синагогам древнего Израиля. Теме путешествия в мир античности посвящена мини-скульптура «Из глубины веков» (собрание Нового Музея Стекла Фраунау, Германия). Сделана мини-скульптура из оптического бесцветного стекла, где каждая, кроме одной, плоскостей призмы, украшена своей собственной уникальной гравировкой. Что и позволяет совершить прогулку по древнему интерьеру. Многие мои работы делаются по принципу: «мини-скульптура с внутренним миром». Некоторые из них особенно полюбились зрителям. Среди них особенно интересны две работы по иудаике: диптих «Эдем: Утро-Вечер» и «Магендовиды осени». Но если в первой работе предпринята попытка передачи оттенков разных состояний природного дня, то во второй работе для создания эффекта успокаивающего состояния вместе с полированной бронзой было применено четыре оттенка жёлтого оптического стекла.
Многие из этих работ смогли обрести родной «кров и дом» в самых различных уголках нашей планеты. Но есть среди них одна, понятная и любимая многим. Это мини-скульптура «Песнь Песней». Так распорядилась судьба, что братья и сестры этой работы (ну, не получаются у меня копии!) «живут» по всему миру (Япония, Шотландия, США). И для каждого из своих новых хозяев, каждая из них – самая близкая и самая родная. Мне же эта работа особенна дорога тем, что она «первая ласточка» моей генетической памяти.
Несколько особняком стоит работа «Единение» из бесцветного оптического стекла, где для создания эффекта «бесконечности пространства» применялось зазеркаливание отдельных граней призмы. Благодаря чему в ней получилось пятикратное преломление, создавшее эффект «бесконечности».
Но есть, кроме «Единение» в портфолио ещё одна необычная работа. До сих пор являющейся загадкой для меня, потому что я так и не смогла понять причину процесса её создания. Название своё «Вербицкой от физиков» работа получила от своего последнего заказчика, хотя разрабатывалась совсем для другого человека. Первый её заказчик, Инна Литвинова, из Тбилиси, мечтая о стеклянной Ханукие, попросила сделать для неё этот девятисвечник. А я, делая его, всё никак понять не могла: чем же меня не устраивает получающаяся работа? Лишь визит Геннадия Воробьёва объяснил причину. Оказывается, что наслушавшись рассказов о создаваемых им объектах, я и изобразила в стекле то, с чем Гена больше всего любил работать. Вот так появился мой собственный токамак, созданный в оптическом стекле. Тот самый, что был отдан потом Геннадию для его подарка Людмиле Алексеевне Вербицкой. Правда, несколько по его просьбе доработанный: сверху появился шарик «земного шара» на низенькой подставке полированной бронзы со «стразой Сваровски», указывающей местоположение нашего города. Работа эта так понравившаяся физикам, получила у них имя «Корона токамака».
Но результат созданного поразил, прежде всего, меня. И настолько, что я до сих пор, не могу понять – как, каким таким непостижимым образом мне удалось ухватить суть объекта, сделав его столь значимым и узнаваемым? Вот, пожалуй, и всё, что можно сказать о создании произведений, где «само окружающее пространство и свет дополняют» друг друга.
Е.Л. – Как вы пришли к грамотному решению экспозиции выставок?
Л.Ш. – Грамотному решению выставочного пространства училась всегда и везде, где только было можно узнать и понять этот вид искусства. Так, на ЛПТО «Русские Самоцветы» мы, художники продумывали экспозицию своих изделий ещё в процессе их проектирования. Много подсознательного знания появилось при наблюдении за работой отечественных «экспозиторов» в дружеском общении с ними. Ими стали для меня: Дмитрий Маевский, Николай Шумара, Олег Зверлин и Андрей Боровский. К слову сказать, именно Дмитрий Маевский стал автором той «самой замечательной экспозиции» на выставке «Город мой непостижимый» в Музее этнографии народов СССР. Много дала и месячная командировка в составе ленинградской экспозиционной бригады на московскую выставку «Художники – народу», проходившей в 1980-ом в Москве под руководством художника Вечеслава Францивича Стримайтиса. Повезло мне и в московском ЦДХ, когда была помощником у Главного экспозитора в международной выставке юных еврейских художников в 1989 году.
Но самый главный опыт, был получен в годы работы в Израильском Культурном Центре Санкт-Петербурга. Именно там были получены базовые знания по созданию самых разных выставочных проектов. Ими стали: 1) Выставка детских работ из коллекции израилитянина Амоса Рольника «Дети Мира рисуют Библию», включившая и работы моих питерских учеников; 2) «Митинг ко Дню памяти Рауля Велленберга»; 3) Мастер-класс техники росписи по стеклу «Представляет Израильский Культурный Центр» на городском Фестивале Детского Творчества «Привет, Весна!»; 4) Персональная выставка «Режиссёр и искусствовед Соломон Трессер», серия экслибрисов-монограмм, вошедших потом в Юбилейное издание «Соломону-60 лет»; 5) Выставка детских работ с образцами стеклянных ханукийот, посвящённых Хануке, и дополнивших экспозицию выставки «Памяти питерского художника Леона Ниссенбаума»; 6) Экспозиция «Свеча памяти», выполненной учениками студии витражного искусства для «Вечера памяти Ицхака Рабина»; 7) Художественное оформление концерта всех еврейских школ Петербурга; 8) Перфоманс-проект «Памяти израильской поэтессы Рахель». Но самым интересным, пожалуй, стал годовой отчётный проект под названием «Поём, рисуем и танцуем песню», посвящённый 300-летию Санкт-Петербурга и 55-летней годовщине государства Израиль.
Знания, полученные в ИКЦ, закрепила впоследствии учёба в 2006/2007 гг. в Израиле, в Центре Мелтон Иерусалимского университета. Именно там, кроме глубокого знакомства с еврейской и израильской культурой, впервые произошло близкое и достаточно глубокое знакомство с израильским музейным делом. Впоследствии всё это вместе взятое стало основой моей кураторской работы: как в международном выставочном Проекте «ЕДИНЕНИЕ», Нарва, Эстония, так и куратором выставочных проектов в АНО «Центр культурных программ», Санкт-Петербург, Россия.
Поскольку самой главной ценностью в нашей семье всегда считалась «дружба», постольку желание «объединить друзей-художников вместе» привело к созданию проекта «ЕДИНЕНИЕ». Возможно, желание шло и от интернационального духа нашей семьи, где всегда «собирались гости из разных городов всего Советского Союза» (Г.З. Снитовская). Создание проекта поддержало Петербургское отделение Ассоциации искусствоведов (АИС), в лице его председателя, искусствоведа, Заслуженного деятеля искусств Российской Федерации, Абрама Раскина. Основной целью Проекта стало «не только увидеть истинное единение взглядов, но и на деле показать дружеские связи деятелей культуры разных стран независимо от их специализации, стиля, возраста, национальности и места проживания». Так тогда у нас и появилась реальная возможность не только создания единого творческого пространства, способствующего плодотворному обмену взглядами и расширению кругозора, но и более тесного сотрудничества с нашими зарубежными друзьями и коллегами.
Е.Л. – Расскажите о создании своего коллажа «Основа Вселенной».
Л.Ш. – Работа «Основа Вселенной» была задумана, вернее, обозначена в 1997-ом в год моей первой поездки в Израиль. Когда после просмотра видео о моей выставке «Город мой непостижимый», израильскими художниками было предложено воплотить в стекле и Иерусалим.
Браться за эту работу не спешила, поскольку с Иерусалимом тогда лишь начинала знакомиться. Да и не было у меня никакой зацепки для работы над этим предложением. Но задуматься над этим всё же пришлось, когда по возвращения домой как-то сам собой написался мой стихотворный израильский цикл «Октава». Друзья, услышавшие эти семь стихотворений впервые, сразу предложили мне проиллюстрировать стихи не только моим авторским стеклом, но и подходящими к ним мелодиями. И записать всё это на DVD. Идея даже начала воплощаться на сайте Ильи Шеймана, моего друга по занятиям у Р.С. Фридмана. Причём, Илья взялся подобрать подходящие мелодии сам. И отобрать подходящие работы. Выбрал, подобрал мелодии, поместив все на свой сайт. И стал ждать, когда же, наконец, там появятся работы для двух стихотворений, посвящённых Стене Плача.
Ждать ему пришлось достаточно долго. Моя работа в стекле застопорилась и никак не хотела реализовываться! Почему-то не находился изобразительный язык для двух стихотворений, посвящённых этой теме. Заново перебирались наброски, рисовались эскизы, перечитывались стихотворения цикла, настрой который почему-то не «замыливался» годами. Но всё напрасно!
Лишь десять лет спустя, после учёбы в Центре Мелтон, наконец-то, получилась то, давно увиденное, услышанное и столь хорошо прочувствованное.
Видимо, правдиво утверждение о ценности лишь перебродившего и выдержанного вина. Так и мне, вслушиваясь в музыку давно написанного, надо было «перебродить» чувствами, мыслями, эмоциями, знаниями, чтобы увидеть и создать явственный образ желаемого. Там, в Израиле, во время учёбы в Центре Мелтон нашлось время не только для экскурсий, но и для бездумных прогулок по Иерусалиму, новых встреч и новых знакомств, для перелистывания книг в университетской библиотеке, для новых, свежих зарисовок. После чего всё, наконец, встало на своё место окончательно. Тесная связь изображения и текста, столь характерная для еврейского искусства вспомнилась на квартирных занятиях – семинарах у профессора Ильи Дворкина. Текста, не только поддерживающего, но и подчеркивающего изображение. Помогли беседы с иерусалимскими специалистами. Много нового смогла рассказать и показать художница Эла Бышевская, давно и плодотворно, работающая с Текстами Торы (Ветхого Завета), тактично вводя их в свои работы. Найти нужный язык помогло и плодотворное общение с профессором Борисом Хаймовичем, блестящим знатоком еврейского искусства. Помогли очные встречи с каллиграфом Абрахаамом Борщевским. Ни с чем несравнимый толчок дало «онлайн» знакомство с книгой «Небесный Иерусалим» еврейского символиста француза Бенна, получившего Орден Почётного Легиона за создание картин с Библейскими образами на темы Танаха. Как всегда, пошли на пользу дружеские беседы с саратовским искусствоведом и этнографом, ныне москвичом Андреем Боровским.
Но как оказалось позднее, поиск изобразительного языка для этой работы было лишь первым начальным толчком для неё. Толчком, подтолкнувшим к её выполнению. Как всегда, пригодились имевшиеся знания о новых возможностях в современных техниках. Что хорошо совместилось со старыми изобразительными приёмами. Пригодились и такие новые материалы, как: реставрационные пасты «металлик», золотой картон из Голландии, новый вид пленки Арокал…
Так, фоном бесцветному фактурованному стеклу стал голландский картон цвета «светлого золота». Роль подчеркивания изобразительного языка взяли на себя реставрационные пасты «металлик» вместе с витражной пленкой поливинилл-хлоридного материала. Всё сложилось, как нельзя лучше: нашлась даже подходящая современная лёгкая металлическая рама цвета тёмной бронзы, обрамляющая картину-коллаж.
Куски фактурованного стекла в сочетании с витражными плёнками Арокал, напоминали зрителю о выветрившихся за тысячелетия камнях Стены Плача. В том, что их должно быть ровно ДЕСЯТЬ не сомневалась ни секунды! Как и в необходимости положить, в подножье Стены, меж «камней» капельку-слезинку из голубоватого стекла с моими инициалами.
Сам же коллаж, лежащий на картоне «светлого золота», как нельзя лучше, помогал подчеркнуть всем известные слова о «золотом Иерусалиме». Том самом Иерусалиме, что я могла видеть каждое утро из своего окна во время учёбы в Центре Мелтон.
Храм, в облаке Света, выплывающий из-за Стены Плача, чьё гравированное изображение я поместила с обратной стороны стекла, напоминал зрителю о том, как скоро он будет вновь отстроен с приходом Мошиаха. Применение скользящей гравировки и полупрозрачного серебристого Арокала помогло созданию ощущения этого «облака» Света. Текст из Шмот раба 2:2, подобранный и исполненный на иврите Андреем Боровским, венчал композицию всей работы. А в правом верхнем углу, как и положено, по иудейской традиции на «облачко» фактурованного стекла легла аббревиатура букв иврита, означающая дословно: «чтобы слова эти не были стёрты».
Так пусть никогда не будет стёрта в веках память людская об этой Святыне!
Фото Аркадия Шульмана:
