Виктор Бердник. Прозаик.  Живёт в США в Лос-Анджелесе.
Рассказы печатаются: в США, Канаде, Германии, Австрии, России, Молдавии, Новой Зеландии, Украине и Кипре.
Рассказ "Флюгер" – финалист международного литературного конкурса "Литературная Вена".

Флюгер

В Америке бывшие советские граждане в плохих местах не живут. Селятся в хороших либо в очень хороших. Предпочитают крупные города, умудряются обосноваться там в дорогих районах. А иногда случается, что удача забрасывает нашего брата и вовсе в заповедные уголки – исторические кварталы культурных центров, куда приезжать к себе домой не только приятно, но и престижно. Так сложилось и у Лёвы.
Собственно, Лёвой сын потомственного скорняка и преподавательницы музыкальной школы был в Горьком. Оттуда в начале девяностых и перебрался в Америку. С тех пор изменилась не только его привычная жизнь, но и Лёва стал другим. Настолько, что даже имя взял себе традиционно еврейское – Арье.
Впрочем, перелом в его судьбе произошёл не без причины. Вдруг, вспомнив о принадлежности к народу Авраама, он обратился душой к Б-гу. Сначала знакомые Лёвы воспринимали его отказ развлекаться вместе как чудачество, но вскоре махнули рукой и не звали его ни на пикник с водочкой и шашлыками, ни в русский ресторан выпить и поплясать.
– Совсем поехал, – жаловалась близким приятелям Лёвина жена Ленка на появившиеся у мужа странности. Тот взял за правило по субботам не зажигать и не тушить свет, причём и в туалете тоже, еду требовал готовить из кошерных продуктов, а вечерами пропадал в ортодоксальной синагоге.
– Перебесится, – успокаивали Ленку подруги, знавшие супругов ещё по Горькому, – просто мужик ошалел от возможностей. Или это наступил кризис среднего возраста. В его годы такое сплошь и рядом.
К Ленкиному несчастью, Лёва не перебесился. Ни через месяц, ни через два, а не прошло и полгода, как он подал на развод. Без объяснений оставил русскую жену – добрую и внимательную, прожившую с ним в согласии шестнадцать лет. Ленка была в шоке. Истерик она не закатывала, но очень страдала, а вскоре до неё докатилось и вовсе дурное известие.
Лёва вступил в брак с дочкой их американского спонсора, опекавшего семью вновь прибывших политических беженцев из СССР. То есть, породнился с человеком, когда-то взявшим шефство над ним и Ленкой. Но не просто женился, а по еврейскому обычаю – стал под хупу, со всеми обязательными для этой церемонии условиями. Надел белый китл, белую кипу… И хоть Ленка плохо представляла себе все тонкости еврейской свадьбы, её бесконечно оскорбил торжественный наряд бывшего муженька – как будто тот в первый раз вёл невесту под венец.
Лёву приняла большая религиозная семья – члены местной Любавической общины. Ну и он сам, естественно, заделался хабадником. Отпустил бороду, которую никогда прежде не носил, и даже прошёл обряд обрезания – что называется, на старости лет – не совершенный его родителями в положенное время. И одеваться Лёва начал соответствующим образом: в будни – белая сорочка, строгий чёрный костюм и неизменная фетровая шляпа, подобно той, что носил его отец в начале пятидесятых годов, а по субботам и праздникам – шёлковый сюртук и штраймл. Впрочем, советские эмигранты в Америке иногда отваживаются и не на такое.
Тот дом в старой части города, облюбованной состоятельными хасидами, Лёве достался по фантастически низкой цене. Он и сам удивлялся везению, въезжая в роскошный особняк, построенный в двадцатые годы прошлого века. Новоселье не обошлось без отрадного сюрприза. Разбирая бумаги, оставленные прежними хозяевами, Лёва наткнулся на вырезку из газеты полувековой давности. Заметка была коротенькой, но в ней, теперь уже его, адрес упоминался в связи с проведением благотворительного ужина, организованного известной в кинематографе персоной. И под заметкой – снимок именитых гостей за столом. Миновало некоторое время, и на Лёвину голову свалился другой сюрприз, уже иного свойства.
Однажды утром, возвращаясь из синагоги, Лева случайно задрал голову возле своего дома и обомлел! Как раз накануне муниципальная служба проредила разросшиеся ветви огромных деревьев, заслонявшие до сих пор часть фасада. Раньше дома на улице утопали в зелени, а теперь они, непривычно оголённые, невольно притягивали взор к открывшемуся архитектурному великолепию. Но собственный дом привлёк его внимание не полетом воображения зодчего, а совершенно другой особенностью.
Лёва буквально застыл на месте и, ошарашенный, с мистическим ужасом разглядывал предмет, о существовании которого не подозревал. Черепичную крышу украшал затейливый флюгер в виде испанской каравеллы-редонды. Сработанный небесталанным кузнецом, флюгер был довольно крупным и сейчас, не скрытый листвой, хорошо просматривался на фоне голубизны неба. Прямые паруса каравеллы несли на себе кресты тамплиеров – узнаваемые знаки ордена рыцарей Храма Соломона. На каждом парусе – по одному кресту.
Не посвяти себя Лёва духовным исканиям, не стань он прихожанином хасидской синагоги, – ликовал бы сейчас по поводу оригинальной находки. А не сложись его настоящее, как сложилось, Лева, вероятно, не обратил бы внимания на флюгер – крутится себе, ну и пусть крутится по прихоти ветра. Но обнаружить христианский символ, венчающий его собственное жилище! Кресты над домом хабадника? Шокированный открытием, Лёва не мог двинуться с места, будто ослеплённый языческим огнём, на который не разрешено смотреть, и поплатившийся за нарушение запрета.
Приглашённый в срочном порядке кровельщик снимать флюгер наотрез отказался.
– В этом районе? – усмехнулся он. – Без письменного разрешения городских властей? Моя лицензия стоила слишком дорого, чтобы её лишиться. Сожалею, но вам придется обратиться к кому-нибудь другому.
Лёва подумал, что тот набивает цену, и позвал человека попроще – из эмигрантов, но оба словно сговорились.
– Историческое место, – заявил Левин соотечественник. – Здесь гвоздя нельзя вбить без инспектора, не то что самовольничать. И хоть вы у себя во владениях, перекраивать их чревато серьёзными последствиями.
Человеком он был словоохотливым, а вот каким специалистом – узнать Лёве так и не пришлось. Тот болтал минут десять, потом почесал затылок, вроде собираясь рискнуть, чтобы не упустить клиента, но отчего-то передумал:
– Нет, не возьмусь.
Третий мастер на все руки, рекомендованный Лёве в синагоге, даже не потрудился приехать, когда выяснил, в чём дело. И тоже категорически отказался снять флюгер.
– А чем вам эта железка мешает? – полюбопытствовал он.
– Скрипит. Спать не дает, – раздраженно ответил Лёва, потеряв терпение от единодушия людей, которым за плевую работу собирался заплатить, сколько те потребовали бы. Конечно, он мог нанять нелегала – латиноамериканца, но, пораскинув мозгами, побоялся связываться: не ровен час, сорвётся с крыши, и тогда уж точно хлопот не оберешься.
Идея избавиться от злополучного флюгера не шла у Лёвы из головы, ему даже чудился слабый металлический скрежет, доносившийся откуда-то с улицы.
На следующий день соответствующее письмо ушло в один из департаментов городского управления, а ещё через неделю у Левы состоялась встреча с клерком из отдела по надзору за жилым фондом, попадающим под статус архитектурных памятников. Приехала молодая серьёзная девушка, аккуратно запротоколировала Лёвины жалобы на скрип флюгера и убыла восвояси. Вскоре ему отказали. Как говорилось в официальной бумаге, оснований для демонтажа декоративного элемента конструкции инспектор не обнаружил.
Однако Лёва не собирался отступать и потребовал дополнительного разбирательства. В итоге другой чиновник тоже не выявил свидетельств посторонних шумов. Он не поленился взобраться на крышу и, обследовав флюгер, обязал Лёву произвести необходимый ремонт.
– Ремонт? – удивился Лева. – Какой ремонт?
Он было собрался запротестовать по поводу ненужных затрат, но чиновник бесстрастно протянул копию его же письма. После этого Лёва уже не пытался затевать спор, но впервые в Америке сильно пожалел, что не может дать взятку. А ведь насколько легко решались проблемы в Горьком... И хоть мздоимцев на берегах Волги не водилось в несметном количестве, опыт не одного поколения его земляков вовсе не опровергал надежность проверенного способа обойти бюрократические препоны. Не говоря уже об эффективности взяточничества для устранения неизбежных сложностей в быту. Лева отнюдь не забыл, как постоянно держал в водительском удостоверении червонец, как клал в паспорт четвертной для администратора гостиницы. Пятёрочку совал швейцару в ресторане и трешку – продавщице в гастрономе, переплачивая за бутылку дефицитного шампанского на Новый Год. А уж в домоуправлении, «подмазав», и подавно решал любые задачи. Да разве только живым помогало денежное подношение в конверте?
– Аидише коп, – с уважением отзывалась о Леве бабушка Фира. Для её мужа – своего деда Аарона – он выхлопотал место на «Красной Этне», на закрытом уже нижегородском кладбище со старым еврейским участком. Заплатил кому надо, чтобы отдать последний долг любимому человеку, и жил потом с чистой совестью, что похоронил того, как подобает.
«...Да уж, хабар. Воистину универсальный инструмент. Куда ж без взяток? Они, хоть и порицались обществом, но делали жизнь легче. Вот и выходит, что не было худа без добра. По крайней мере, пустяковый вопрос там не превратился бы в проблему. Здесь же бери и бейся головой об стенку, потому как жестяные паруса с крестами, видите ли, художественная деталь исторического объекта», – досадовал Лёва, распрощавшись с чиновником.
Только и оставалось, что обратиться за советом к раввину Элиэзеру. Однажды тот избавил Леву от сомнений, выслушав стыдливое признание советского эмигранта по поводу необрезанной крайней плоти. Лева тогда только вступал в еврейскую жизнь, и раввин, уловив замешательство взрослого мужчины, успокоил его в два счета.
– Если мальчик не обрезан в детстве, – рассудительно заметил он, – ему потом, когда вырастет, следует самому позаботиться об исполнении завета с Создателем. Это сделать никогда не поздно. Обрезание станет твоей мицвой.
Теперешние же обстоятельства Левы, похоже, не решались столь просто и скоро.
 «...Ну, не съезжать же отсюда из-за этой дурацкой вертушки?» – размышлял он, не зная, что предпринять. С тем и пришёл к старику-раввину, слывущему в округе цадиком, и рассказал о практически безвыходной ситуации, в которой внезапно оказался. И на перипетии со злосчастным флюгером посетовал, и о предпринятых шагах поведал, и самое главное от раввина не утаил. Как с родным отцом поделился, не рисуясь и не выставляя себя жертвой каверзных обстоятельств.
А самое главное состояло в том, что Лёва категорически не хотел менять жилище. То есть, об этом не могло идти и речи! Причин нежелания враз освободиться от проблемы существовало несколько, но Лёву останавливала лишь одна. Она-то и изводила его: он слишком хорошо понимал, что при любом раскладе такой дом купить уже не удастся.
– Надеюсь на вашу мудрость, ребе, – почтительно заключил Лёва.
Вопрос, как ему показалось, поставил раввина в тупик. Тот, медленно поглаживая седую бороду, задумался, потом сдвинул брови, нахмурился, но так ничего и не ответил.
– Приходи завтра, – наконец сказал раввин.
В эту ночь Лева заснул без тягостных терзаний. Бремя нравственной ноши, переложенное на плечи наставника, многоопытного в толковании законов веры, уже не конфузило и не давило. Лёва даже вспомнил о супруге, как о женщине. Она посапывала в своей постели. Их разделял узкий проход между кроватями, и Лёва мог дотянуться до неё рукой, но так и не прикоснулся к жене, самоустранившейся от сумятицы с флюгером. Она считала затруднительное положение целиком заботой мужа – хозяина и главы семьи. Лёве же, привыкшему чувствовать поддержку Ленки, только и оставалось, что положиться на подсказку раввина.
Однако тот Лёву несказанно разочаровал. Когда он чуть свет, пришёл в синагогу, рав Элиэзер – обычно первый на утренней молитве, в зале отсутствовал. Место возле парохета пустовало, и Лёва нашёл раввина в библиотеке. Старик сидел за столом, низко склонившись над книгой.
– Ребе, – осторожно окликнул его Лёва. Раввин, погружённый в текст, не сразу оторвался от чтения. Лишь перелистнув страницу, он поднял глаза, спокойные и отрешённые от повседневных хлопот – безмятежные глаза мудреца.
– А, Арье, – раввин испытывающие посмотрел на Лёву, словно примеряя к человеку, получившему лишь светское образование, готовность к глубокой мысли, которую ему предстояло постичь.
– Ответ мой тебе будет коротким.
Он знал, что Лёва чает услышать незамысловатый рецепт, точный, как предписание или инструкция, примиряющий его с собственной совестью. Это стремление снять с себя моральную ответственность не стало для раввина чем-то новым – Лёва был не первым и не последним человеком, старавшимся отыскать не столько верный путь, сколько удобный и безболезненный компромисс. Таких людей раввин на своем веку повидал немало. Он чуть помедлил и, не опасаясь быть неверно понятым, проговорил:
– Всё в руках Небес, кроме страха перед Небесами. Так нас учит Талмуд.
  Лёва талмудистом не был, и потому откровение, заложенное в древнем изречении, не пролилось на него тем же благодатным светом, каким сияло для раввина.
– Это всё?
– А разве недостаточно?
– Так как же мне поступить, ребе?
– Ты должен решить сам.
И, заметив растерянность Лёвы, но, нисколько не удивившись его реакции, добавил:
– Ѓа-Шем дал возможность тебе приехать в Америку. Его же деяние – наставить тебя на путь Веры. И подбросить тебе шанс купить дорогой дом, который ты так любишь, тоже Его Промысел. Теперь твой черед быть любезным Творцу. Как? Пусть тебе подскажет сердце. Я бессилен против твоей свободы выбора. Она дарована не мной, и не мне её у тебя отнимать.
У раввина просветлело лицо. Он положил ладонь Лёве на плечо, как сделал бы это его отец в важный и памятный для них обоих день, благословляя сына открыть ещё неоткрытое.
 – Твоё предпочтение, – в каком доме жить. Твоя дилемма – подымать голову и смотреть на флюгер или не замечать противное взору. А сделанный выбор будет проявлением твоей воли. И только твоей.

Виктор Бердник