Уже две недели прошло после долгого разговора с молодой журналисткой, а профессор Владимир Павлович Эфроимсон1 никак не мог успокоиться. Хотя, как говорил шутя о себе сам учёный, он был «стреляный жизнью». Причём во всех смыслах этого выражения. Прекрасно понимал, что интервью популярный журнал заказал не случайно. Приближается его юбилей. Восемьдесят лет, как не крути, а – дата солидная. И никто из его коллег, основателей современной генетики не дотянул до такого возраста. Причём не только из-за слабого здоровья…
Теперь интервью опубликовали, посыпались звонки. Конечно, это не первый его и о нём материал в печати. Были публикации и посерьёзней. А сколько рукописей ещё лежит в его столе, дожидаясь возможности появиться в советских изданиях. Каждый фолиант – пионерское направление в науке. Даже по названиям, как говорят сейчас молодые, это и ежу понятно: «Генетика гениальности», «Педагогическая генетика», «Генетика этики и эстетики». Но тщательные рогатки советской цензуры с прошлым его биографии преодолеть невозможно. Две судимости, да ещё обе по пятьдесят восьмой статье, связанной с контрреволюционной деятельностью, для Главлита2 значат гораздо больше, чем любые рецензии членов самых знаменитых академий наук.
Почему же именно вокруг этой публикации, который день крутятся его мысли? Может быть потому, что сразу почувствовал: миловидная журналистка хорошо подготовилась к беседе. Тщательно проштудировала его биографию, и со многими работами познакомилась. Её вопросы задевали болевые места, связанные с поиском научной истины в любимой им генетике, неожиданные повороты его служебной карьеры и жизненной судьбы. Ещё недавно многие темы даже известные журналисты боялись затрагивать и шарахались от него, если понимали, к чему он клонит.
Эфроимсона всегда удивляло почему, к примеру, о любви или других привязанностях человека написано неисчислимо литературы самых разных жанров, а о драматических поисках научной истины – до обидного мало. Хотя её отыскание является важным смыслообразующим фактором бытия. Ещё Владимиру Павловичу вспоминалась небесная глубина глаз журналистки, её взгляды, переполненные восторженным удивлением, когда он отвечал на заданные вопросы, или рассказывал что-то из собственной биографии.
После встречи Эфроимсон провожал журналистку до троллейбусной остановки. Когда он возвращался, из лифта вышел сосед, выносивший в мусорный ящик новогоднюю ёлку. Между её иголками ещё празднично белели кусочки ваты, а в кабине лифта остался смолистый запах хвои. В голове учёного, привыкшей выискивать и фиксировать связи во всем происходящем, тогда мелькнуло: овеществлённые признаки грусти по пролетевшим праздникам и надеждам….
А, возможно, проведённое интервью и журналистка, подготовившая материал к печати, запомнились ему ещё вот чем. Собственными колебаниями между желанием услышать несколько самых главных вопросов и сомнением в необходимости их публичного обсуждения. В глубине души Владимиру Павловичу очень хотелось, чтобы его спросили, к примеру, как любимая им наука генетика объясняет, почему из поколения в поколение в российском, а теперь и в советском обществе даже в интеллигентной среде отчетливо проявляется антисемитизм. Или, как могло получиться, что громадная страна, первая объявившая миру, что видит своей главной целью создание счастливого общества для всех своих граждан независимо от их происхождения, личного богатства, так и не выполнила своих обещаний. Зато почему-то сотни тысяч, таких как он её солдат, которые очистили Европу от фашистских концлагерей, оказывались позднее в таких же условиях уже в собственной стране.
Да, намеками, между слов они как-то касались этих жгучих тем, но ему хотелось говорить о таком во весь голос. Свое состояние Эфроимсон сравнивал с переживаниями девушки, почувствовавшей в себе биение зарождавшегося ребёнка. Она готова закричать от нахлынувшей радости, но отчётливо понимает, что родители и все её окружение не воспримут и не обрадуются, узнав, про неожиданную беременность…
Нет, в его жизни бывали случаи, когда он, вопреки возражениям Марии3 выплескивал вслух наболевшее, но, остынув, понимал, что, в конце концов, права оказывалась она. Вокруг ничего не менялось, зато на их голову сваливались новые неприятности. При первом общественном просмотре документального фильма «Звезда Вавилова» в Политехническом музее он не выдержал, озвучил то, о чём думали многие, сидевшие в зале. Он видел, как они виновато наклонили головы, когда неожиданный шквал аплодисментов расплескал его собственные сомнения и колебания. Но окончательный результат-то оказался плачевным4.
Позднее он понял, что был не прав, назвав фильм полуправдой. В жизни всё гораздо сложнее. Правду часто приходится давать людям в умеренной дозе. Она как радиационное облучение: при внезапности и переизбытке может не лечить, а вредить человеку….
Для Владимира в детстве оказалось шоком, когда он узнал, что не русский. В их обрусевшей еврейской семье все говорили только на русском. А в московском дворе кто-то из мальчишек обозвал его жидом. Вечером Эфроимсон поинтересовался у отца, что означает такое слово. Выслушав объяснение, уточнил:
– Папа, а ты и дедушка евреи? И я тоже, выходит, еврей, – сделал вывод ребёнок.
Ожог от полученной информации оказался сильным, и ум маленького Володи ещё долго крутился вокруг этой темы. Отец на мучивший сына вопрос, почему не любят евреев, чтобы разрулить ситуацию, ответил так: на евреев недовольно косятся в любой стране, а не только в России. Но, ни одно государство без них обойтись не может. Знания и ум нужны всюду и всем. А евреи любят учиться…
Так исподволь у ребёнка формировалась вера в неиссякаемые возможности науки, необходимость постижения её закономерностей и соблюдения их истинности. Возможно, такое объяснение как-то подогрело и его интерес к занятиям, изучению иностранных языков для лучшего постижения разнообразия всего живого. В результате в семнадцать лет, несмотря на строгий экзаменационный отбор, – поступление на биологический факультет физико-математического отделения Московского государственного университета.
А через четыре года он получил первый удар за преданность любимой науке. Его исключают из вуза потому, что оказался единственным студентом, который выступил в защиту своего прекрасного педагога Сергея Четверикова5, обвинявшегося в приверженности к троцкизму. Хотя главной причиной гонения являлось социальное происхождение учёного, выросшего в семье крупного русского фабриканта. Происшедшее стало важной подсказкой: во-первых, не только национальные особенности определяют главные качества и поведение личности. Во-вторых, за отстаивание научной истины нужно бороться.
За что, донимала журналистка, он дважды осуждался как враг народа. Над этим Эфроимсон размышлял много и сам. И после вежливых разговоров со следователями НКВД на Лубянке, отправивших его на три года в таёжный лагерь Кемеровской области ещё до войны. И во время второго раза в Казахстанском лагере для политзаключенных, уже после войны, когда он начал открытую борьбу с идеями академика Лысенко. Там среди осуждённых было удивительно много талантливых учёных, писателей, артистов. И сам собой напрашивался вопрос: почему советское государство боится неординарных людей, стремится их уничтожить. Причём самых одарённых – в первую очередь. Размышления о сути естественного отбора подсказывали Эфроимсону, что таланты не любят и не желают подчиняться. Они протаптывают свою дорогу во всех сферах жизни. А государство строится на строгом соблюдении дисциплины. Хотя всякая монополия – путь к деградации не только личности, но и власти. А если к неограниченной власти в науке или стране приходит человек, который руководствуется личными интересами, для общества это угроза страшнее атомной бомбы.
Творческие люди память о себе оставляют по-разному. Одни расширяют горизонты науки, пишут хорошие книги. Другие стремятся улучшить общество. Бывает, что книги сжигают, а памятники – сваливают. Но жизни таких людей в генетической памяти народов остаются. Со временем наука подскажет, как правильно управлять этой памятью.
Учёный может и ошибаться в поисках истины. Развитие науки со временем поправит его. Но, то, как искал и отстаивал он свою истину, останется людям навсегда бесценным моральным опытом. Главное, любить научную истину, больше, чем самого себя.
Именно в годы пребывания в Степлаге6 когда им осмысливались результаты накопленных научных опытов, он уже начинал догадываться: власти имманентно свойственно продвигать вверх прохвостов и мерзавцев. Дело не только в его научных убеждениях, идущих вразрез с партийными установками, трактовавшими генетику как буржуазную лженауку. Беда заложена гораздо глубже, в самой системе, на которой строится жизнь страны. Сейчас это им понимается уже отчетливо7.
А прошедшее интервью растеребило прошлое, воскресило желание кричать о пережитом во всё горло, чтобы на его примере как можно больше соотечественников помнило и знало, что линия фронта понятие относительное. Она проходит не только в районах боёв, но в тиши научных лабораторий, по страницам написанных книг и в душах людей. Ни аресты, ни концлагеря и многолетние старания кгбешников заставить его отказаться от собственных взглядов, сделать из него осведомителя оказались безуспешными. Скорее наоборот. Чем тяжелей выпадали испытания, тем больше укреплялась его вера в альтруизм, понимание, что именно эти качества играют важнейшую роль в очеловечивании личности.
Когда его полностью реабилитировали, он обратился в КГБ за разрешением ознакомиться со своим личным делом. Больше всего Эфроимсона взволновали не страницы с протоколами давних его допросов, не неожиданные показания полузабытых свидетелей. А чёткое резюме какого-то важного чина на титульной обложке его пухлой папки: «Вербовке не подлежит». Для него оно стало величайшей наградой. Не меньшей, чем три боевых ордена и восемь медалей, полученные в годы войны.
Воспоминание о фронте помогли профессору воскресить в памяти, где же он видел ту голубизну глаз, которая вспомнилась ему при встрече с журналисткой….
Когда наши войска вступили в Восточную Пруссию, медсанбат их полка разместили в домах местных жителей. Ему, говорившему на немецком, как и на русском, было интересно выведать мысли и чувства тех, кто ещё недавно восхищенно вскидывали руки, слушая выступления фюрера. Хозяйка, выделившая ему комнату, носила пенсне, как дореволюционные интеллигенты. Преподавала в школе немецкий язык и литературу. По вечерам Эфроимсон старался разговорить её. Выведывал о соотношении учебных часов на теоретические темы и практические занятия, спрашивал, как учителя объясняли выдающиеся достижения учёных не арийской нации, затрагивал и другие темы. Учительница рассказывала ему об отрядах гитлерюгенда, о клятве на верность Гитлеру, которую давал каждый вступающий в них подросток.
Эдакие вечерние интервью на кухне за стаканом чая, сахар к которому обеспечивал Владимир. От этих рассказов сердце Эфроимсона заволакивало тоской: он узнавал собственное детство.
Голубые глаза немки от стёкол очков казались очень большими и вначале смотрели на неожиданного собеседника с пугливой настороженностью. Она всё время косилась взглядом на стенку, где висела фотография её мужа в офицерской форме. Угол снимка прикрывал чёрный траурный треугольник. Эфроимсон удивлялся тому, как не увязываются пенсне с офицерской формой…. Фрау призналась, что муж служил интендантом, погиб под Москвой. Постепенно настороженность голубых глаз хозяйки сменилась на любопытство.
Но в один из вечеров она встретила его разъярённой, в слезах. Оказалось, солдаты, проходившие через посёлок, изнасиловали трёх учениц из её школы. Несколько малолетних девчонок, пострадавших таким же образом, немка приютила в своем доме. Эфроимсон понял: необходимо принимать срочные меры. Вечером он написал докладную и передал её прокурору армии.
Конечно, он понимал, чем может обернуться для него такое заступничество. И вовсе не сентиментальность руководила им. За годы война на фронте пришлось повидать многое. Их часть освобождала Майданек. На складах этого концлагеря Эфроимсон видел гору детской обуви, оставшейся от задушенной в газовых камерах детворы. До сих пор ему иногда снится пара ботинок из той кучи. Их шнурки, чтобы не запутались, аккуратно связаны бантиком, изнутри выступают кожаные язычки с нарисованными красным и синим слониками. Догадливые родители позаботились, чтобы ребёнок не путал какой нужно одевать на правую и левую ноги….
Но одно дело воевать с теми, кто створяет такое зло, и совсем другое – мстить за него их детям. Только правда пугает негодяев всегда. Через четыре года после войны, за ту докладную, которую он написал на фронте, научные противники обвинили его в клевете на советскую армию и загнали в лагерь…
Когда в конце беседы журналистка неожиданно поинтересовалась, а считает ли Эфроимсон себя человеком счастливым в личной жизни, он почему-то разоткровенничался. Вспомнил Киплинга8, который писал: «Мужчина помнит первую женщину, последнюю и единственную. Ему же, несмотря на все трудности, повезло в жизни потому, что у него все трое слились в одну…»
Сейчас он сомневается, а нужно ли было затрагивать эту тему вообще. Хотя, если разобраться, вся жизнь человека – тоже интервью с самим собой. Оно станет интересным многим только тогда, если будет добрым и искренним. Пусть люди узнают кусочки из его жизни. Возможно, в мире от этого станет чуточку лучше.
-------------------------------------------------------------------------------
1). Эфроимсон Владимир Павлович (1908-1989 г.г.) – доктор биологических наук, профессор, доказавший в своих работах, что на многие функции человека, связанные с его интеллектуальной активностью, гениальностью и достижениями в различных сферах деятельности, влияют не только социальные, но и генетические факторы. Активно разоблачал псевдонаучные теории академика Т.Д. Лысенко.
2). Главлит – Главное управление по делам литературы и издательств, осуществлявшие в СССР с 1922 по 1991 год цензурный надзор за всей печатной продукцией.
3). Мария Григорьевна Цубина – жена Владимира Эфроимсона.
4). Из выступления Владимира Эфроимсона после просмотра фильма «Звезда Вавилова» в 1985 году: – …Я не обвиняю авторов фильма в том, что они не смогли сказать правду о гибели Вавилова. Они скромно сказали – «погиб в Саратовской тюрьме»… Он не погиб. Он – сдох! Сдох как собака. Сдох он от пеллагры – это такая болезнь, которая вызывается абсолютным, запредельным истощением. Именно от этой болезни издыхают бездомные собаки. Наверное, многие из вас видели таких собак зимой на канализационных люках… Так вот: великий ученый, гений мирового ранга, гордость отечественной науки, академик Николай Иванович Вавилов сдох, как собака в саратовской тюрьме… См. Елена Кешман «ВЕТВЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ».
5). Четвериков Сергей Сергеевич (1880-1959 г.г.) – выдающийся русский и советский биолог, основоположник популяционной генетики.
6). Степлаг (Степной лагерь) – особый лагерь для политзаключенных, управление которого располагалось в Карагандинской области Казахстана.
7). В шестидесятые годы Эфроимсон пришёл к выводу: «Эта система привела к определенным принципам социального отбора, когда на вершину социальной лестницы пробираются наименее честные, наименее думающие, наиболее послушные люди, а одарённые, талантливые, ищущие, неконформистские личности отметаются безжалостно на самых ранних этапах, на самых первых стадиях отбора».
8). Джозеф Редьярд Киплинг (1865-1936 г.г.) – известный английский писатель, поэт и новеллист.
Илья СТАРИКОВ
