Это не литературоведческое исследование, не очерк, и не эссе.
Это застольная беседа, записанная на бумаге. Надеюсь, она войдёт в новую книгу «Перелётная птица Феникс».
Встреча была в марте 2019, во время моей поездки по Израилю. Хотел подняться на Иродион, увидеть один из самых значительных археологических памятников. Позвонил давнему знакомому по Минску Грише Трестману, а он, то ли в шутку, то ли серьёзно (у него это иногда трудно понять) предложил: «Хочешь переночевать рядом с могилой Ирода? Приезжай. У меня места хватает».
Я много раз бывал в Израиле, но признаюсь, в ишуве я мог побывать впервые. И это ещё больше разжигало любопытство.
…Мы ехали с Гришей из Иерусалима мимо арабских деревень, иногда встречались на зелёных пятачках пастухи-арабы с небольшими отарами.
– Здесь никого не было, пока мы не построили ишувы, не проложили хорошие дороги, – сказал Гриша. – Тогда вдоль дорог стали строиться арабские деревни.
– Опасно ездить? – спросил я.
– Ты же видишь: я жив и почти здоров, – ответил Гриша. – И даже автомат с собой не вожу. Хотя когда-то он был.
– Камни бросают в машины… Не страшно.
– Страх мешает жить…
– Было такое?
– Всякое было. Однажды ехал с Милашей и девочками… Они выскочили на дорогу… Я по газам и прямо на них…
– И? – заинтриговано спросил я.
– Они вовремя отскочили.
Подъезжаем к воротам. Ишув обнесён забором, охраняется. Прогулочная дорожка за ворота метров на сто… Дальше не рекомендуется. Да и зачем? Для тех, кто хочет погулять хватает места внутри городка.
Деревья, кустарники…
– Первое время сажали сами, устраивали воскресники. Сейчас нанимаем рабочих. Можем позволить.
Просторный, двухэтажный дом… Вокруг оранжерея. Виноградная лоза. На солнце, наверное, вызревают сладкие ягоды. Под навесом стол, за которым, судя по всему, не раз и не два, собирались большие и интересные компании.
Знакомлюсь с Гришиной женой – хозяйкой дома. Людмила. Гриша называет её Мила, Милаша… Она тоже из Минска. Художник, дизайнер.
Моем руки и садимся за стол.
Слушаю диктофонную запись, и перед глазами оживают события пятимесячной давности. Даже бутылка водки и тарелка мясного салата (на столе были всякие другие вкусные блюда) как будто реально стоят передо мной.
Сначала на мои вопросы отвечала Мила. Она знаток здешних мест. (Назавтра на Иродион я поднялся вместе с ней).
– Наш ишув называется Нокдим. Как переводится название? Наверное, вперёдсмотрящие, если хотите, пастухи. Он образовался в 1986 году, после того как были убиты Эли и Давид. Молодые ребята работали сторожами на археологическом комплексе, в километре отсюда. Шли раскопки, ребята сторожили и проводили экскурсии. Жили в Текоа. Большой ишув, видели его, когда проезжали по дороге. К Давиду иногда приходил араб, пили кофе, беседовали. Не знаю подробностей… Араб зарезал Давида.
Эли, приехал в Израиль из Америки, погиб на Ливанской войне.
На смерть двух ребят их ровесники, в основном русские евреи, поставили палатки у подножия Иродиона и жили в них. Потом перенесли палатки на полкилометра дальше от горы и туда стали приезжать первые поселенцы. Это был хороший ответ тем, кто убил Эли и Давида. Привезли караваны (вагончики – А.Ш.), первым секретарем ишува стал светлой памяти Юрий Штерн.
Он, вместе с друзьями: Дубиным, Сёмой Азархом, позже к ним присоединился Авигдор Либерман, стали первыми жителями Ногдима. Постепенно ишув рос, здесь поселилось почти тридцать семей. Где-то в начале 90-х годов началось строительство стационарных домов.
Мы приехали сюда летом 1991 года. Через полгода после того, как совершили алию. Нас привёз Авигдор Либерман. Он сам жил в караване и хотел показать эти места. Я посмотрела и расплакалась. Сказала: «Хочу здесь жить!»
Прошло почти три десятка лет, но восторженность Милы от здешних мест, по-моему, не ослабла. Когда мы ехали на машине к Иродиону Мила, глядя в окно, сказала: «Вот это и есть моя родина». Не каждый человек с таким чувством может произнести слово – родина.
– Взяв инвалидную коляску с мамой, двух детей и свекровь, мы приехали сюда, – продолжает Мила рассказ. – Нас встречал весь ишув. С музыкой, пирогами. Было здесь тогда уже человек девяносто. Нам дали два каравана.
Мне подкладывали в тарелку еду, произносили красивые и правильные тосты. Но в основном, я слушал. Говорила Мила:
– Рав ишува оказался моим родственником. Начали выяснять: кто есть кто? Обычный еврейский разговор. Рав был из Голландии, а его предки из Беларуси… И у нас оказался общий корень. Представить невозможно, хоть и говорят, что все евреи – родственники.
Рав сказал: «Вам надо делать хупу». Весь ишув готовил праздничный стол, оформлял кресло, в котором должна сидеть невеста, мне приносили наряды, наряжали наших детей. Праздник длился до ночи.
Конечно, в этом было больше театрального, постановочного. Но чувства у ишува были искренние. Радовались новым единомышленникам – другие в ишувах не живут.
Религиозным Гриша никогда не был, да, скорее всего, и не будет, несмотря на состоявшуюся хупу.
Когда мы приехали в Ногдим и остановили машину, чтобы размять ноги, Гриша, показывая на соседнее здание, сказал: «Синагога».
«Часто бываешь здесь?» – спросил я. Гриша посмотрел на меня, улыбнулся, как он умеет (наполовину с сарказмом) и сказал неуверенно: «Может, когда-то и заходил. Не помню…»
– Я работала в Минске художественным редактором издательства «Беларусь». Уволилась месяца за три-четыре до отъезда. Были такие времена… Чтобы никого не подводить…
Вызвал меня директор. Спросил о причинах и сказал, что я хороший специалист и у меня будет будущее, – Мила умеет рассказывать, слова у неё точные. – Было несколько свободных месяцев, я стала писать картину. Представила место, в котором хотела бы жить... Когда мы приехали в Израиль, и нас привезли сюда, все обалдели – потому что в Минске я нарисовала это место.
Эта картина в доме у Трестманов. Я видел её. Конечно, у Милы свой взгляд на мир, на конкретное место. И каждый художник считает себя пророком. Но в картине действительно есть ощущение этого места, и Мила каким-то образом почувствовала его, находясь ещё в Минске.
– Мы построили здесь дом, – сказала Мила.
Я понял, что дом – это и четыре стены с крышей, и новая жизнь на новой земле.
– Здесь я оформляла книги, делала плакаты, работала дизайнером-иллюстратором в издательстве. Потом пригласили на фирму, которая занимается мультимедиа проектами. Два года после работы училась, освоила новые технологии.
Здесь дети, внуки. Всё получилось…– сказала Мила и поднялась из-за стола.
Чувство хозяйки взяло вверх, и она вернула себя должность старшей по кухне, которое на время передала Грише. А новые вопросы я адресовал ему.
– Ты стал народным писателем Фейсбука – звание специально для тебя. Выкладываешь новые стихи практически каждый день. Оттого, что ты очень пишущий человек? Постоянный контакт с миром стал твоим увлечением? Или просто от одиночества?
На курсы иврита, в отличие от жены, Гриша не ходил, нужно было зарабатывать. Новый язык освоил, как признаётся, на примитивном уровне и с трудом общается даже с разговаривающими на иврите внуками. И хотя в Израиле у него немало друзей, для которых русский язык остался родным, думаю, оторванность от языка, на котором говорит, пишет и думает страна, усугубляет чувство одиночества, которое и без того присуще каждому творческому человеку.
– Из всего, что ты перечислил, есть понемножку, – согласился Гриша. – Правда, не все стихи, что выкладываю – новые. Есть из старых запасов. Но, в основном: написал, отлежалось, выправил и поместил в Фейсбуке. Хотя я понимаю, что это штука обоюдоострая, с одной стороны предоставляет возможность быстрой обратной связи, какой книги не дают, но с другой стороны интернет многое отбирает: грамотность, вкус бумаги, запах её (в Грише заговорил человек 70-х – 80-х годов). Книга – это не только слова.
– Ты пишешь каждый день?
– Стараюсь каждый... Не только стихи, но и прозу, и научно-популярные вещи, и даже новую историю Израиля написал. Пишу и то, что внутри скопилось, и то, что заказывают. Но то, что заказывают, начинаю писать после того, как тема созреет. Без этого ничего не получается.
– Что за книга о новой истории Израиля?
– Как-то одна газета заказала очерк. «Что же это у вас в Израиле делается, ни хрена не понятно, напиши ты нам статейку», – сказали мне.
Я начал писать и понял, что в одну статейку это не вмещается. Пришлось начинать копать архивы, работать с документами. Благо, я в то время был у Беньямина Нетаниягу (нынешний глава правительства Израиля, тогда он тоже занимал эту должность – А.Ш.) редактором русского варианта его знаменитой книжки «Место под солнцем».
Редакторская тема особенная в жизни Гриши. Профессиональная. Хотя в Израиле само слово «профессионал» как-то растворилась в массе недавно приехавших, и много раз поменявших профессии, людей. Гриша и в Минске продолжительное время работал редактором издательства «Вышэйшая школа». А в Израиле после книги Нетаниягу редактировал книгу Авигдора Либермана «Ничего кроме правды».
– Доступ к архивам и документам у меня был, – Гриша говорит медленно с большими паузами. – Я не профессиональный историк, не научный человек и писал новую историю Израиля, как человек с нормальной душой и нормальной реакцией. «Большая история маленькой страны», так называется книга, разошлась солидным тиражом. В книге есть историческая ретроспектива, мой взгляд на современный Израиль, а заканчивается она – смертью Арафата.
Откровенно говоря, меня удивила концовка книги. И, наверное, Гриша увидел это по моим глазам. Не думаю, что смерь этого политического деятеля – врага Израиля, – как-то серьёзно повлияла на историю страны.
– Тот, кто прочтёт этот том, а он не маленький, больше 350 страниц, всё поймёт, – отреагировал Гриша. – Не надо ничего и никому разжевывать. Надо предоставить читателю простор, чтобы он смог рассуждать, мысленно дописать книгу. Я даже пытался сократить «Большую историю маленькой страны», но обилие конкретного материала не даёт освободиться от него.
– У каждой книги своя предыстория, своё развитие. Но пока не будешь жить этой книгой, ничего у тебя не получится, – с этих слов Гриша перешёл к следующему рассказу – о книге «Голем, или Проклятие Фауста».
– Написал о пражском Големе. По этой книге сделали литературно-музыкальный спектакль. Начиналось всё с того, что мой близкий друг Аркаша Гуров, его убили арабские террористы, хотел сделать мюзикл о Големе. Попросил меня написать сценарий. «Голем» – знаменитый роман австрийца Густава Майринка… Начало 20 века, увлечение мистикой... Казалось бы, материал есть, умения у меня, думаю, хватает. Быстро сделал сценарий. Но когда он немного отлежался, я на него посмотрел свежим взглядом и увидел, что многое не стыкуется, много фальши. Я начал обдирать слои и понял – у меня нет никакого Голема. Сказал Гурову: «Пока не пойму кто такой Голем, не смогу написать». По-моему, Майринк сам не до конца понимал, кто такой Голем. Сюжет романа плывёт, особенно концовка. С Милашей, с друзьями поехали в Прагу. Я был в той синагоге, пытался всё узнать о раввине Лёве, который создал Голема. И всё равно, что-то не шло. Так продолжалось до тех пор, пока не наткнулся в Праге на том «Фауста». Фауст был в Праге в то время, когда раввин Лёв создавал Голема. Казалось бы, что общего? Но после этого сюжет сам подсказал себя и я начал писать «Голем, или Проклятие Фауста».
Мы были сыты, тарелки отодвинуты в сторону. Повисла пауза. Гриша предложил: «Давай покажу тебе дом». Я охотно согласился. И мы прошлись по комнатам, поднялись на второй этаж. Есть простор и для гостей, и для мыслей.
Но начатая тема уже прочно сидела внутри, и разговор продолжался сам по себе, без наводящих вопросов.
– Психологию творческого процесса невозможно выразить формулами, она не поддается обобщениям, а самые правильные слова годятся только для конкретного случая, – уверенно сказал Гриша. – Дочь академика Тихона Годнева, она живёт в Израиле, попросила меня сделать словесные портреты некоторых здешних растений, цветов.
– Почему Аня Годнева обратилась с такой просьбой? – не понял я.
– Она сделала на большой мусорке, которая находилась невдалеке от её дома, музей израильских диких трав, цветов, некоторых деревьев. У неё созрела идея на базе этого почина создать передвижную фотовыставку со всевозможными аттракционами (стихами, музыкой и прочие). Заразила (не сразу) данной идеей меня, в результате чего я написал книгу о цветах и деревьях Израиля «Земля оливковых стражей». Я не ботаник и не учёный агроном. И книга о цветах и растениях – это, скорее книга о людях, о моих друзьях, соседях, о тех, кого вижу каждый день. Это, конечно, описание израильской флоры, но мне кажется, это ещё и портрет страны.
Книгу издал «Керен Кайемет ле Исраэль» (Национальный фонд Израиля) в виде очень дорогого альбома незначительным тиражом. Прошло достаточно времени, но альбом лежит в запасниках, и я не знаю его дальнейшей судьбы. Презентации пока не было.
Да, кстати! Идея у Ани прекрасная, но выставка не состоялась. Денег не нашли...
Гриша достал авторские экземпляры книг, и мы стали их рассматривать. Красивые издания. Ему везло на художников, дизайнеров. Или он так сумел их настраивать, или это делала Мила. Кстати, многие книги мужа оформила именно она.
«У неё килограмма полтора международных премий за разные книги и плакаты. Но, похоже, ей на эти награды наплевать», – сказал Гриша.
Я знал, что Гриша пишет книгу об отце, пишет давно и отчаянно долго. Время от времени спрашивал у него, когда он даст для журнала «Мишпоха» отрывок из книги и всякий раз слышал: «Как только закончу, так и поговорим».
Я повторил свой вопрос и неожиданно услышал:
– Я закончил книгу. Она должна вот-вот выйти в Минске в издательстве «Логвинов».
– Раскрой, наконец, тайну, что это будет за книга?
– Это и проза, и поэзия, которые поддерживают друг друга. Книга об отце, о Минске, о Беларуси. Отца звали Яков, родился в 1898 году. После революции 1917 года работал у Дзержинского, служил разведчиком в Польше. Написал всё, что знаю, ничего не скрывая. В этом смысл документальных повествований, в том числе, модной сейчас «семейной литературы». Некоторые хотят сделать дедушек-прадедушек мудрее, мужественнее, родовитее, чем они были на самом деле. Ничего не получится. Вернее, получится всё наоборот. Мой отец был рабочим-электриком. Дослужился до главного энергетика гарнизона. С такой биографией НКВД не могло пройти мимо него и отца посадили. Вначале даже хотели расстрелять. Как-то обошлось... Когда отец вернулся домой, не пошёл просить ни должности, ни места. Понял, жизнь дороже, чем все должности и звания. Отец – часть той страны, в которой прожил жизнь. Он умер в возрасте 80 лет в 1978 году. Я эту книжку писал лет сорок…
– Ты часто в своём творчестве возвращаешься к тому времени, когда жил в Минске?
– Не знаю, можно ли время разделить на «до» и «после». Это будет не естественная граница, потому что я один и жизнь у меня одна. Временных границ для творчества нет. Во всяком случае, я не могу их провести. Книгу там начинал, здесь заканчивал, или наоборот. Всё по-разному.
Книгу «Иов» – она вышла несколько лет назад в Минске – я начинал писать ещё до отъезда в Израиль, на кухне у Кима Хадеева. Жил когда-то в Минске в однокомнатной квартире такой человек.
…Первое поколение его учеников ушло, а второе ещё не пришло. И мы какое-то время оказались вдвоём.
– А почему на кухне у Хадеева ты писал «Иова»? У тебя другого места не было в Минске? Вроде ты не был бездомным…
Гриша смеется, как будто откашливается.
– Место у Кима было особенное. Как будто специально созданное для творческих людей. И хоть кухонька маленькая, в ней всегда хватало места для всех, и мне иногда казалось, что я слышал голоса людей, которые здесь бывали. И Хадеев рядом, а это очень многое значило.
В книге есть много узнаваемых персонажей: от известных режиссёров и актёров, до откровенных нелюдей, бандитов и негодяев…
Ким в зале в это время на скособоченном столике писал очередную диссертацию. Он написал порядка сорока диссертаций. Для других – это был его хлеб. Кандидатские, докторские… А для себя так и не написал. Помню, однажды к нему нагрянули КГБшники. И спросили: «Кто вам заказывает диссертации?». Он ответил, что не выдает заказчиков. Ему: «А если бы мы вами заказали?». Ким ответил: «Хватит, что ваше начальство у меня заказывает».
Я слышал от многих о Киме Хадееве. Уникальная личность. Дважды сидевший в тюрьмах за антисоветскую деятельность. Философ, эрудит, человек со странными вкусами, вечно читавший на ходу, бессребреник, который мог бы стать миллионером. Я понял, если продолжим разговор о Киме (это будет очень интересно, потому что Гриша его хорошо знал, писал о нём), это займёт всё наше время…
Помню, как Гриша, уже с израильским паспортом, впервые приехал в Беларусь представителем организации «Гешер-Аллия». Был деловой и очень активный. Что-то пробивал, организовывал, устраивал. Газета, книги, телевидение… Помню его более поздние приезды, в качестве доверенного лица одного известного политического деятеля. И снова чемодан планов, вереница встреч…
Я осторожно подбирался к вопросу, который меня давно интересовал. Мне казалось, что в Грише одновременно живут два человека: один творец: поэт, прозаик, драматург. Второй – деловой человек, политик, хорошо понимающий, что такое карьера, положение в обществе.
А может быть, по-другому сегодня прожить нельзя?
Гриша, ни секунды не задумываясь, надеюсь искренне, ответил:
– Социум меня никогда не трогал. Для меня это дело 27-е, – правда, тут же уточнил. – Меня это не трогало в творчестве.
Правда, однажды Гриша влез в историю, решив стать политическим трибуном. Он работал у Авигдора Либермана, у них были вылазки на природу с пикниками, обсуждались разные вопросы. Однажды Либерман то ли в шутку, то ли серьёзно сказал ему: «Напиши поэму о направлении нашей партии». Все посмеялись от этого предложения. А Гриша взял и написал. Ну, естественно, это не были лозунги или директивы.
Но вскоре, точнее 1 января, он узнал, что против него возбуждено уголовное дело за разжигание межнациональной розни между евреями и арабами.
– Я знал об этой истории, и всегда удивлялся, как ты в неё влёз? – спросил я Гришу. – Совсем не похоже на тебя.
– Я сам себе удивился, – ответил Гриша.
Ясир Арафат как-то сказал, что для евреев страшна демографическая сторона конфликта. Сказал он не так. Но я, сохранив смысл, сформулировать предложение по-другому, дипломатично обойдя некоторые стилевые особенности сказанного. А Гриша в поэме написал, что «арабы пашут по ночам, а евреи – ни хрена». Какой-то чрезмерно активный человек, Гриша назвал его «провокатор», разослал поэму арабским изданиям, организациям. Пошла волна. Был бы повод… И когда дошло до юридического советника Правительства Израиля, тот завёл на Гришу уголовное дело.
– Шесть лет тянулось следствие, допросы, нервы… Думал, дадут срок… – сказал Гриша. – Но, в конце концов «поднялись люди», и когда был суд, меня оправдали.
В 2017 году в Иерусалимском издательстве «Скопус» вышел сборник стихов Трестмана «…где нет координат». Большинство стихотворений сборника написаны в последние годы. Мы публиковали в журнале «Мишпоха» большую подборку Гришиных стихов, и потом на презентациях, актеры (профессиональные, самодеятельные), которым я предлагал на выбор почитать любые стихи из журнала, читали именно его строки. Особенно нравилось им стихотворение «Сэлфи», где Гриша пишет про себя, или иронизирует над собой.
Вы не знаете Трестмана Гришку?
Отложите дела на потом!
Гришка носит короткую стрижку,
но зато он с большим животом.
Гришка – парень вполне добродушный,
уважает и власть, и закон,
и как всякий законопослушный
год за годом под следствием он.
Не завёл себе Трестман ни треста,
ни заводика на стороне,
но сулит ему тёплое место
каталажка в родимой стране.
Он не прячет за пазухой фиги,
просыпается за ночь раз сто.
Пишет он гениальные книги,
правда, их не читает никто.
Прессой Гришка бывал опорочен,
бес – в ребре, седина – в бороде,
популярен весьма он и очень,
но пока что не выяснил, где.
Когда готовил публикацию, просмотрел всё, что нашёл про Трестманов в интернете за последние пару лет. И наткнулся на это интервью. Написано оно ещё в 2016 году. Вот некоторые строки.
«Мы последние могикане на этой земле, желающие выразить себя по-русски. И имеем колоссальную возможность выносить, выпестовать из себя тот шедевр, который нас оставит в истории. Мы обладаем некой массой, которая может стать "критической": из пишущих по-русски в Израиле кто-то наверняка войдёт в сонм мировых великих авторов.
У нас есть литературное пространство, существует литературный процесс. Думаю, осталось недолго ждать того, кто наиболее мощно выразит время, жизнь и душу этого периода.
– Ты думаешь, что этот человек уже пишет?
– Думаю, он уже родился…»
Тот, кто родился на Земле Израиля, пишет на иврите, – мне так кажется. – По-русски пишут те, кто приехал сюда далеко не ребёнком. Так о ком это ты, так таинственно, Гриша..?
Я понимал, что пора заканчивать разговор и спросил:
– Какое у тебя на слуху стихотворение?
– Которое ещё не написал, – ответил Гриша.
– И всё же?
Гриша подумал с полминуты и прочёл стихотворение «Последнее желание». Оно вошло в тот же сборник «…где нет координат».
Отступник – сочиняю, сплю и ем,
ни за кого из грешных не в ответе.
Нет для меня запретных дел и тем.
Я приношу добро хотя бы тем,
что не мешаю людям жить на свете.
Загадки мироздания храня –
свидетель и земли, и небосвода –
я сам являю зеркало. В меня –
при свете ночи и во мраке дня –
глядится любопытная природа.
Я чую не умом, а животом,
но и мозги не до конца прокисли:
когда б на свет родился я скотом,
я понял бы, что смысл жизни в том,
чтоб жизнь не портить мыслями о смысле.
Но мне Господь в застолье как-то раз
признался, что столетьями бессонно,
растратив вдохновения запас,
при помощи моих пытливых глаз
стремится разгадать Свою Персону.
Ужели только в том моя беда,
и нет во мне давно иной печали,
что Бог, шутя, сослал меня сюда,
и ограничил Он меня, когда
я согласился, чтоб меня зачали?
Философ ли, бродяга ли, бандит,
провидец, полководец ли, правитель,
безумец, трус, безграмотный пиит –
меня уже никто не победит,
поскольку я давно не победитель.
Я помню про тюрьму и про суму,
ни к тризне, ни к триумфу не готовясь.
Я не спешу на встречу к Самому.
Кто ничего не должен никому,
все делает с любовью и на совесть.
Я строки по ночам вношу в тетрадь,
считая, что стихи – мое закланье,
и чувствую не боль, а благодать,
и ничего от жизни не желать
и есть моё последнее желанье.
…С Гришей встречаюсь редко, но когда видимся, он говорит в основном о стихах, книгах. Сложилось впечатление, что живёт в своём творчестве. Ему уютно среди воспоминаний, мыслей о будущем, которые станут основой новых книг.
С Милой я разговаривал впервые. Ей очень подходит её имя. Она более конкретный человек. Живёт в ишуве Ногдим, в Израиле…
Они, конечно разные люди, но очень подходят друг другу…
Прошло много времени, а я с удовольствием вспоминаю встречу в их доме…
Аркадий ШУЛЬМАН,
сентябрь 2019 г.
