Тему живописи, неважно – связанную ли с конкретными картинами или с тем или иным художником, можно
с уверенностью назвать одним из лейтмотивов поэтического творчества Риммы Марковой.
И дело даже не в профессии Риммы, а просто живопись – это важная часть её внутреннего мира, мира в котором наряду с небом за окном живёт лазурная эмаль Делла Роббиа и голубое сияние мажора Чюрлёниса.
Римма Маркова печатается в журналах и газетах в России, Израиле, Америке и Швеции. Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Швеции.
Член Шведского ПЕН-клуба. В настоящее время живёт в Швеции.
ГРИГОРИЙ ИЗРАИЛЕВИЧ
Художник делал мой портрет,
усердно глину мял.
Его уже на свете нет,
но он сберег меня.
Страна шумела за стеной.
Толпа внушала страх.
А он беседовал со мной
о жизни и стихах.
Он говорил: «Все впереди.
Тебя прочтут, поймут.
Не я, а глина, погляди,
тебя возносит тут».
Мы много спорили о том,
что нам важней всего:
ведет ли Бог моим пером
и пальцами его?
Менялись страны и дома
на протяженье лет.
Им в такт менялась я сама,
но вечен был портрет.
Когда покину этот свет,
чтоб снова спорить с ним,
оставлю миру наш портрет,
как память нам двоим.
РЕМБРАНДТ ВАН РЕЙН
Мой старый дом, мой рембрандтовский зал,
моих старух тяжелые портреты.
Зачем себе самой я пожелала зла,
покинув дом, чтоб странствовать по свету?
Моя судьба, предсказанная впредь
по трещинам холста, как по ладони, –
к каким похоронам осталось мне успеть?
Кого теперь не досчитаюсь в доме?
Случайный луч к веселым городам
увел меня, томительный и желтый.
За этот миг моим всевидящим богам
Какая вновь понадобилась жертва?
Как беспощаден жертвенный огонь!
Сверкает нож над сыном Авраама.
Кого еще молить и веровать в кого
В стенах давно заброшенного храма?
Я в этом храме с самого утра,
к незрячему пришедшая молиться:
спаси мой скорбный дом от будущих утрат!
Виновной мне дай силу возвратиться.
ЛАДА ГУДИАШВИЛИ
Спор несется, будто танец,
отбивает такт ладонь.
Два испанца, итальянец,
три еврея и Ладо.
Только даль подходит ближе:
было – там, а стало – тут.
Воротился из Парижа
баловень и баламут.
В той стране, где Пиросмани
с краской смешивал вино,
стали женщины и лани
вместе с Ладо заодно.
Там, где снедью живописной
украшают скучный быт.
Там, где издавна и присно
стол для праздника накрыт.
***
Что смысла в поэзии,
если так муторно жить?
Всеобщее дело для нас –
вавилонская башня.
И трудно поверить,
что давеча, в жизни вчерашней,
все люди могли на одном языке говорить.
Что смысла кричать о любви
уходящим вдогон?
Но вoт пешеход –
одинокий, усталый, убогий.
Смотри: на своей бесконечно унылой дороге
С надеждой и жаждою ждет утешителя он.
Когда бы не это,
зачем нам топтаться в миру?
Бежали бы в пустынь,
в леса, в березняк и малинник,
чтоб там созерцать,
наслаждаясь, гармонию линий,
симметрию веток
и в рытвинах черных кору.
Но кто-то кричит,
и грозится, и брызжет слюной,
и храм оскверняет,
и плачет, и пьет, и хохочет...
Он тоже усталый,
убогий, несчастный, больной,
он тоже любви, утешенья и радости хочет.
Споткнувшись о вечность,
отпрянем в холодном поту,
простуду, как воздух,
хватая корявыми ртами.
Мы ищем слова покрасивей –
и каша во рту.
Но слово всплывает.
И всхлип застревает в гортани.
ХУДОЖНИК ИЗ ВИТЕБСКА
По-над миром в дымке белой
лапсердаковый еврей,
ты летаешь вместе с Беллой,
вечной музою твоей.
Все, что сверху ты увидишь,
нарисуешь, как привык.
Безнадежно горький идиш –
твой единственный язык.
Там, внизу, усталый город,
где никто тебя не ждет.
Мирный житель у забора
примостился по нужде.
Он, воспитан новой эрой,
посмеется над тобой,
что любовь бывает серой,
розовой и голубой.
Он не знает, что у гроба,
где родня пускает плач,
навсегда пребудут оба:
и метельщик, и скрипач.
Что не деться никуда нам
от истории своей.
Что любимый сын Адама –
Лапсердаковый еврей.
