Она поднималась по лестнице. Ступеньки полукруглой мраморной волной сбегали к ногам. Он стоял наверху лестницы, на  площадке. Смотрел вдаль. Он видел её, даже не глядя в её сторону. За её спиной в раме одинаковых деревьев, рукой человека приведённых в строгую систему¸ шелестела вода. Там был фонтан. Брызги, прохладный воздух. Буянил ветер. У него за спиной был холл гостиницы. Освещённый резким светом люстр, отливающий горячей медью. Она двигалась в группе других собравшихся на концерт. Афиша с портретом молодого пианиста, уже известного, растиражированного таблоидами и интернетом, смотрелась ярким пятном на тёмном рифлёном граните.

– Я не опоздала?

– Ты всегда вовремя.

Она шагнула на верхнюю ступеньку. И как всегда, как обычно бывало,  ощутила тёплый всплеск у сердца. От его голоса. От этого знакомого разворота плеч и пряди волос, упавшей на лоб, тёмно-русой, а теперь, в свете неона, казавшейся рыжей. 

Они пошли в зал. Он так и не смотрел на неё. Как всегда. Из спрессованной  светом и шумом толпы у зала вынырнула смутно знакомая женщина. В чём-то  ярком шелестящем. Женщина метнулась к нему, повисла, восклицая странные слова («каков викинг …хоть бы оповестил, что едешь сюда…»).

Она не остановилась, обошла повисшую на нём громкую даму и его, пытающегося снять руки дамы с шеи¸ осторожно стряхнуть её. Двери зала были распахнуты. Медовое дерево, освещённое, уютное; ковры, мягко и респектабельно хранящие гостиничный типовой и благопристойный  респект – всё обещало счастливый час. Юная билетерша широко улыбнулась ей, – девочка знала, что людям это приятно, её улыбка была яркой, очень искренней.

Она и сама радовалась – впереди концерт, нарядные люди с выражением уютного ожидания на лицах занимают свои места. Улыбка легко светилась.  Девушка была хороша собой. От её улыбки стало спокойно и уютно.

Он догнал её на входе в зал. Осторожно взял за руку. Ей всегда было в этот миг радостно. Было ли это в поезде, при переходе улицы или под зонтом в дождь. Она знала ощущение от его руки – мягкость ладони, лёгкую шершавость пальцев.  Они нашли свои места. В зале чуть притушили свет. Вышел солист. Публика  смолкла.  Чёрный антрацит рояля там, в освещённом квадрате неглубокой сцены, обозначился, всплыл и собрал всё внимание, притянул все глаза. Музыка началась. Начался Дебюсси. Она вдохнула первые звуки, как воздух с запахом жасмина. Ей показалось, что на далёкой планете падает тихий снег. Светится, грустно тает. Издалека пришла лунная вуаль. Рядом – снежинки. Много белого и серебряного.

Аккорды Дебюсси изгибались и расцветали. Кто-то позади, в креслах торопливо и громко шептал в телефон «концерт уже начался… не могу… будут ворчать…». В высоких окнах, за тяжёлыми занавесками двигались, бились силуэты деревьев. Тёмные. Пугающие. Как руки митингующих великанов. Звуки отвоевали у людей зал. Она прикрыла глаза, чтобы остаться в одиночестве¸ чтобы не было преграды между ней и музыкой. И снегом, жасмином. Луной в ветреных просторах. Чтобы ничто не отвлекало… Музыка была сама по себе, музыка была везде и ни при чём.  

Тут я хочу как-то назвать своих героев. Они, мои мужчина и женщина, когда-то давно вместе перечитывали мифы. Сюжеты укладывались, как гладкие камешки, отточенные и очень знакомые. Лаконичные, сдержанно-страстные. Мягкие подушки гостиничного номера были палубой. Корабль шёл в Грецию.

Попался миф о Диане и Актеоне. Обычный миф, всё понятно и знакомо: богиня-охотница Диана рассердилась на пытавшегося подглядывать за ней неразумного хулигана-Актеона. Богиня превратила его в оленя – и собственные собаки растерзали незадачливого шпиона.

Холодом смерти повеяло от мифа. Они тогда поговорили о морали этого сказания. Любопытным не в меру пусть будет наука? Или, может, бойтесь красавиц, которые за мелкую провинность вас погубят, уничтожат… Не смотрите на них с вожделением.

Она защищала Диану. Он жалел пастуха, говорил о коварстве женщин. Она тогда сказала: «Буду звать тебя Актеоном». Он подхватил: «А я тебя Дианой». Она засмеялась: «…Тем более, что я Диана и есть…». Вот так, Диана и Актеон слушали музыку. 

Она на мгновение отвлеклась, подумала о себе, о своих грустных днях, после вернулась, пошла навстречу водопаду фонтанных пассажей. Тени метались за шторами. Зал утопал в рояле, коврах, безвременье.

Потом что-то сломалось. Нарушилось. С глухим стуком пианист упал на пол. Будто его поймали невидимой петлей. Кто-то в первом ряду ахнул, заметался. Люди вскакивали с мест. Девочка-билетерша с перевернутым, остановившимся лицом, на котором умерла улыбка, неслась вперёд, задевая стулья, чужие плечи, сумки. Пианиста окружили. Мужчина в чёрном костюме, гибкий, невозмутимый, с застывшим официальным взглядом, призывал к спокойствию. Какая-то старуха в алом плаще хрипло чертыхалась. Актеон держал Диану за руку. К распростёртому у лаковой ножки рояля неподвижному пианисту бежал, раздвигая преграду из тел, локтей, врач. Билетерша стояла на коленях, поддерживала голову музыканта, не сводила с него остановившегося взгляда. Дышала, будто плыла против волн. Его лицо было в её руках, у неё на коленях. Девочка не замечала ничего, кроме этого лица.

Диана не двигалась, стояла возле своего места, будто от концерта перешла к фильму, действие которого разворачивалось вслед струящейся воде Дебюсси. Врач упал на колени возле пианиста. Проверял  пульс. Девочка–билетерша вдруг наклонилась совсем низко, её волосы упали на щеку бесчувственного человека в чёрном, – и поцеловала его. Диана увидела, как бегущая к ним из кулис женщина в сером платье странно споткнулась…

«Жена… это его жена и агент… а эта… стыд… и куда смотрит дирекция?.. Каково ей, бедной?..». Искусственно-озабоченные женщины переговаривались за  спиной. Диана поймала себя на том, что движется к выходу; плотная разноголосая людская масса колебалась, тормозила её движение. В груди ещё был голос рояля. Актеон спросил её взглядом: «Идём?», и она взглядом ответила: «Да».

Всё происходило в полусне. Опять тяжёлая медь люстр, звуки открывающихся лифтов, волна лестницы – серебристый холодный мрамор. Ночь придвинулась к парадному подъезду, в дрожи кустов была печаль и прохлада. Потом, в своём гостиничном номере она видела стружку фонарных огней в оконном стекле – будто тонкий ножик крошил сверкающие ленты, измельчал их, дробил. Актеон приподнялся на локте, провел ладонью по её спине: «Воды?»

Она уткнулась носом, губами, всей душой в его спину, в голос, который делал её особенной. Живой, разной. Кивнула. Он принёс воды. Диана пила из высокого стакана воду со вкусом ночного мира, покоя. Днём у воды не бывает такого вкуса. Он ещё долго её обнимал, целовал бархат и шёлк, которые спорили в её теле. Ничего не говорил. И она тоже молчала. Чтобы сказать ему всё, ей не нужны были слова.

Она пробормотала:

– Сплю, и ты… Дебюсси всё же абсолютно мой композитор….

– Интересно, что всё же с ним произошло, с солистом? А рояль звучал хорошо… чутко…

Она пожала плечами в сладкой полудрёме.

–  Ты видел девочку? Молоденькую билетёршу?

Он не видел. Диана шепнула:

– Не наблюдательный ты… Там была и его жена. Она же и агент. Высокая, в сером…

Он что-то сказал про женские глупости. Она покорно кивнула. Она была слишком взволнована, ей было слишком хорошо сейчас, чтобы отвлекаться на его несерьёзные замечания. Она засыпала медленно. В уюте мягкой постели. В каком-то сладком и счастливом интермеццо. Такие бывают очень короткими. И безумно красивыми. И ранят, как грустное воспоминание-крошка, от которого никогда не избавиться.

Актеон стоял на балконе. Синие дали тревожили смутными очертаниями то ли таинственных замков, то ли парусами фрегатов. В городке Эйлате кто-то пел и играл на аккордеоне. С крыши, где был разбит маленький сад, взметнулась летучая мышь, похожая на обрывок тумана. Он потянулся к телефону, включил его. Набрал номер. После нескольких гудков раздался знакомый голос. Он решительно  сказал:

– Это я. Не было времени позвонить. Работаю, да. Какие тут удовольствия – работа, обычная работа… Ну и что, что море? И что, что Красное? Ладно. Приеду – отдохну… Пока, не скучай.

Он закрыл телефон. Оглянулся на неё, на Диану, которая мирно спала, раскинувшись в раковине высоких пухлых подушек. «Надо же, какую-то девочку заметила… жену… А Дебюсси и правда был хорош. Надо будет дома, потом, ещё раз этот опус послушать. И в этом же исполнении».       

Инна Шейхатович

Фотоиллюстрация Бориса Равича