Папа был светловолосым, голубоглазым евреем с прямым носом, невысокий, спортивный, мудрый, энергичный, читающий, верный, строгий, остроумный, добрый, музыкальный, экономный, любознательный, преданный. Таков был отец!

Он носил старое кожаное пальто, шляпу и уходил на работу, когда я ещё спал. Бутерброды, приготовленные мамой и завёрнутые в газету, исчезали в бездонном кармане. Ещё с вечера я получал указания, что не должен делать ни под каким видом, пока папа на работе. И свой новый день я начинал именно с того, что строгал золингеновской опасной бритвой письменный дубовый стол, копался в ящике с инструментами, разбирал барометр или патефон. Отзывы на проделанную работу я получал от папы вечером. С работы отец возвращался усталым и осунувшимся, но, перекусив и немного отдохнув, охотно выходил со мной на улицу и учил ездить на велике вдоль канала или помогал возиться с хорошим конструктором.

Однажды вечером он вошёл в комнату в распахнутом пальто и газетой в руках, растерянный, со словами: «Как это могло случиться? Я работал с документами целый день и забыл вернуть их в сейф, заметил только сейчас в трамвае!» Папа раскрыл газету, и я увидел несколько листков. Они пошептались о чём-то с мамой, и отец поехал на работу. Каким-то образом ему удалось вернуть документы на место. Он сказал, что забыл ключи на столе, ему открыли... По лицам родителей я понял, что над нами пронеслось что-то страшное, случайно не задев.

В Ленинграде не было музея или театра, куда бы отец не водил меня по выходным дням. А футбол на стадионе, а велотрек, новое метро, американские горки, стереокино, салюты, демонстрации!..
Думаю, открывая передо мной мир, он и сам с удовольствием узнавал новое. Маленький «ФЭД», копия «Лейки», которым были сделаны все фотографии нашей семьи за многие годы, всегда висел на плече. Папа сам готовил проявитель, закрепитель и в темноте, занавесив окна и двери одеялами, печатал снимки, иногда зажигая красный фонарь, и тогда мне открывалась тайна рождения фотографии. Все старые негативы, надписанные, аккуратно разложенные в коробочки, и сам аппарат навсегда остались лежать на полке. Их не разрешили взять с собой.

Папа очень любил маму и всегда был рядом с ней, а она – «как за каменной стеной». Эту формулу мы с братом усвоили навсегда. Я хорошо помню, как он брал термос, тепло одевался и уходил на всю ночь отмечаться в очереди за подписными изданиями. В результате дома было всё, что необходимо прочесть, даже «Библиотека приключений». Каждый месяц приходили всё новые тома, и в конце концов собралась большая хорошая библиотека.

Как и многие ленинградские семьи с детьми, летом мы выезжали за город на дачу. Снимая комнатку с верандой, учитывали в первую очередь близость к железной дороге и к водоёму, речке или заливу. Второй заботой было обеспечить меня возможностью заниматься ежедневно на рояле: или в местном клубе, или у кого-нибудь из соседей. Ни разу за всю жизнь папа не оставался ночевать в городе один. Сразу после работы – на дачу. Он всегда возвращался вечерней электричкой, приходил в себя, и на закате мы садились на велосипеды и ехали купаться на залив. Было светло – белые ночи.

По дороге я слушал папины рассказы и казался себе взрослым. Он рассказывал, как, приехав в 1926 году из Минска в Ленинград, не мог устроиться на работу, потому что не был членом профсоюза, а вступить в профсоюз не мог из-за того, что не брали на работу. Пришлось наниматься на торфоразработки в области и ждать получения заветной корочки. Позже папа окончил политехнический институт, продолжая всю жизнь работать на одном месте, в ОКБ авиационной промышленности. Он часто говорил со мной о работе, о самолётах, скоростях, приборах, о рояле, который собирался купить для меня, об убийстве Михоэлса, о другом мире, в котором можно оказаться, если хорошо учиться. Это он подробно рассказал о «закрытом докладе», в котором осудили вождя... Если ты хочешь получить на экзамене пятёрку, то должен сдать на семерку – учил он. Это уравнение дошло до меня значительно позже.

Папа постоянно готовил меня к трудностям и возможным неожиданностям. Если ты потеряешься, то стой на месте! Если ударишься – держи под холодной водой! Если случится что-нибудь, немедленно звони мне на работу.

До сегодняшнего дня, спустя 60 лет, единственный телефон, который я знаю всегда, и даже ночью, Д-2-19-60, доб. 309. На моих глазах папа однажды по верёвке спустился с
4-го этажа на наш балкон и открыл замок изнутри.

У отца не было от меня секретов, он говорил со мной откровенно на серьёзные темы, рассказывал, как сумел остаться беспартийным. Эти правила я усвоил накрепко. В конце разговора он добавлял: «Только всё между нами, и в школе – молчок!» После купания он выходил из воды отдохнувшим, свежим и полным сил. А ранним утром на поезде уезжал в Ленинград и двумя трамваями через весь город добирался до работы, а вечером возвращался к нам снова...

Мы любили вдвоём ходить по грибы, как заговорщики. Папа приучил меня к лесу, научил разбираться в грибах и грамотно ориентироваться. С десяти лет мне разрешалось самостоятельно ходить в лес. Даже сейчас, в Израиле, я с удовольствием чищу собранные маслята и с благодарностью вспоминаю папу. Свободно подбирая на рояле по слуху, он разглядел во мне зачатки способностей и отвёл в музыкальную школу при консерватории. Вплоть до восьмого класса папа весьма ревностно контролировал мою учёбу и занятия на рояле, гордился успехами и не пропустил ни одного концерта. Занятия по специальности были два раза в неделю, и на каждый урок отец прибегал в своём единственном сером болгарском пиджаке, обросший, голодный, отпросившись с работы, садился в уголок и конспектировал замечания педагога, надеясь, что так ему будет легче меня контролировать дома... Я становился старше, но перед любым моим отъездом на гастроли или в отпуск он смущенно совал мне в руки десяток открыток с наклеенными марками и уже написанным адресом: «Черкни только пару слов, что всё хорошо! Чтоб мама не волновалась».

Наши отношения не были совсем уж безоблачными – слишком мы были схожи по темпераменту, и во многих других проявлениях иногда бывало невыносимо, но всё изменилось в одно мгновение. С его уходом исчез стержень, на котором держалась семья, и моя в том числе. Всё рассыпалось, развалилось навсегда. Есть вещи, которые дано осознать только спустя много лет. Всем, что я знаю, умею и могу, я обязан только ему, и если уместно говорить о традициях, то отец мне их передал сполна. Очень жаль, но мне, в свою очередь, сделать это не удалось. Папа всегда брал меня с собой на Преображенское кладбище ухаживать за могилой своих родителей. «Когда меня не станет и я буду лежать тут, ты не забывай, приходи иногда!» Я, глотая слёзы, пообещал приходить каждый день. В ответ отец рассмеялся...
В 2008 году, в год столетия отца, я приезжал на его могилу, а сегодня, в 2015, в свой день рождения, я заканчиваю писать эти строчки и сажусь за стол вместе со столетней мамой, братом и папиным портретом на стене. С годами я себя чувствую всё более и более похожим на отца, иногда обнаруживаю в себе черты, которые мне не по душе, но делать нечего: плоть от плоти. Последнее время даже мама называет меня его именем – Аркадий!

До слёз жаль, что он не увидел Израиль и всё то, что произошло с нами за эти годы, но я чувствую его присутствие постоянно уже более 30 лет! Он и жил, чтобы всегда быть с нами.