Григорий Трестман – известный израильский поэт, писатель, публицист, драматург.
Его творчество отмечено премиями Ю. Штерна и Ю. Нагибина.
Григорий – давний друг нашего журнала.
Несколько стихов из недавно вышедшей книжки Григория Трестмана «…где нет координат» (Иерусалим,
изд-во «Скопус», 2017).

СЕЛФИ

Вы не знаете Трестмана Гришку?
Отложите дела на потом!
Гришка носит короткую стрижку,
но зато он с большим животом.
Гришка – парень вполне добродушный,
уважает и власть, и закон,
и как всякий законопослушный
год за годом под следствием он.
Не завёл себе Трестман ни треста,
ни заводика на стороне,
но сулит ему тёплое место
каталажка в родимой стране.
Он не прячет за пазухой фиги,
просыпается за ночь раз сто.
Пишет он гениальные книги,
правда, их не читает никто.
Прессой Гришка бывал опорочен,
бес – в ребре, седина – в бороде,
популярен весьма он и очень,
но пока что не выяснил, где.
Пил он водку с якутским шаманом,
с чабаном надирался вповал,
кантовался по весям и странам,
где никто его в гости не звал.
Был в Заире, Зимбабве, Анголе,
с ним дружил каннибал и сексот.
Столько выжрал он с неграми соли,
что диета уже не спасёт.
Добывал он там нефть и алмазы,
потому и в долгах до сих пор,
но теперь он не ведает сглаза,
даже беса не видит в упор.
Пусть и скромный у Гришки достаток,
и житуха порою не мёд,
не берёт он подачек и взяток,
потому что никто не даёт.
Падал наземь орлом он и решкой
и в начальство не лез напролом
(лучше быть независимой пешкой,
чем в гадюшном дворце королём).
Любит жахнуть, но ведает меру,
и хоть много порол чепухи,
мог блестящую сделать карьеру,
если б только не лень и стихи.
Как цадик он живёт отрешённый
(в мыслях – грешен, но в помыслах – чист).
Приходи к нему умалишённый,
литератор, Мессия, артист,
узник гетто, жена замполита,
миротворец, астролог и проч. –
те, кому самому Айболиту
не под силу бы было помочь.
Он не станет играть с вами в прятки,
вы развеете беды вдвоём…
Если крыша у вас не в порядке,
запишитесь к нему на приём.

***

Тот нищенский надел, что я оставил Богу,
бесстрастно даровал он дочери моей.
И девочка ушла от отчего порога,
и суженым ей стал юродивый еврей.
Они в ущельях спят, прижавшись животами,
скрываются в горах, им не по нраву свет,
и травку сушат впрок, и курят под кустами,
и думают, дрожа, что их счастливей нет.
А Тот, кто даровал младенцам их планиду,
вовек им не простит отцовскую вину.
По жертве Он, как зверь, не справит панихиду,
и только отрыгнёт небесную слюну.

***

Когда обратный адрес на конверте
уже не пишет твёрдая рука,
когда мы сами жаждем скорой смерти,
когда сработал механизм курка,
когда все океаны, потрясенья
не замечая, переходим вброд…
И свыше вдруг обрушится спасенье,
и в голову ударит кислород,
и мы стоим – всё те же и не те же
и в вечность простирается стезя,
и каждый знает, что в законе прежнем
уже ни жить, ни чувствовать нельзя –
что делать нам тогда на лобном месте?
Геройский дух и святости запас
остались на предсмертном Эвересте.
Как дальше жить?
Насколько хватит нас?

***

Алле Левиной

Мы умерли. Мы похоронены. Мы уже тени.
Зачем задержались мы
после спектакля на сцене
доигрывать пьесу, которую мы доиграли?..
Как пусто и гулко,
и холодно в зрительном зале…
Зачем возвращаться в когда-то родные пенаты,
бродить по музею, где сами же мы экспонаты,
по залам бродить, на свои же останки глазея?..
Как пусто и гулко, и холодно в мёртвом музее…
Зачем неживым отзываться сегодняшней болью
на книги свои же? Они уже травлены молью.
Спор не завершили евреи и древние греки.
Как пусто и гулко, и холодно в библиотеке…

***

Когда М. Цветаева собиралась в Елабугу, у неё сломался чемодан. Б. Пастернак взял верёвку, обвязал чемодан, попробовал на прочность и сказал, что «теперь выдержит, хоть вешайся».На этой верёвке М. Цветаева и повесилась.

В городе, тебе чужом,
за морем, за рубежом
(адрес выцвел на конверте)
отступили гнев и боль,
саван твой пожрала моль,
и не помнилось о смерти…
С похоронных тех времён
стёрлись все следы имён,
нет на мраморе ни знака,
лишь Марина в гулкой мгле
шепчет реквием в петле…
из верёвки Пастернака.

***

Тобой весь город перенаселён,
а ты и не бывала в нём ни разу:
ты входишь в дом, в прихожую, в салон,
роняешь вдруг несказанную фразу.
Ты – здесь. Ты отовсюду мне видна.
Ты смотришь на меня из каждой ниши,
из каждой двери, каждого окна,
из зеркала, из рамы, из афиши.
Ты вышла, ты идёшь по мостовой,
меня целуешь посреди квартала…
Когда ты год назад была живой,
ты встреч со мною вовсе не искала.

***

Лене Кешман

Всё то, что я у Господа украл,
я возвратил Ему –
пускай не сразу:
пар над ручьём,
бедовый перевал,
пчелу, перелетевшую во фразу,
в лесу – грибницу,
в озере – блесну,
в кошмарах – плач расстрелянного брата.
А что не возвратил – Бог даст – верну…
Бог не оголодает без возврата.

***

Сентенция «На свете счастья нет!»
блистает первозданной новизною.
И что важнее суеты сует –
коль не лукавить – для потомков Ноя?
Скитаясь на задворках бытия,
никто не сыщет истину вовеки,
и не вернётся на круги своя,
как ветер возвращается и реки.
Что может о себе сказать еврей:
жестоковыйна избранная каста?
Плевать ей на великий ум царей –
всё ново под луной Экклезиаста.
В невинном «раньше» грустного «теперь»
яснее всех я различаю корни.
Мои потери горше всех потерь,
а мой позор позоров всех позорней.
Всех болей в мире боль моя больней.
Из всех на свете прожитых любовей
моя острей, глубинней и сильней,
и тюрем всех моя тюрьма суровей.
Нерасторжимей нет моих оков,
дней нестерпимей, чем моё «сегодня».
Из всех вообразимых тупиков
мои тупей, мрачней и безысходней.
Под килем – ил, истлели паруса.
Восходам сроки и закатам сроки,
но то, что мне нашепчут небеса,
никто другой не переплавит в строки.
И никому в моём последнем дне
не повторить моей предсмертной дрожи,
а смерть, когда она придёт ко мне,
не будет на другую смерть похожа.

***

Мне нравятся поэтессы…
В. Соколов

Поэтессы не стареют
до восьмидесяти лет.
Глазки красят, ножки бреют
и рифмуют милый бред.
Седина для них – корона.
И внимание мужчин
принимают благосклонно,
как лекарство от морщин.
Строят козни, строят планы,
точно, трезво, без прикрас…
И бросаются в романы
каждый раз – в последний раз.

***

Саше Окуню

За дном океана,
за донцем стакана
внезапно защёлкнутся зубья капкана,
захлопнется вдруг за спиною ловушка,
запнётся считавшая годы кукушка.
Ты думал, что скатерть нашёл самобранку,
а это наживка, а это приманка,
а это привада, а это притрава,
ты сам заглотил и крючок, и отраву.
Всё в мире обманка, всё в мире насадка –
хоть кисло тебе от прикормки, хоть сладко –
будь это жратва иль в постели девица,
иль в книге поэта вот эта страница.
Смешная мишень сумасшедшего тира,
беги от хозяев бесплатного сыра.
Ты им не чета, и тебе не чета я…
А книжку захлопни мою, не читая.