БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ, ГОСПОДИ!
Благодарю тебя, Господи, что в тот вечер я оказался дома. В противном случае эта женщина улетела бы на следующий день обратно, в Россию, со своими бумагами, фотографиями, документами, и следы еврейских сокровищ опять бы канули (хочется верить, что только на время!) в Лету.
Изабелла Вознесенская приехала в Израиль на конференцию по каким-то медицинским вопросам. Помимо этого, она хотела встретиться с кем-нибудь из людей, кого заинтересовали бы фотографии, которые она захватила с собой. Но к кому обратиться – не представляла. В последний день конференции (наутро улетать) ей в руки попалась газета "Вести", где был опубликован мой материал на историческую тему. Это и надоумило Изабеллу обратиться в редакцию.
Когда она стала рассказывать: архивы, документы, музей – сотрудники решили, что это именно моя тема.
Я поинтересовался по телефону у Изабеллы: какой музей? Когда же услышал, что Еврейский этнографический из Санкт-Петербурга – был потрясен. Это был именно тот (разграбленный, уничтоженный), где на заре ХХ века выставлялись экспонаты этнографической экспедиции С, А. Ан-ского, той самой, что снарядил барон Гинцбург.
На фотографиях, которые показала мне Изабелла, были запечатлены выставочные залы еврейского музея, а также сами экспонаты, которые лежали (теперь уже) на чьей-то кухне, на столе, покрытом дешёвой клеёнкой.
Я стал расспрашивать эту милую женщину о нынешнем хозяине еврейских сокровищ. И о том, что весьма важно узнать, как они к нему попали. Я и не подозревал, что потянул за «времен, связующую нить", приведёт меня к началу начал – первой еврейской (как по составу, так и по задачам) этнографической экспедиции С.А. Ан-ского на территории Российской империи.
ЗАДАЧИ И МАРШРУТ ЭКСПЕДИЦИИ
От обсуждения общих задач экспедиции совещание переходит к вопросу о маршруте: "Для опыта следовало бы начать с мест более древнего поселения евреев. Наиболее подходящий в этом смысле район: часть Волынской губернии по Западному Бугу и так называемый Брестский округ, входившие в "ВААД четырех стран". Удобнее всего было бы начать от Старо-Константинова, Заславля, по направлению к Владимиру-Волынску, Луцку и дойти до Гродненской, южнее Бреста. Всё это – места наиболее старого еврейского поселения, восходящего к XV веку. К тому же южная часть Гродненской губернии является границей двух говоров – литовского и волынского. В этом районе можно было бы точно установить границы этих говоров; сопоставить места, где хасидизм получил широкое развитие, с теми, где не внедрился глубоко или где население миснагидское.
Последние восемь дней экспедиционного сезона 1912 г. С. А. Ан-ский проводит в Луцке. Здесь он записывает на фонограф хасидский фольклор, сказки, песни, молитвы, главным образом в исполнении луцкого хазана А. Розмарина, а также песни и марши популярного в Луцке "Голиаф-шпиля", собирает старые, порой вышедшие из употребления предметы, представляющие художественную ценность.
О результатах первого экспедиционного сезона Ан-ский сообщает из Луцка: “Эта пробная экспедиция дала гораздо больше, чем я ожидал от неё: несколько сот легенд, сказаний, исторических преданий, сказок, более 500 народных песен, несколько сот интересных стишков, около 200 предметов, купленных для музея, книги, рукописи и т. д. И это – десятая доля того, что можно было бы собрать при большем опыте, организованности и умелости. Я уверен, что большая экспедиция может собрать колоссальный во всех отношениях материал”.
Вениамин Лукин. "От народничества к народу (С.А. Ан-ский – этнограф восточноевропейского еврейства)"
РАССКАЗ ИЗАБЕЛЛЫ
Семья Зальцман была совестью маленького еврейского местечка под Житомиром. У Соломона Зальцмана было двое сыновей. Старшего, к сожалению, я не знаю, как звали. А вот младшего – Пинхас.
В 1941 году, когда немцы оккупировали Украину, они устроили погром в этом местечке. Самое страшное совершалось на глазах матерей: немцы брали младенцев за ноги и разбивали им головы о первый попавшийся столб, забор, камень... Одна молодая женщина, пытаясь спасти своего годовалого малыша, бросилась с ребёнком к дому Соломона – всё-таки совесть евреев.
Женщина попыталась протянуть ему ребёнка, надеясь, что уж Соломон придумает, как его спасти, но подоспевший немецкий офицер вырвал младенца из её рук и размозжил ему голову о телегу. Соломон мёртвой хваткой вцепился офицеру в горло.
Охрана боялась стрелять, ибо могла задеть офицера. Последний сумел всё-таки вытащить пистолет и всю обойму всадил в Соломона. Но и мёртвым Соломон не разжал хватки. Когда расцепили два мёртвых тела, то в руках Соломона остался кусок глотки нациста.
Очевидцы смогли передать сообщение о случившемся сыновьям Соломона, сражавшимся на фронте. Последние были настолько потрясены известием, что стали искать смерти в бою. Старший сын нашёл свою смерть, а младший, Пинхас был тяжело ранен, но остался жив. После выздоровления Пинхас сумел попасть в блокадный Ленинград, где он проживал до войны и где оставалась его невеста.
Важно отметить, что до войны Пинхас воспитывался в семье своего дяди – Иехиеля Равребе, который был одним из основателей и сотрудников Еврейского этнографического музея.
Иехиеля Равребе арестовали в 1937 году.
Музей был расформирован и разграблен, но Пинхасу Зальцману удалось сохранить кое-какие экспонаты. Перед уходом на фронт он отдал эти документы на хранение своей невесте. Она берегла их в течение всего времени блокады. Эта женщина не продала архив, не обменяла его на хлеб, чтобы выжить самой и выходить их первенца, названного Соломоном в честь деда. А в 1946-м, после возвращения Пинхаса, родился уже второй сын – Борис. Сейчас братья живут в Америке. А сам Пинхас Зальцман – последний из могикан еврейского Петербурга – умер 10 июня 1990 года, полутора месяца не дожив до своего 90-летия. Перед смертью он завещал сыну Борису спасённые им уникальные документы и экспонаты Еврейского музея.
Я хорошо знакома с семьей Бориса Зальцмана, он и просил меня найти кого-нибудь, кто был бы заинтересован в этих материалах. Ещё я знаю, что Иехиель Равребе был другом юности вашего бывшего президента Залмана Шозара. Среди привезённых мной бумаг – воспоминания президента о Равребе. Есть и справка КГБ Ленинградской области о реабилитации...
ПЛАН ЭКСПЕДИЦИИ
Предполагается обследовать в 10 губерниях черты оседлости (без Царства Польского) около 250 пунктов еврейского поселения, наиболее интересных в этнографическом, историческом или бытовом отношении; собирать всевозможные материалы и данные по этнографии и фольклору, исторические документы и предания, предметы для историко-этнографического музея, делать фонографические записи мелодий и музыкальных пьес, производить фотографические снимки синагог и их внутренних украшений, надгробных памятников, исторических зданий и мест, художественных произведений и орнаментов, тилов, сцен еврейских рабочих за работой, а также производить синематографические снимки ритуальных, богослужебных и бытовых сцен, делать антропологические измерения, собирать лично и по программам этнографические данные, а также, по возможности, сведения об экономическом положении населения.
Вениамин Лукин. *От народничества к народу (С.А. Ан-ский – этнограф восточноевропейского еврейства)"
СПРАВКА
По имеющимся в Управлении КГБ СССР по Ленинградской обл. материалам проходит
Рабребе Иехиел Израилевич, апрель 1883 г. рожд, урож. Волынской губ., м. Барановка, еврей, беспартийный, с высшим образованием, до ареста работал научным сотрудником Гос. Публичной библиотеки, проживал на Кировском пр., 26/28, кв. 32.
Арестован 26 октября 1937 г. Обвинялся в том, "что, являясь ярым националистом, враждебно настроенным против политики ВКП(б) и Сов. власти, являлся активным участником контрреволюционной нелегальной еврейской националистической фашистской группы, ставившей своей целью воссоздание мощной контрреволюционной сионистской организации для борьбы с нац. политикой Соввласти", т. е. в преступлении, предусмотренном ст. ст. 58-10, 58-11 УК РСФСР.
Постановлением Особого Совещания при НКВД СССР от 8 мая 1938 г. Равребе И. И.
приговорён к восьми годам ИТЛ. Отбывать наказание был направлен в СЕВ-ВОСТЛАГ (Колыма).
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 г по заключению Прокурора г. Ленинграда от 30 марта 1989 г. дело в отношении Равребе И. И. прекращено.
Одновременно направляем в Ваш адрес ксерокопии фотографии Равребе И. И.,
"Трудовой список" и удостоверение сотрудника Гос. Публичной библиотеки.
Сотрудник управления КГБ СССР Ленинградской обл.
А.Н. Евсеев
17 июня 1991 года.
ИТОГИ ЭКСПЕДИЦИИ
Обследовано, пишет Ан-ский в редакцию "Еврейской старины", около 70 пунктов еврейского поселения Волынской и отчасти Киевской губерний. Помимо собранных 700 с лишним предметов старины, имеющих музейную, художественную и реликвийную ценность и положенных в основу Еврейского национального музея, который будет в скором времени открыт в Петрограде, экспедиция записала свыше 2000 народных сказок, сказаний, легенд и преданий, более 1500 народных песен, до 1000 народных мотивов, песенных, застольных, синагогальных и музыкальных (записано на фонограф), большое количество разнообразного этнографического материала (обычаи и обряды, поверья, заговоры, пословицы, притчи и т. д.). Собрано несколько сот старинных документов, имеющих историческое значение, коллекций писем выдающихся лиц, мемуаров, до ста старинных рукописей, пинкусов.
Собрана большая коллекция старинных оригинальных рисунков, заглавных листов пинкусов, мизрахов, кеттуб и др., сделано около 1500 фотографических снимков со старинных синагог, внутреннего их украшения, кивотов и амвонов, художественных предметов культа, надгробных памятников, типов, сцен и т. д.
Вениамин Лукин. *От народничества к народу (С.А. Ан-ский – этнограф восточноевропейского еврейства)"
ВОСПОМИНАНИЯ ЗАЛМАНА ШАЗАРА
Нашим современникам, наученным многим необыкновенным переживаниям в нашем обществе, суждено испытать и это болезненное и жестокое переживание, о котором вначале вообще невозможно представить себе, что смертный может привыкнуть и переносить его не год и не десять лет, но в течение целого поколения.
Это – зачеркивание в сознании границ между настоящим и существующим и между памятью и былым, между >есть, и, упаси бог< >было<.
Со времени Первой мировой войны и революции, последовавшей за ней, когда насильно выкорчевывалось столько дорогих и близких нам людей, и выросла между нами высокая гора без всякой связи, даже если души наши и связаны, начала образовываться в нашем сознании какая-то добавочная реальность незнакомая нашим отцам и, будем верить нашим детям это бытие, а не бытие, источники которого в памяти, и вся достоверность в чувстве, и вся реальность во взаимной тоске.
Если удел мертвых – забвение, не меньший удел живых – не дать забвению овладеть душой. И если пронизывающее чувство – это свойственно не одному человеку, но охватывает миллионы людей с обеих сторон стены, и все эти люди близки и дороги друг другу. если это настоящие друзья; и, если чувство это спрятано, и лишено всякого выхода вовне – оно превращается в часть души, почти национальную черту, влияние которой трудно учесть и переоценить.
Поэтому так открыто сердце всякому слуху и так потрясено всяким знаком реального существования, всяким листочком, принесённым голубем, вернувшимся в ковчег. И поэтому так взволнована душа при известии, что оторвалась ветвь навеки. Когда приходит к тебе оттуда известие о смерти, даже с опозданием (время в этом "бытие – не бытие” перестает быть реальностью). только тогда ты ощущаешь настоящую разницу между "бытием – не бытием" и этим окончательным "нет"; и боль разлуки – это окончательная как печать.
Вот сейчас мне сообщили – в равнинах Сибири, которая в Советском Союзе, окончил свою жизнь друг моей юности, товарищ по учёбе еврейский поэт Иехиел Равребе.
Я его не видел с тех пор, как мы вместе участвовали в сейдере в доме моего отца в России за несколько месяцев до начала Первой мировой войны. Через несколько месяцев открылась бездна, мосты были разбиты и не восстанавливались до сих пор. Однако все эти годы разлуки была протянута нить и на этот раз – разрыв навсегда.
Мы были молоды, когда сидели на учебной скамье и внимали нашим учителям – светилам еврейской науки в России.
В первом цикле "Института высших знаний востоковедения”, основанном нашим учителем Д. Гинцбургом, известном как "Академия", была горсточка, благоговеющая при встрече с основателем (в 1907 году). И он, Равребе, был один из первых удостоенных.
Когда я прибыл в Петербург после Суккот этого года, он был уже там. Высокий блондин, юноша многообещающий, исключительный знаток грамматики еврейского языка, намеревающийся сдавать экзамены в еврейско-русской гимназии Айзенберг, несколько застенчивый и увлеченный писанием еврейских стихов. Поэтом в этой компании был, однако не он, а старший его товарищ – покойный теперь Давид Шиманович, прославленный уже тогда, как поэт. А в библиотеке стоит и сейчас книга его стихов, вышедшая в Варшаве; и любителям поэзии среди нас она известна. Был ли уже тогда напечатан "Последний самаритянин", который мы рассматривали как песнь предупреждения и как символ? И когда мы шли ночами с Васильевского острова, где находился наш институт в центре города, через Французскую набережную на берегу Невы, и при нашем изумлении перед египетскими сфинксами, дремлющими по двум сторонам спуска на набережную, - знали ли мы тогда, что с нами будет петь наш товарищ поэт Шиманович, как воспел русский поэт Медного всадника, виднеющегося невдалеке?
Я знал тогда его стихи на идиш, напечатанные в "Новом пути"; и когда нас охватывал революционный дух, мы любили петь в память героев революции “Вы жертвою пали". Я люблю петь про себя эту песню в переводе на идиш Шимановича. Но Шиманович был только гостем в Академии. Центром его занятий был университет, и у нас он ходил как вольнослушатель на определённые занятия. Равребе же был нашим старожилом, основным зерном с самого начала. Он был высокого роста, самый высокий из нас, несколько сутулый.
У Шимановича был затем стих:
“Я еврей из чуждой земли, и стан у меня согнутый”.
И кто среди нас был таким выдающимся евреем, как молодой поэт Равребе? И что ему более чуждо, чем Петербург этот, столица России? И казалось, что сутулость очень ему подходит и естественна. Права на жительство у него, конечно, не было.
Александр Михайлович, служащий Гинцбурга, отвечающий за прописку учеников, прописал его как ремесленника, делающего чернила. И так как прописка эта соответствовала пониманию "прописки", случалось не раз, что он в компании таких же товарищей должен был прогуливать целые ночи по улицам Петербурга при свете бледного месяца. И когда было основано наше общежитие на 8-й линии, д. 33 (в этом же дворе во флигеле жил наш учитель-историк Семен Дубнов), и комнаты распределялись среди учеников – по двое в комнате – один только Равребе удостоился отдельной комнаты, этой крошечной комнаты, которая граничила с отсеком, где читались лекции.
И это было естественно и понятно, т. к. Равребе ведь был поэт. Общественником он не был и тогда, и в пламенных дискуссиях не любил участвовать. И также, когда через год прибыли одесситы, ученики большого семинара, основанного молодым учёным Клойзнером, и среди них – блестящие спорщики, и когда между горсткой сионистов-социалистов и между чистыми сионистами споры доходили до апогея и неизбежные столкновения между наследием Клойзнера и учением Дубнова вышли наружу, и постоянные споры разгорелись ярким пламенем Равребе предпочитал стоять в стороне; в нём была утонченность не толкаться сверх меры
Но к любителям еврейского языка он хранил верность, в общество еврейской литературы, основанное Дубновым и Гинцбургом, ходил постоянно; и когда разгорался спор между гебраистами и идишистами, – он был с гебраистами, спокойный и уверенный. И только однажды он присоединился общественному начинанию открыто и твёрдо. Это было, когда в еврейском музыкальном обществе родилась мысль об опере. Тогда он уединился на целые месяцы в своей отдельной комнате и переводил на иврит "Самсона и Далилу" определённым ритмом и в согласовании с нотами, чтобы её можно было поставить на сцене; и когда кончил – превратился в деятеля, создал хор, мобилизовал на помощь общество любителей еврейского языка, привлёк нашего учителя Туки бен Иогли и напечатал либретто на еврейском языке. И он был самым счастливым человеком в тот праздничный вечер, когда мы все пришли участвовать в радости его и всего столичного еврейства по поводу постановки оперы в Тенишевском училище для всей националистической еврейской интеллигенции Петербурга.
Это была первая и, кажется, единственная еврейская опера, поставленная в России. У его песни были особые привилегии: он был из Волыни, из Новгород-Волынска, того городка, где родился М.З. Файерберг, откуда пришёл к нам его рассказ "Куда?", дорогой эталон нашей новой литературы. Духовный кризис, который пережил Нахман, был кризисом большинства слушателей Академии (к речам старейшего о назначении воинов в священном воинстве, которое есть у еврейской молодёжи, был определён удел и в нашем тогдашнем сборище; и в последней речи Нахмана о возвращении Израиля на Восток горел тот огонь, который для некоторых из нас был уже надеждой жизни).
Была какая-то близость между писателем из Волыни (т. е. Новгород-Волынска), дорогим сердцу с тех пор, и молодым поэтом из Звеила, начинавшим на наших глазах свой путь в литературе. Он не был тщеславен. Номера, в которых были напечатаны стихи Равребе, были спрятаны в ящике его стола. Памятен мне вечер, когда Равребе сидел передо мной в своей комнате на кровати и сдержанно читал мне своё стихотворение
"На заре":
Молчи, Ариэл, разверни свои крылья
и на мой мир рассей своё счастье.
И пока твое сиянье не угасло, сонное небо
надо мной наклони.
Вот это стихотворение передо мной в номере за 1908 год. Уже тогда он боялся "подстерегающего солнца" и весь "ластился к отблеску утреннего сна", который "сохранится до ночи".
"И в сердце арена дикой жизни станет мне святилищем бога”.
И через несколько месяцев, когда пришёл первый номер (июль 1908 года), появилось его новое стихотворение "В потоке"; волынское влияние заметно в нём ещё больше. В этом стихотворении есть строки:
"Ночью и днём они движутся взволнованно,
и я их не знаю...
Откуда они приходят, волны, и куда они уносят
свою тайну?
А куда спускается ночь в тишине, запеленутая
в мягкие чары?
В нежных ласках ветров, в скрытых знаках звёзд.
она отдыхает в играх,
Качает в шири и покое свои холодные
и прозрачные воды
Меж спящих деревьев, и иногда мотивы
чувствуются в них
И когда я спускаюсь ночью к его началу и слышу
шёпот волн,
Тогда спускается благодать тишины, как нежная
мать она приходит,
И вернулся покой в мою грудь и надежда
в мою душу больную.
Опять является в моё сердце, на краткий лишь миг
является
Моё сновидение, сон забытый, золотой,
давно не посещавший меня,
И снова расцветает молча в моём сердце,
как серебряная луна в ручье;
Тихо он расцветает, вглядывается в меня,
и он бледен, устал, как и я".
И вот он – бледный, сидящий против меня мой товарищ, высокий блондин, как всегда усталый и хранящий верность золотому сну – таким он сохранился в моей памяти.
После этого наши пути разошлись; редкие приветы, доходившие до меня – в виде стихов, были одеты в образ любовной поэзии:
"Над нами наклонилась ночь и следила
за видением, которое исчезало,
И за тайной двух сердец":
И опять усилились бяликовские мотивы:
"Тишина сияет и свет молчит, и беззаботно,
опираясь на крылья ангела,
Нежная благодать нежится, смеется”.
И снова стихотворение:
“Жемчужина сияет на твоей груди, красотка, Ты знаешь ли, откуда жемчужина?”
Мне говорят, что во время Первой мировой войны и во время революции Керенского было ещё много стихов, и были созданы более крупные произведения. Была напечатана целая поэма и длинная полоса (так в тексте – Я. Т.) И замолкли отголоски стихов. Во всяком случае, до меня эхо его стихов больше не доходило – от того ли, что выросла стена между нами и муза заглохла?
Напрасно я искал его имя в журналах – оно отсутствовало там. После этого прошло уже много лет, годы революции, крови и немоты. При последней встрече с моим учителем Дубновым в Берлине в день его семидесятилетия (в компании учеников, пришедших его поздравить) я узнал от него, что Равребе ушёл в науку и что зарабатывает он на жизнь тем, что собирает материалы для И. Цинберга, для его большого труда "История еврейской литературы"; работает он в большой и нетопленой библиотеке Азиатского музея, собирает цитаты из моря старых книг и получает "паёк" как научный работник.
И представилось мне многое: как Сергей Лазаревич – он же Израиль Цинберг, неуверенный и скромный человек, инженер на Путиловском заводе по специальности, благородный исследователь литературы по своим наклонностям, пишущий в своё удовольствие о новых книгах в "Новом восходе” и в "Свободе и равенстве" , горько жалуется молодым сотрудникам Еврейской энциклопедии на русский язык на то, что нагрузили на него подготовку литературного отдела, а он не специалист и не подготовлен, и он падает от усталости и от бремени ответственности – как он дерзает взяться за дело, которым до него никто не занимался? И как он справится с этой невероятной задачей? Разве только в силу общего оскуднения и безысходности собирает он, дорогой Цинберг, остатки молодых учёных в столице, делит между ними работу и вместе с ними строит великолепную постройку, что-то вроде завершенного изучения русского еврейства в его литературном наследстве в последний час перед закатом его истории. И стало понятно, почему исчезло имя нашего товарища Равребе: он – научный работник, получающий паёк. В те дни ему лучше было быть осторожным и не путаться с "сомнительными".
Позже, когда организовался еврейский факультет в Минском Белорусском Университете, пришло известие, что Равребе приглашен туда лектором по литературе: он и Маркон, наш прежний учитель в Академии; Маркон – в качестве профессора по древней литературе, а он, Равребе, как лектор по новой литератуpe.
Итак, прошло немного времени, и в национальную библиотеку в Иерусалиме пришёл русский научный сборник, посвящённый еврейской науке. Мне кажется, что это единственный из сборников этого вида, который появился в России; именовался он "Еврейский вестник". И в сборнике – историко-литературное исследование Равребе на тему "Раввин, воюющий со стариной в XVII веке", т. е. очерк о ребе Аврааме Кунке, авторе "Пыли книг".
Волна воспоминаний нахлынула на меня при виде этого очерка. Было это в историческом семинаре С. Дубного в Академии. Я докладывал о воспоминаниях Гликола из Амплина как “источнике изучения межобщинных связей той эпохи". Книга эта только вышла тогда в оригинале на старинном идише с немецким переводом и с научным введением профессора Давида Койфмана. Я долго готовился к этому докладу, и обсуждение его в семинаре под руководством нашего любимого учителя С. Дубнова продолжалось несколько вечеров.
Нас было восемь человек в семинаре, Равребе среди них, и участие в обсуждении было бурным и всеобщем. Остановились мы, конечно, на воспоминаниях о зарождении книги в начале Себастианства (тогда начал писать свое исследование о Сабатии-Цви в русской энциклопедии); и мы интересовались источниками, где говорилось о распространении мессианской идеи между общинами. И в доказательство я принёс "Пыль книг": великую книгу себастианского посланца ребе Авраама Кунки, напечатанную в Амстердаме в 1711 году. Я прочёл товарищам выдержку из предисловия, перечисляющую длинный перечень общин, которые этот посланец, современник Сабатии-Цви и его поклонник, посетил в своих путешествиях. Перечень охватывает всю Европу: Амстердам, Лондон, Гамбург, Айзенштадт, Прагу и области Мерии, Силезию, страну Гамарк с Берлином, Гальберштадт, Франфурт, страну Польшу с великолепными девятью цветам чистого золота, такими как Краков, Познань, Люблин, Львов и др. и область Волыни, в т. ч. великую общину Остров, страну Райсен, Пинск, Гродно, Вильно и к ней общину Слуцка с округами Минск. Смаргонь, Аникит, общиной Могилёв, общиною Замет – всё это по грубому подсчёту, перечень очень длинный, и наш учитель С. Дубнов сопровождал с отдельными примечаниями о каждой из общин: каково экономическое положение, кто стоял во главе и как осуществлялась между ними связь. Уточнялись дела и много прояснилось. Слушатели нелегко забудут это.
И вот, по прошествии более чем 20-и лет, когда "горы превратились в раввины“, и в России, оторванной и заглохшей удалось одному из оставшихся последователей, одиноком и одичавшему, улучить подходящее мгновение и издать сборник-сиротку – какая-то куча обломков, связанных и не связанных, всё, что осталось от большого, погрузившегося в бездну корабля – вспомнил Равребе, воодушевлённый занятиями своей юности, которые безвозвратно ушли, снял с полки Азиатского музея тот фолиант "Пыль книг", снова погрузился в него и извлёк оттуда свой вклад в сборник – о себастианстве того посланца, о его связях с Эрец-Исроэл (впрочем, не стоит рассказывать о тех обстоятельствах) особенно о его борьбе с властными членами общин, о его столкновениях с ними в защиту простого народа – об этом стоило и стоило рассказывать; наоборот, в этом есть какое то средство "узаконить" в глазах определённых людей распространение этого одинокого сборника. Сборнику это, может, и принесло какую-то пользу. Равребе самому это не помогло в "день возмездия". Прошло немного времени, и его соперник в Университете, который лучше его смог приспособиться к духу еврейской секции, стал упрекать Равребе публично в грехах невероятной тяжести....
"Видите, он по-настоящему не учёл его реакционный буржуазно-националистический характер и недостаточно опозорил его" (по всей вероятности. Равребе привёл на лекции цитату из Дубнова, не сопроводив её разоблачительной характеристикой в требуемом советском духе. – Я. Т.) Замкнулся круг – и через некоторое время оба были сняты со своих должностей – и учитель истории Маркон, и доцент Равребе. Маркон ещё успел перебраться в Центральную Европу и стал библиотекарем в Гамбурге, а Равребе исчез с горизонта. Прошло несколько лет: как раз в дни мандата и сокращения Алии ко мне явился высокий юноша – несколько сутулый блондин и сказал мне: "Я – племянник твоего товарища юных дней И. Разребе"; он, вроде, владелец небольшого участка в Ришонлецион. И вот до него дошло известие, что Иехиель находится в Сибири, и если достанут ему сертификат, то он достанет деньги, и, может, удастся заменить его высылку выездом в Эрец-Исроэл.
Началась длинная эпопея хлопот.
Добыли сертификат, и племянник отослал его; но никакого ответа не последовало. Мажет, сертификат не прибыл по назначению или расстроились планы обмена? Племянник предполагал, что Равребе вообще не решился просить разрешение на выезд.
Теперь земляки из Завиля говорят мне: «В равнинах Сибири погас свет нашего товарища И. Равребе, "нить расстояния", которая тянулась от сердца к сердцу десятки лет, оборвалась окончательно".
От "отрезанной ветки” вырос за забором росток и исчез. И при свете острой боли окончательного разрыва просветлели, как при свете молнии, вся ценность образа моего товарища в свете испытаний судьбы целого поколения.
Залман Шазар
Кармель, 20 сентября 1955 г.
(Стиль и орфография рукописи сохранены – Я.Т.)
ПЕРВАЯ ВЫСТАВКА
Впервые собранные экспедицией предметы и рукописи (всего более 800 экспонатов) Ан-ский выставляет во время своего доклада о работах экспедиции в апреле 1914 г. Постоянное их экспонирование станет возможным лишь тремя годами позже, увенчав собой многолетние старания ЕИЭО (Еврейское историко-этнографического общество) по созданию собственного музея.
Организация музея ЕИЭ0 растягивается на долгие годы из-за отсутствия у Общества специального помещения и невозможности использования того помещения (хоральной синагоги), в котором некогда была развернута небольшая музейная экспозиция. Однако вне зависимости от наличия специальных музейных площадей в процессе работы ЕИЭО накапливается экспозиционная коллекция. К 1914 г. она составляет 159 экспонатов, среди них 25 предметов исторического и этнографического характера, а также полиграфические и фотографические материалы.
Музейная коллекция размещается с этого года в собственном помещении – в здании Еврейской богадельни на Васильевском острове, однако ввиду недостаточности средств для организации экспозиции открытие музея откладывается.
Вениамин Лукин. "От народничества к народу (С.А. Ан-ский – этнограф восточноевропейского еврейства)"
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
Среди бумаг, переданных мне Изабеллой Воскресенской, была статья В.Е. Кельнера "Ивхиель Равребе – сотрудник Публичной библиотеки” (к сожалению, без даты и выходных данных). Примечательно посвящение, написанное на листках: "Пинхасу Зальцману – последнему могикану еврейского Петербурга.
С уважением автор.
13.2.9(? - Ред.) СПб”
По всей видимости, основой статьи послужил рассказ самого Пинхаса, который жил в семье, по некоторым сведениям, был усыновлен Равребе и даже, согласно иным данным, принимал участие в еврейской этнографической экспедиции.
Статья рассказывает о заключительных годах жизни Иехиеля Равребе и служит как бы продолжением воспоминаний президента Израиля Залмана Шазара.
Вот выдержки из неё.
“Те недолгие годы, которые провёл Иехиель Равребе в качестве сотрудника отдела рукописей, были, пожалуй, самыми плодотворными в жизни учёного. Здесь в полной мере раскрылся его талант архивиста, специалиста по древнееврейскому языку. В Публичную библиотеку И. Равребе пришёл уже вполне сформировавшимся учёным, за плечами которого были годы упорной борьбы, преподавательской и исследовательской деятельности.
Иехиель Равребе родился в 1883 г. в местечке Барановка Волынской губернии в семье нищего меламеда. С 12 лет он уже сам зарабатывал себе на пропитание уроками и тем, что помогал скорбящим и любопытным посетителям кладбища разбирать полустёртые надгробные записи на древнееврейском языке. В 1908 г. Равребе сумел поступить на созданные в Петербурге известным меценатом и учёным-востоковедом бароном Д.Г. Гинцбургом Высшие курсы востоковедения. Закончив их в 1913 г, он был оставлен там же преподавателем. Однако разразившаяся вскоре Первая мировая война привела к закрытию курсов.
До 1918 г. Равребе жил только тем, что зарабатывал преподаванием в еврейских школах. Казалось, что 1917 г. открыл перед учёным все возможности для того, чтобы полностью отдаться любимому делу – изучению древнееврейских рукописей.
В 1918 г. в Петрограде был создан Институт высших еврейских знаний (более известный под названием "Еврейский университет"). Равребе преподавал в нём одновременно язык, еврейскую историю и историю литературы.
Равребе был человеком огромной требовательности не только к окружающим его коллегам и ученикам, но и к самому себе. Ему постоянно казалось, что недостаток академических знаний мешает его углублённым исследованиям в области гебраистики.
И в 1919 г., в возрасте тридцати четырёх лет, Равребе, бывший к тому времени уже признанным специалистом, поступил на восточный факультет университета. Окончив его в 1922 г, он полностью сосредоточился на научной работе. Учась в университете, он не прекращал работать преподавателем семитских языков в Институте высших еврейских знаний. Одновременно там же он заведовал библиотекой и руководил архивом в Еврейском историко-этнографическом обществе.
В 1924-1925 гг. к этим обязанностям прибавилась и служба в качестве заведующего Еврейской академической библиотекой. Всё чаще в печати стали появляться его научные труды по гебраистике. Попробовал он свои силы и в художественном переводе.
Однако в 1925-1927 гг. (одно за другим) ликвидируется Институт высших еврейских знаний, затем переводится в Киев Еврейская академическая библиотека и фактически прекращается деятельность Историко-этнографического общества. Это был период, когда в стране под разными предлогами ликвидировались различные, не коммунистические, национальные общества и организации, в том числе и еврейские.
Равребе был вынужден покинуть Ленинград. Его пригласили в Минск заведовать кафедрой семитологии в Белорусском университете. Но уже в 1930 г. и этот очаг еврейских знаний ликвидировали. Вновь оказавшись не у дел, Равребе вернулся в Ленинград. И здесь в 1931 г. он поступил на место библиотекаря в ОР Публичной библиотеки. Хранящаяся здесь огромная коллекция древнееврейских рукописей требовала обработки и тщательного изучения. Отделу необходим был именно такой специалист – учёный, свободно владевший основными языками Древнего Востока, так как, помимо еврейского, в отделе собраны коллекции и на других языках этого региона. Более того, в планы библиотеки входила и широкая публикаторская деятельность.
Равребе полностью сосредоточился на работе в отделе рукописей. Спустя несколько лет, учитывая вклад Равребе в науку, ему было предложено начать подготовку к защите докторской диссертации. Специфика такого своеобразного дела, как обработка рукописей, заключается в том, что зачастую она не даёт возможности исследователю "оформить" свои достижения и представить их в виде монографий или серии статей и получить формальное право на защиту диссертации. Однако роль Равребе в изучении источников была столь значительной, что несколько виднейших отечественных востоковедов настоятельно ходатайствовали о присуждении ему докторской степени без защиты, «по совокупности работ».
Академики В.В. Струве и И.Г. Франк-Каменецкий направили в Москву в Высшую аттестационную комиссию специальный отзыв о научной деятельности Иехиеля Равребе. В нём, в частности, говорилось:
"Знакомство И.И. Равребе с языками не одной только семитический системы дало возможность ему разобраться в сложном вопросе истории языков у евреев в последние века до н. э. Устанавливая на основании документов количество языков, которыми пользовалось еврейское население Палестины и диаспоры в последние века до н.э. (древнееврейский, арамейский, персидский, греческий и др.), автор пытается найти социально-культурный базис этого явления.
Посредством этого метода автору удаётся дать новое освещение некоторым общественным явлениям той эпохи в связи с общей историей Персии и Греции.
Поразительное остроумие и глубину своих познаний в области семитического языкознания и семитических литератур И.И. Равребе проявил в работе над дешифровкой открытого в 1929 г. в Северной Финикии (Рас-Шамра) до сих пор неизвестного семитического языка. Преодолевая громадные трудности, он проник в содержание этих крайне сложных текстов. Результатом его исследования было установление колоссальной важности их для истории Древнего мира, истории алфавита и т.д., ибо автору удалось доказать с большой вероятностью, что данные тексты относятся к III тысячелетию до н.э.
Работая над рукописями Публичной библиотеки, И.И. Равребе обогатил историю еврейской литературы ценным памятником, а именно "Диван Моисея Ибн-Эзры". Это поэтическое сочинение одного из крупнейших еврейских поэтов XII в. Автору по рукописям Публичной библиотеки (35 рукописей) удалось восстановить подлинный текст и подготовить новое издание. <...<
Ценный и обильный материал собрал И.И. Равребе из по библейской еврейской литературы, созданной в Палестине, Сирии, Вавилонии и др., начиная с V века н. э. по истории Востока, семитологии и т. д. На основе сказанного я полагаю, что И.И. Равребе, давший столь много нашей советской науке в области изучения языка и культуры еврейского народа, а также в области семитологии, вполне заслуживает степени доктора языкознания.
25/X/ 1935
В.В. Струве
В качестве семитолога и гебраиста вполне присоединяюсь к отзыву академика В.В. Струве о научной квалификации И. И. Равребе.
26/XI 1935
И.Г. Франк-Каменецкий
ЗАВЕЩАНИЕ ЭКСПЕДИЦИИ
В 1915 г. барон В. Гинцбург формальный владелец коллекции этнографической экспедиции, организованной на его средства, предоставляет все исторические, этнографические, художественные и фольклорные материалы экспедиции в ведение ЕИЭО. Одним из оснований передачи является условие, "чтобы Общество немедленно приступило к размещению в своём музее коллекции экспедиции“. Ан-скому передаются функции заведующего музеем. Любопытно, что одновременно Обществу предоставляется опись предметов, предназначенных для Еврейского музея в Палестине, "если там образуется правоохранительное убежище для евреев".
Вениамин Лукин. "От народничества к народу (С.А.Ан-ский – этнограф восточноевропейского еврейства)".
«КУПИТЕ СОКРОВИЩА» (просьба потомков)
Пусть простит меня читатель, но здесь я вынужден привести опись. Она написана дрожащим почерком, по всей видимости тем же, которым написаны и листки о жизни Ивхиеля Равребе – как мне кажется, этот почерк принадлежит Пинхасу Зальцману. Он сделал опись переданных ему экспонатов и стал выводить строки биографии – не своей, а своего приёмного отца и дяди. Вот эта опись:
- Письмо Антокольского скульптору Гинзбургу. 1893-1894. 23 письма.
- Гравюры Юдовина - 6 шт.
- Этнографическая экспедиция Ан-ского (им. барона Гинзбурга) по сбору еврейского фольклора – 4 тетради перевода на ноты фонографических валиков композитора Саминского. 1913-1914 гт. (народные песни, синагогальные напевы в Нигуним).
- Фотографии Еврейского музея.
- Письма композитора Штремхер и С.Д. Магид (члены музейной комиссии).
- Вещи Равребе.
- Монограмма на серебре Еврейской школы г. Гродно барону Гинзбургу.
- Монограмма на серебре Еврейской школы г. Гродно барону Гинзбургу.
- Книга Новоград-Волынск.
Так и просится фраза: вот и всё. Нет, не всё. Есть и другие экспонаты, не вошедшие в опись. Например, тетрадь Nº3 – «Религиозные напевы, записанные в грузинских и персидской синагогах в Тифлисе в июле 1913 года по поручению этнографической экспедиции (при Еврейском историко-этнографическом обществе) имени барона Г. Гинцбурга композитором Л.И. Саминским". – Информация весьма важная, ибо до сего дня все считали, что экспедиция работала только в европейской части России. Но оказывается, что "по поручению экспедиции", читай С.А. Ан-ского, работа велась и в грузинской, и персидской синагогах. К сожалению, нынешние обладатели еврейских сокровищ хотят всё продать. Но может случиться так, что материалы не попадут в Землю Обетованную, хотя здесь и создано "правоохранительное убежище для евреев”.
Ян Топоровский,
Израиль
