В ЛОДКЕ С ИИСУСОМ

Встреча с Богом бывает раз в жизни. Однажды (это было в 1921 году) Йегуда Габай (Габи) – 17-летний репатриант из России – отправился из Хайфы посмотреть Тель-Авив. За короткое время пребывания в Эрец-Исраэль он ещё не видел ни улиц этого города, ни его первых жителей, которые, по свидетельству очевидцев, похожи на жителей Одессы – места, откуда Йегуда был родом. Когда выпал свободный от пробивания в скалах дороги Афула – Нацерет день, Йегуда отложил кирку и отправился в путь. В Тель-Авиве он мечтал посмотреть на гимназию «Герцлия». Дело в том, что его мать всю жизнь мечтала, чтобы её сын Габи поступил в эту гимназию, о которой она однажды вычитала в одесских газетах.

И вот он, Габи, идёт по тель-авивским улицам и ищет эту гимназию. Сюрприз поджидал его в самом начале поисков – оказалось, что апельсины в Тель-Авиве удивительно дёшевы. И Габи запасся ими на весь день: завтрак, обед и ужин. Апельсины, единственное, что Габи запомнил о Тель-Авиве. То ли он потерял сознание во время своего путешествия, то ли уснул. Но когда открыл глаза, обнаружил, что находится в лодке, которая плывет по Кинерету, а правит ею сам Иисус Христос. Потом Иисус превратился в молодого араба, который сказал Габи, что везёт его в больницу.

Где и как Иисус обнаружил Габи, осталось неизвестным, да и спросить не у кого было. Врачи говорили только о его болезни – малярии, а на вопрос Габи, где тот, который доставил его, пожимали плечами. А друзья-каменотесы во время коротких перекуров говорили, что происшедшее с ним – скорее всего, знак того, что придёт час и с Габи произойдёт нечто необыкновенное. Никто из них не знал, что на судьбе Габи уже стояла печать лицедейства.

В ПОИСКАХ БУДУЩЕГО

В 1925 году в ивритских газетах Эрец-Исраэль появилось объявление о наборе в театральную студию «Огель» («Шатёр»), которая открывалась в Тель-Авиве. Дал это объявление актёр Моше Галеви, приехавший из Москвы и оставивший там и театр «Габиму», и свою красавицу-жену, актрису Ханну Ровину. Приехал с одним желанием – создать еврейский театр на Святой земле. Причём на иной, отличной от других театров, основе.
Моше Галеви хотел собрать вокруг себя молодёжь, не отягощенную знаниями академических законов лицедейства. Так, по его мнению, создаётся всё новое: и новая еврейская страна, и новый еврейский театр, и новая еврейская жизнь.
Галеви искал будущих актёров не только через газету. Он разъезжал по стране, встречался с молодыми репатриантами. Мне неизвестно, как именно встретились Моше Галеви – будущий режиссёр театра и Йегуда Габай – в будущем один из ведущих актёров этого театра. Может быть, Габи прочёл объявление в газете, а может быть, Моше, проезжая по дороге, обратил внимание на статного юношу, пробивающего в скале дорогу. Но главное, наверное, в том, что Габи был принят в драматическую студию, выросшую затем в театр «Огель».
С молодыми студийцами работали известнейшие еврейские деятели. Поэты Бялик и Черниховский учили молодых актёров – выходцев из России и Польши – литературному ивриту. (К слову, Габи тогда уже знал иврит: в Одессе он окончил хедер.) Сценическому движению их обучала известнейшая в те годы в Палестине учительница танцев и гимнастики госпожа Орнштейн, которая одной из первых открыла в Палестине студию балета. А музграмоту преподавали им профессор, пианист Шор и композитор Энгель – тот самый, что написал музыку к первому габимовскому спектаклю «Дибук».

И БЫЛ ВЕЧЕР, И БЫЛА СЦЕНА

В 1928 году по всему Тель-Авиву были развешаны написанные от руки объявления, извещавшие, что в студии «Огель» состоится представление по рассказам Ицхока-Лейбуша Переца. И вот какое совпадение – в той самой гимназии «Герцлия», о которой так мечтала мать Габи.
Не все актёры в тот первый вечер лицедействовали на сцене. Но все так или иначе были задействованы в спектакле: кто поднимал или опускал занавес, кто расставлял декорации или помогал одевать актёров.
Следует сказать, что до этого вечера весь свой первый лицедейский (1925) год – молодые актёры только учились и репетировали. Утром и днём они вкалывали на «чёрной работе», а по вечерам постигали актёрское мастерство и другие премудрости театра.
Однажды лицедеи, а среди них были мастера на все руки – не только каменотёсы, которые, как Габи, дробили скалы, но и плотники, каменщики и маляры – устроили пикник. В те времена пикники проводились на берегу моря, неподалеку от Тель-Авива. Ныне это улица Ха-Яркон. И во время пикника они начали возводить для своей студии деревянное помещение. Со временем пристроили к нему столовую. В этой столовой студийцев подкармливали три раза в день. Замечу, что на обеды в эту столовую любили захаживать (и кушать!) еврейские политические деятели тех лет. В семейном альбоме Йегуды Габая хранится фотография, на которой запечатлен Бен-Гурион за актёрским столом и актёрской едой. Но на Ха-Ярконе студийцы только репетировали и столовались. Сцена же, которую оплачивал Гистадрут, находилась в центре Тель-Авива.

ВАШ ВЫХОД, ГАБИ!

Это была немного сатирическая и несколько социалистическая пьеса «Даягим» («Рыбаки», режиссёр Моше Галеви, музыка – Йоэль Энгель, 1927 год.) Главную роль – моряка-бунтовщика Герда – играл Габи.
Вот сюжет этой пьесы: заводила Герд поднял революцию, потому что им, рыбакам, дали плохое судно. Все, в том числе и хозяин, знают, что посудина никуда не годится. И всё-таки хозяин посылает рыбаков в море. Рыбаки, конечно же, обречены, но перед гибелью они восстают против хозяина-буржуя. В бушующем море, на палубе тонущего корабля они успевают устроить ещё и танцы пролетариата.
«Рыбная» пьеса была в репертуаре театра многие годы. Её приходили смотреть рыбаки яффского порта, а также хозяева рыбных магазинов и лавочек.
Через много лет, когда Габи с Женей Бергер – женой, художницей и сценографом – зашли в рыбный магазинчик на Дизенгоф, один из продавцов узнал актёра: «Я видел тебя в «Даягим»! – и отобрал для Габи самую лучшую рыбу.
Габи был ещё и художником. Он нарисовал свой автопортрет в гриме и одежде своего первого героя. Грим рыбака-заводилы напоминает мне гениальную киноленту «Кабинет доктора Калигари», в которой немецкий экспрессионизм – в каждом кадре и на каждом лице.
В «Даягим», как, впрочем, и во многих других спектаклях, у Габи был дублер – замечательный актёр Сеня Цеховал. У него был небольшой опыт появления перед зрителями, и, видя, как волнуется Габи, в каком он шоке, порекомендовал ему выпить соточку коньяка перед выходом, объяснив, что так можно почувствовать себя более уверенным.
Габи купил стограммовку, положил в карман и очень уверенно вышел на сцену. Он блестяще отыграл роль молодого бунтовщика и вернулся за кулисы. Ему казалось, что коньяк помог. Но какой же был у него шок, когда, засунув руку в карман, он обнаружил, что к бутылочке так и не притронулся. А ведь был в полной уверенности…
Габи и Сеня были очень похожи. После рыбаков они стали дублировать друг друга и в ролях героев-любовников – оба статные и красивые. Но Габи мечтал играть иные роли, ибо герои-любовники, по его мнению, во всех пьесах похожи друг на друга.

ВСЁ НАЧАЛОСЬ С «ТРЁХГРОШОВОЙ ОПЕРЫ»

Не может такого быть, чтобы новый еврейский театр, в котором режиссёр и почти все актёры – выходцы из Российской империи, не обратили бы свой взор к русской литературе.
Второй выход Габи состоялся в спектакле «На дне» – по пьесе Горького. И хоть роль там маленькая – городовой, но он сыграл её ярко и смешно. Об этом спектакле (в том числе и о маленькой роли Габи) писали все местные газеты. Габи стали узнавать в Тель-Авиве уже не только торговцы рыбой, но и почтенные отцы семейств. А вот дети этих почтенных семейств, некоторые романтические еврейские девушки, стали поглядывать на Габи после «Трёхгрошовой оперы», в которой он сыграл обаятельного соблазнителя Мекки-Сакин (Мекки-Нож).
С этой роли началась не только его яркая актёрская карьера (более 120 ролей), но и настоящая (на всю жизнь) любовь к Жене Бергер.
Жизненные пути двух молодых людей – актёра и художницы – переплелись в той самой брехтовской «Трёхгрошовой опере». Вот как это случилось.
В 1933 году немецкий режиссёр Вольф был приглашен в Палестину ставить «Трёхгрошовую оперу» в «Огеле». И режиссёр решил привезти «своего» сценографа. Выбор пал на художницу Женю Бергер, которая училась в Германии в художественной академии. За время учёбы она успела принять участие в постановке детского спектакля по сказке Андерсена, режиссёром которого была дама из России. В спектакле были заняты дети известных эмигрантов, таких, например, как актёра Михаила Чехова, критика Альфреда Кера. Сценография Жени Бергер понравилась Вольфу, и он привлек её к постановке «Трёхгрошовой оперы». Художнику в этом спектакле надо было решить много вопросов, в том числе придумать костюм для главного героя – Мекки-Ножа.
(Забегая вперёд, скажу: Женя Бергер была художником и сценографом многих спектаклей палестинских, а затем – израильских театров, в том числе «Царь Соломон и сапожник» («Огель», 1943), «Бар Кохба» («Огель», 1945), «Хованщина» (Израильская опера, 1952), «Братья Карамазовы» (Габима, 1956) – а её скульптуры и картины были представлены на многих выставках. В 1953 году она вместе с друзьями основала деревню художников Эйн-Ход).
Но вернёмся к «Трёхгрошовой опере». По замыслу режиссёра Вольфа, на сцене установили железную решётку (Мекки-Нож сбегал из тюрьмы) и Габи должен был влезть на неё и прыгнуть вниз. Были и другие придумки режиссёра. Но Габи был важен опыт немецких актёров. И он часто встречался с художником Женей Бергер, которая видела «Трёхгрошовую оперу» в Германии, и Габи старался узнать у неё, как играли ту или иную сцену немецкие актёры.
По ходу действия Мекки-Нож покорял дочку полицейского, в то же время ухаживал за дочкой мещанина, а встречался с девушкой из публичного дома. От Габи со сцены (как, впрочем, и в жизни) веяло сексуальностью. После этой пьесы за Мекки-Ножом бегали все тель-авивские девушки.
А вообще-то это была весёлая пьеса, и ничего по Станиславскому – «верю – не верю» – в ней не было. В брехтовской пьесе Габи играл Мекки-Ножа, как своего любимого бабелевского героя Беню Крика.
Но Одесса оставалась только на сцене и в воспоминаниях, а в жизни он хотел быть настоящим израильтянином. Даже дома он заставлял свою жену Женю Бергер, которая в то время ещё плохо знала иврит, говорить только на этом языке. Он принципиально не отвечал ей по-русски. Но делал это только до тех пор, пока она не овладела ивритом.
Если Габи один бродил по улицам, уходил к морю или сидел в кафе «Касит» – значит, он подмечает детали для нового образа. В кафе «Касит», что расположено на улице Дизенгоф, любили собираться молодые актёры, художники, писатели… Они любили это место ещё и потому, что хозяин иногда угощал за свой счёт. На стенах кафе художники оставляли автографы и рисунки. А потом умер хозяин, за ним – через полгода – и его сын. Затем какой-то богач купил картины и автографы, начертанные на стене. Но кто-то всё-таки надоумил новых владельцев выставлять на прилавке «Касита» фотографии тех, кто когда-то сюда приходил. Хоть таким образом поддерживать блестящую историю этого места.

ТРАГЕДИЯ СЫНА КОРОЛЯ

Над судьбой «Короля Лира» – вымыслом Шекспира – не одно европейское поколение обливалось слезами. Обливались слезами и в Эрец-Исраэль. В этом спектакле Габи играл Эдуарда – сына короля Лира (режиссёр Моше Галеви, 1941 год). Во время перевоплощения своего героя (в безумца) Габи настолько выкладывался, что любил выпить «спиртовку». И артисту она помогала восстановить силы и сохранить душевное равновесие. (К сожалению, ныне рецепт «спиртовки» утерян!).
Смею предположить, что актёрское перевоплощение в «Короле Лире» имело не только литературные, но и житейские (для Габи) корни.
Следует напомнить, что в СССР осталась семья Йегуды Габая. Её судьба сложилась следующим образом. Родители переехали из Одессы в Москву, потом в Ленинград. Вскоре мать Габи умерла от рака, отец – от голода в ленинградскую блокаду. Связь с братьями прервалась. И вот однажды, когда Габи узнал, что один из братьев умер, он немедленно вылетел (это было ещё в те времена!) в Москву. Один из пяти оставшихся в живых братьев не захотел с Габи встретиться – от страха. Но встреча всё-таки состоялась – договорились через кузину. Во время встречи Габи стал королем Лиром – ничего не помнящим, никого не узнающим, неизвестно, каким образом, очутившимся в этом месте: встречу с братом проводили тайно, в Ленинграде, на могиле матери – с одной стороны могилы стоял он, с другой – брат. По крови – родные, по виду – незнакомые.
А встреча с кузиной проходила так: она завела его в свою комнату в коммунальной квартире, заперла дверь, чтобы их разговор не слышали соседи, и неестественно громко стала говорить, что у неё всё в порядке. Потом прошептала ему, что это для тех, кто их прослушивает.
И только один родственник, который работал на каком-то продовольственном складе и не состоял в партии, встретил его пирогами и никого не боялся. Как считает дочь этого родственника, именно рассказы Габи о еврейской стране заставили её уехать в Израиль.

ЕВРОПА ПОД НОГАМИ

Были у Габи и более счастливые поездки. В 1934 году «Огель» отправился на гастроли в Европу. (Вторично это произошло в 1950 году, но в первый, и второй раз во Франции они играли в театре Сары Бернар) Во время первой поездки «Огель» дал гастроли в Лондоне, Париже. Риме, Варшаве. Полгода длились гастроли. О «чудесном театре из Палестины» писали многие европейские газеты, в том числе и «Последние новости», издававшиеся в Париже (под редакцией М.Л. Гольдштейна, позже П.Н. Милюкова, бывшего министра Временного правительства.) Интересно и то, что автором статей о спектаклях еврейского театра «Огель» был князь С.М.Волконский (иногда он подписывался Кн. С.М.).
Ознакомившись с его статьями, можно восстановить и репертуар заграничной поездки: «Иаков и Рахиль» (рецензия от 17 мая), «На дне» (рецензия от 31 мая), «Эсфирь» (рецензия от 2 июня), спектакль по произведениям Переса (рецензия от 3 июня).
В 1938 году «Огель» выступал в Египте – Каире, Александрии. Как вспоминает Женя Бергер, которая поехала вместе с театром, в Каире они играли «Йермиягу» и ещё две пьесы. В одной из них Жене пришлось выступать в массовке: сидеть на «крыше» декорации, а потом танцевать.
В один из свободных вечеров Габи и Женя посетили каирский театр, чтобы набраться зарубежного опыта. Но спектакль долго не начинали. Только через час на сцену вышел какой-то господин и сказал сначала по-французски, потом по-английски, а затем по-арабски, что театр, к большому сожалению, не сможет сегодня дать спектакль, ибо любовник примадонны укусил её в грудь и она не в силах выступать.

ЗАБЫТЫЕ ЛЕНТЫ

В Палестине съёмки в кино для актёров были мечтой – фильмов почти не создавали. Но в 1933 году Моше Галеви получил приглашение от одной из кинофирм Германии снять там картину. (Может, это была фирма, которая создала вышеназванную ленту «Кабинет доктора Калигари», а может, другая киностудия, но также работавшая в стиле немецкого экспрессионизма, которому были близки постановки театра «Огель».)
Желая получить визу в Германию, Моше обратился к мэру Тель-Авива, но тот убедил его, что в нынешние времена еврею в Германии, тем более – из Палестины, опасно не только работать, но и находиться даже проездом. Как явствует из письма мэра Меира Дизенгофа, отправленного в Яффо (23 апреля 1933 года) французскому консулу г-ну Бертрану, мэру удалось убедить режиссёра Галеви, «заинтересованного в кинопроизводстве» и имеющего «специальное приглашение германской кинокомпании», «обратить своё внимание в этом отношении на работу, проводимую на таком же производстве во Франции» и «моя личная рекомендация вместе со знанием нынешней ситуации в Германии убедила г-на Галеви поменять свой план, и теперь он хочет отправиться во Францию, чтобы изучить кинопроизводство и ситуацию там».
Можно предположить, что режиссёр Галеви выехал во Францию и пробыл там шесть – исходя из письма – месяцев. Может быть, его театр специально выехал за ним (подтверждение тому – гастроли «Огеля» в Европе в том же году), чтобы принять участие в съёмках?! Но, если это и так, то фильм ещё предстоит найти в архивах.
Доподлинно известно, что актер Йегуда Габай снялся в одном из первых художественных фильмов на Земле обетованной – «Над руинами», на историческую тему (режиссёр Аксельрод, 1934 год). В семейном альбоме Габи сохранился один-единственный снимок – кадр из фильма.
В ещё одном давнем израильском фильме «Их было десять», который частенько показывают по израильскому телевидению, Габай играл врача. Сюжет фильма актуален до сих пор: десять еврейских юношей основали новое поселение в Галилее. Их играли хорошие актёры. Но, к сожалению, никого из этой прекрасной десятки уже нет. В том числе и Габи (1905-1969).

ЗНАК СМЕРТИ

Лицедеи верят в приметы. Если в самом начале пути Габи оказался в одной лодке с Иисусом, причём не где-нибудь, а на Тивериадском озере, то понятно, что, приступая к очередному спектаклю, актёры не могли не обратить внимание на название «Кладбище машин» (1969 год). Это была модерновая пьеса. По всей видимости, у театра открылось второе дыхание, такое же лёгкое и безмятежное, как и в начале века. И вдруг им объявили: если такого-то числа не уплатите за аренду сцены, то можете не приходить.
Гистадрут, который оплачивал аренду, отказался субсидировать театр. Актёры Габи и Маргалит обежали все гистадрутовское начальство, всех депутатов Кнессета – никто не помог. На следующий день после извещения о снятии спектакля «Кладбище машин» (а точнее, о закрытии театра) на сцене, которую не захотел оплатить Гистадрут, играл другой театр. Название последней пьесы «Огеля» оказалось пророческим.
До последней минуты, даже на краю жизни, актёр, художник, один из основателей театра Йегуда Габай не смог простить Гистадруту гибели своего детища.

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ «ОГЕЛЯ»

У Габи были предложения перейти в «Габиму», но на каких (не птичьих ли?) правах он там будет существовать? Один из «огелевцев», перешедший туда, спустя некоторое время покинул чуждую для него «Габиму». Габи понимал, что и он может оказаться в таком же положении. И тогда он стал искать спасения в прошлом. А в прошлом он рисовал – причём достаточно интересно, но бросил это занятие, как только встретился с художницей Женей Бергер. Он отдавал должное её таланту.
Была в его прошлом ещё одна страсть. С самого начала своей театральной жизни он собирал всё – бумажку или даже билет – что касалось его любимого театра. В «Огеле» у него был даже маленький сарайчик, где он хранил декорации спектаклей, макеты, которые обычно выбрасывали. Кстати, многие макеты к спектаклям он делал сам. Ибо художники, которых приглашали на постановку, делали рисунки, но не умели изготавливать по ним макеты. Собирал он и критику, вырезки из газет, не говоря уже о фотографиях, костюмах, документах. Сначала – всё, что касалось его театра, потом – и других еврейских театров: «Габимы», Камерного, Оперного…
Когда закрыли «Огель», он всё перенёс к себе домой. В тот момент ему и пришла мысль создать театральный музей.
Сперва он снял комнату в подвале своего дома, потом переместился в другую, более просторную, затем обратился к мэру Тель-Авива с просьбой узаконить его музей. Габи получил поддержку, но просторного помещения так и не обрел.
Музей находится в Тель-Авиве и работает (если расписание ещё не изменилось) всего два дня в неделю, да и то несколько часов. Среди экспонатов – бесценные исторические документы: плакаты, приглашения, рисунки к спектаклям даже самого маленького еврейского театра или труппы. Есть даже тексты и нотная запись к спектаклям, которые ставились евреями в нацистских концлагерях. Есть документы из России, в которых говорится о создании еврейского театра – среди учредителей одного из них есть имя Хаима-Нахмана Бялика.
Когда открылся музей, Габи стал писать историю израильского театра. К сожалению, эта работа осталась незавершенной. Но даже в таком виде она содержит бесценные сведения – то, что раскопал и о чём писал Габи, никто не знал.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПРОШЛОГО

Йегуда Габай не мог простить смерти своего театра (1925-1969), и никогда не приходил на то место, на берег Средиземного моря, где «Огель» некогда находился. Но однажды его уговорили телевизионщики. Они собрались снять фильм, в котором он, Габи, по их замыслу будет рассказывать о своем театре некой молодой израильтянке. Габи согласился.
Грустно говорить, но, как утверждала Женя Бергер (1907-2000), во время съёмок он понял, что девушка его не слушает – какое ей дело до «Огеля» и до того, что на месте театра теперь возвышается громадная гостиница?! Она просто шла рядом и глазела по сторонам.
Но Габи продолжил рассказ о театре. И уже не по замыслу телевизионщиков, а по своему собственному, ибо вновь – и был вечер, и была сцена.

Ян ТОПОРОВСКИЙ