Райберг Владимир – ленинградский блокадник. Изобретатель.
Поэт и художник. Победитель литературных и художественных конкурсов. Постоянный автор журнала «Мишпоха».
Публикуем новые стихи и «джазовый» цикл художника.
ВЗГЛЯД
Какое, милые, сейчас
Тысячелетье на дворе.
Борис Пастернак
Есть две эпохи на дворе,
Всем по-иному Солнце светит;
Нет однозначности в ответе,
Иначе б не был я еврей.
Где вдвое радость – вдвое страх;
Весь мир, куда вошёл однажды,
Мне вдвое люб, мной проклят дважды,
И вдвое боль, и вдвое жажда,
И обратимость в зеркалах.
Зажат в ладони весь багаж:
От портмоне до чувства страха,
И осыпает «Отче наш…»
По гроб тысячелетним прахом.
Весь этот топот в ранний час,
Людские суетные ульи,
Цветы, ограды и горгульи, –
Всё мы, и с нами, и без нас.
Дождинок оползни с окон…
Шекспир… Фольга от шоколадки…
Для книги старая закладка,
В ней беглой строчкой – телефон.
Я тексты шпарю наизусть,
И шпагу мне вручает Гамлет,
Не он, а я источник драмы,
Он чует, – нынче промахнусь.
И так мне дорог этот яд,
Я испытал его на пробу,
Под звук свирели, взвившись коброй,
На этот мир сощурил глаз.
Из горла первобытный клик,
Но пустовал почтовый ящик,
И я глотал, как звероящер,
С меня ободранный реликт.
Кто не допел, и не дожил,
Покинул мир невоплощённым,
Любовью ложной обольщённый,
Служа, как будто не служил.
Есть вход и выход, вот беда, –
Совмещены единой дверью,
А у святоши есть всегда
Законный повод лицемерить.
Увы, за много сотен лет, –
Не тщусь, – не обрести уюта,
Но, Боже мой, какое утро:
Рассвет, очередной рассвет.
Я еду в утреннем метро,
Но цель лишь в том, что нету цели,
И не прорублены тоннели
В моё тревожное нутро.
Каскад Царицынским прудов,
Любовь, мечты и пятилетки,
Всё это на Зелёной ветке
Где пять октав от «До» до «До».
Слова спешат попутно в строй,
Их как Гефест ковал и правил,
Когда в словах игра без правил,
Им не доступно естество.
Уже затеплился рефрен,
Но всё же не сложилась песня,
Но как-то всё от мыслей тесно,
И нету отзыва от стен.
БРОДСКИЙ
Здесь гений жил,
да нобелевским стал,
Сам ЦДЛ почтил его портретом,
И стены мхом обросшие как ретро,
Томятся, будто грешник в час поста.
Оказанная честь его томит,
И он в ответ – достойно, но посильно,
Его тайком подталкивают в спину
Тот, нобелевский фрак перекроить.
Чтоб, как пред военкомом – до нага,
Представлен был перед надзорным оком,
Где порученцы целились с наскоком,
Народное единство излагать.
Не он забыт, –
Лишь те забыты им,
Громившие его с трибун нещадно,
Как говорят: да будь оно неладно,
На откуп дал Господь, что мы творим.
Всё прочее нанижется потом,
Лишь будет лгать рисунок на ладони,
Ему ль не знать, – сквозь строй его прогонят,
Чтоб вновь заполучить с зашитым ртом.
Заведомо забытые, все тут,
Клыками вепря дравшие гортани
Всё то, что порученцы лепетали, –
Иным сегодня голосом поют.
Свинец в судейских плавился губах
Поштучно заформованный под пули,
С брусчатки ветры свежие подули,
Да поздновато сделан был замах.
Как на плацу построены слова,
Впритирку, но не как венок сонетов.
Из Ленинграда вышиблено лето,
И вдоль этапа выжжена трава.
Расчищен был судебный коридор,
И суд был не простым, он был присяжным,
И псарня шавок, рвущихся отважно,
Свидетели – спецы, как на подбор.
Он словно над опасностью кружил,
Сжимая круг в рискованную точку,
Ведь каждая надстраивала строчка
Иные этажи и падежи.
Он снова выживает, чтобы жить,
Чтоб бешенства слюну у судей выжать,
Чуть сбившийся в речах, немного рыжий,
Глотнуть воды, махорки одолжить.
И кто ж ты, Вечный Жид, иль соль земли?
И кто ты, Моисей или Иосиф?
Кто косарь твой на царственном покосе?
Кому готовить шею для петли?
О, как он безвозмездно жизнь прожил
Меж кольями дарованного срока,
Пусть не штыком, недреманное око
Владело ловко извлеченьем жил.
А город, он почти что островной,
Где суд вершил судья – островитянин,
Кто влажными владеет простынями,
Над тем, кто не пристроился под знамя,
Не веря, что избранник на убой.
А он табак по-чёрному смолит,
Вот только кашель, тело рвущий кашель.
По части литованья и параши
Главенствовал взыскательный Главлит.
Но кажется, важнее сопромат,
Чтоб вычислить в пути надёжность плоти,
Как в слякоть окунается пехота,
Держа над головою автомат.
Он не вещал, пересыпал легко
Словесные окатыши в гортани,
Мудрёные слагая сочетанья,
Бессмертные, как маятник Фуко.
И целый мир молебен отслужил.
(Портрет его, напомню, в Цэ – Дэ – эЛе),
И как же так, тогда не доглядели,
И даже не пристроили в ранжир?
ЭПИЛОГ
И целый мир тебя перелистал.
Постиг твой вещий стих:
«… качнувшись вправо…»,
С которым покачнулась вся держава,
Срубив возвратным ходом пьедестал.
По-прежнему надёжно жизнь идёт,
Отсюда до Венеции так просто,
Вернёшься на Васильевский свой остров, -
Лишь виза, да билет на перелёт.
