Остаться живым в раннем детстве, когда Михаил Давидович Розеншейн, наверное, ещё и не понимал ничего, у него был один шанс из тысячи. Его сверстники, земляки из Белостока, других городов и местечек, захваченных фашистами, разделили участь большинства евреев – были расстреляны, закопаны заживо во рвах и траншеях.
Он благодаря мужественным людям, рисковавшим своей жизнью и жизнями близких, остался жить. И если у судьбы есть предначертание, то его обязанность рассказывать о тех страшных годах, чтобы о них знали и они стали уроком для всех поколений.
– Михаил Давидович, с какого Вы года?
– Родился 14 сентября 1940 года в Белостоке.
– Белосток был советский…
– Уже Западная Белоруссия вошла в состав БССР.
– Кто были Ваши родители?
– Мои родители активные члены Коммунистической партии Западной Беларуси. Отца звали Давид Иосифович Розеншейн, маму – Евгения Семёновна (Шоломовна) Каплан.
Наша семья связана с историей Коммунистической партии Западной Беларуси. Мать и отец были активными членами Компартии. За свою подпольную деятельность отец 12 лет отсидел в каторжных тюрьмах Пилсудского в Польше, мать – 8 лет. Только в 1939 году, когда Западная Беларусь вошла в состав БССР, а мама за полгода до этого вышла из тюрьмы после последней отсидки, отца выпустили польские власти, учитывая, что уже было наступление немецких войск на Польшу. И он через всю Польшу добрался до Белостока. Мама в это время находилась в городе. Я родился в 1940 году, когда они смогли воссоединиться.
– Вы были первым ребёнком?
– Единственным. Отец с 1903 года, а мама с 1907 года.
Отец занимался подпольной деятельностью. Был главным редактором центральных изданий Коммунистический партии Западной Беларуси.
Отец родился в Гродненской области в
местечке Порозово. В «Еврейской Российской энциклопедии» написано, что в местечке Порозово родились: Давид Иосифович Розеншейн и ещё человек, который был главным раввином Иерусалима в 1936 году. Позже семья отца переехала в городской посёлок Пески, тоже Гродненской области, а потом – в Вильно. И уже в Вильно родились остальные дети в этой семье.
Мама коренная белосточанка.
– Вам был годик, когда началась война.
– Даже годика не было, восемь месяцев. Белосток был оккупирован 25 июня 1941 года.
Отец был мобилизован и отправился в Минск. Он хотел забрать меня и мать, но мать отказалась, она была директором фабрики и считала своим долгом эвакуировать людей и фабрику, а потом уже подумать о себе и своём сыне.
Отец прошёл всю войну. Мама эвакуироваться не успела. 28 июля было создано белостокское гетто, в которое я вместе с матерью попал.
Мать погибла. У неё был большой опыт подпольной работы, и она вошла в один из первых антифашистских комитетов, созданных в гетто. В декабре 1941 года антифашистский комитет был выдан провокаторами, мама была арестована и убита немцами. Подтверждение этого есть в книге сотрудника Еврейского исторического института в Варшаве Бернарда Марка «Белостокское гетто. Самооборона. Восстание. Уничтожение». Там об этом написано, я приведу перевод: «Широко разветвлённая деятельность помощи советским военнопленным – жертвам гитлеровского террора, а также огромный размах антигитлеровской работы велись через подпольный актив в гетто, что вызвало соответствующую реакцию врага. Гестапо прониклось решением парализовать враждебную деятельность путём ареста актива подпольной организации. Первая волна арестов произошла на протяжении нескольких дней после закрытия доступа в гетто. Доступ в гетто был практически закрыт в сентябре 1941 года. На улицу Сенкевича, 15 привели группу еврейских коммунистов, выданных шпионами гестапо. Все были расстреляны во дворе гестаповцем Дабисом. Когда организация вновь развернула оживлённую деятельность, оккупационные власти распорядились приступить к заданию по нанесению смертельного удара. Гестапо определило ликвидацию на декабрь 1941 года. Арестовано было много деятелей. Попал в сети оккупантов Абрам Майзельс – один из руководителей антифашистского сопротивления в гетто. В то же время была заключена в тюрьму Женя Каплан – деятель коммунистического движения, бывший член городского совета Белостока. Участь Жени разделила Маня Зусман. Все арестованные понесли мученическую смерть».
Мама была простой текстильщицей на
фабрике. Когда в 1939 году установилась Советская власть, коллектив избрал её директором фабрики. У неё было много знакомых среди простых людей, которые жили в Белостоке. Она была депутатом Народного собрания Западной Беларуси, которое приняло постановление о присоединении Западной Беларуси к Белорусской Советской Социалистической Республике. Кроме того, в Белостоке жили её родственники. Они все были уничтожены. Жила также сестра отца – Рахиль. У неё в 1941 году летом родилась девочка. Когда мать в гетто погибла, опекунство взяла сестра отца. Дальше я находился с ней.
Это рассказала моя спасительница отцу, когда он с ней встретился. И написала в Яд Вашем, когда ей присваивали звание «Праведник Народов мира». Ни одного из свидетелей тех событий не осталось. Все мои родственники, которые были на оккупированных территориях, это Вильно и Белосток, были уничтожены.
– И в том числе женщина, что взяла над вами опеку – Рахиль – тоже погибла?
– Она тоже погибла.
– Как Ваша спасительница узнала про Вас?
– Есть документ, он на польском языке, она написала его и отправила в Яд Вашем. Есть перевод этого документа:
«Геновефа Майхер. До замужества Бендарска. Родилась 13 января 1917 года».
В 1941 году ей было 24 года. Вся жизнь впереди. Всем понятно, чем она рисковала. Писала она это письмо в 2002 году.
«Адрес во время войны – Белосток, улица Святого Роха, 2».
Это улица, где размещается костёл Святого Роха, который все знают.
«Во время войны проживала с матерью в Белостоке, снимала квартиру внаём у знакомого доктора-педиатора. Работала на прядильно-ткацкой фабрике № 25, которая находилась на пересечении улиц Липовой и Ново Свят. Директором была Евгения Каплан, мать ребёнка, родившегося в 1940 году, который был спасён мною.
История спасения.
…Рахиль, по мужу Шелман, была работницей фабрики. Сестра отца ребёнка взяла на себя заботу о мальчике. У неё была своя дочь, они были заключены в Белостокское гетто. Имя мальчика Миша Розеншейн. Я поддерживала отношения с пани Шелман. Однажды во время встречи она попросила меня, чтобы я взяла мальчика из гетто. Мальчик был очень исхудавший и больной. Я была молодой, и мною не руководили никакие материальные побуждения. Сделала это, руководствуясь дружбой с умершей уже матерью ребёнка и пани Шелман».
Жена брата отца, который погиб в Освенциме, встречалась с Геновефой Майхер в 1944 году, когда был освобождён Белосток. Я попросил её описать события. Она написала, что Рахиль могла отдать свою дочь, но не отдала, потому что очень любила отца и считала, что муж её уже был убит, сама она тоже не выживет, а отец мальчика, который находится на фронте, может быть останется жив и найдёт ребёнка, и будет продолжен род.
Она пожертвовала дочерью, отдав меня Геновефе, потому что та могла взять только одного ребёнка.
– Страшная жертва. Сделать такой выбор…
– «При виде больного маленького ребёнка я не могла равнодушно уйти, не сделать ничего, чтобы ему помочь, – пишет Геновефа. – Было это в декабре 1941 года или в январе 1942 года. Пошла в гетто с двумя товарищами. Один из них наблюдал за немецким часовым, а другой открывал двери, выносил ребёнка из помещения.
Отнесла ребёнка домой. Моя мать Анастасия Бендарска, как увидела ребёнка, сказала: “Дочка, зачем ты принесла этот скелет?” Лечением ребёнка занимался педиатр, у которого мы были квартирантами.
Шансов на выживание не было, если бы доктора не было. Отдавала себе отчёт, что за укрывание еврейского ребёнка мне и моей матери грозит смерть, решила крестить ребёнка».
Она сделал этот шаг, и если костёл признал, а так как поляки католическая нация, значит, надо было и остальным признать.
«Дала ему имя Мирослав. Крёстной мамой была такая то, а крёстным отцом – органист костёла Святого Роха. Никаких денег за укрывательство мальчика не получала.
Прошли годы оккупации, я очень сжилась и полюбила своего приобретённого сына. Было нам вместе хорошо. Пришло ощущение, что будет он только моим. В один из дней, было это в августе 1944 года, когда был освобождён Белосток, кто-то постучал в мою дверь. У порога квартиры стоял Давид Розеншейн – отец мальчика. Он забрал сына и поселил в Легнице, где служил после окончания войны. Позже выехал в Минск.
Желаю, чтобы институт Яд Вашем получил как можно больше доказательств помощи и жертвенности со стороны славянских народов по отношению к еврейскому народу во время той страшной войны».
– Как отец узнал, кто Вас спас?
– Отец в своих воспоминаниях пишет: «Что касается судьбы нашего сына, о том, что он спасён поляками, я узнал от белостокских товарищей, советских партизан и партизан Армии Людовой, с которыми познакомился в 1943 – 44 годах на территории Гродненщины, где находился в составе советского партизанского соединения в качестве сотрудника редакции. Сына увидел в 1944 году во время боёв за освобождение Белостока. К гражданке Майхер меня привели по просьбе Станислава Бурдзинского – одного из руководителей антифашистского подполья Белостока.
Наверное, когда меня забирала Геновефа Майхер, об этом знало антифашистское подполье и за моей судьбой следили.
– Вы после войны встречались со своей спасительницей?
– В 1944 году отец меня увидел, но война ещё не окончилась. Пару месяцев он находился в Белостоке и Гродно. Его хотели оставить в тылу, но по решению ЦК Компартии и политуправления он пошёл на запад, и я остался с Геновефой. Мы переехали в Гданьск, когда немецкое население выселялось оттуда и город заполнялся польским населением.
До 1946 года я находился с Геновефой Майхер. Отец пишет: «Наконец в 1946 году, когда находился в Познани в редакции газеты “Свобода” сын стал жить со мной».
Геновефа навещала меня, пока я с отцом был в Польше. Это было в Познани в 1946 году. Тогда и была сделана фотография, на которой Геновефа Майхер вместе со мной. На обратной стороне написано: «Любимому сыночку». Вторая фотография была сделана уже в 1947 году в Легнице. Геновефа Майхер приезжала ко мне. Эти фотографии стали одними из символов Мемориального музея Памяти и Катастрофы Яд Вашем в Иерусалиме.
– На звание Праведника Вы её представляли?
– Конечно. Ей уже посмертно дали Медаль и Диплом. Они остались в Яд Вашеме, так как близких родственников у неё не было.
– Чем в послевоенные годы занималась Ваша спасительница?
– Жила при муже. Путешествовали они много.
– Как сложилась после войны судьба Вашего отца?
– Он прекрасно знал польский, идиш, немецкий и русский. Войну закончил в редакции газеты на польском языке, которая издавалась в Польше. Второй раз женился. Моей приёмной матерью была военврач, которая тоже прошла войну, работала в госпитале. Во время войны была хирургом. Потом наблюдала детей в детском саду, который был при Группе советских войск в Легнице. И прониклась моей судьбой, потому что я был такой беззащитный. Ещё плохо говорил по-русски и уже плохо говорил по-польски, дети меня третировали, нянечки и воспитательницы не понимали, что я говорю. Я их тоже не понимал.
До лета 1953 года отец служил на территории Польши. Я в 1947 году пошёл в первый класс легницкой советской средней школы. Но в 1949 году поступило указание, что все дети должны покинуть Польшу. Встал вопрос, куда мне ехать. Отца не демобилизовали, приёмная мать при нём, и меня определяют к родственникам приёмной матери. Чужие люди взяли на себя ответственность за ребёнка, которому девять лет. Я еду в город Электросталь Московской области, на год-два, думали, но я там оканчиваю среднюю школу. Отец в 1953 году демобилизуется, едет в Гродно и работает там в газете. После этого он переезжает в Минск. Город был разрушен, жилья не было, взять меня невозможно, они снимали какую-то комнатушку на Немиге.
Отец работает до пенсии в журнале «Колхозник Беларуси», редактором которого был Самутин – один из руководителей Белостокского партизанского соединения.
В 1956 году отец как демобилизованный офицер получил квартиру. Я стал приезжать к нему. В 1957 году переехал сюда жить.
Поступил учиться в Институт механизации сельского хозяйства на заочное отделение. Потом служба в армии. В 1961 году демобилизовался. Поступил учиться во Всесоюзный заочный электротехнический институт связи. В Минске был филиал.
До этого я работал слесарем на заводе вычислительной техники имени Орджоникидзе. Потом перешёл в конструкторское бюро и работал там 48 лет до самой пенсии.
Михаил Давидович Розеншейн выполняет свой долг перед родными, сверстниками. Перед теми, кто стал жертвами Холокоста. Он ведёт большую общественную и исследовательскую работу, по мере сил и возможностей помогает другим людям и рассказывает о тех страшных годах, которые ему суждено было пережить, чтобы эти рассказы стали назиданием для всех последующих поколений.
