Среди фотографий и семейных документов, которые привезли в Израиль родные – вдова и дочери писателя Эммануила Казакевича – затерялась записная книжечка писателя с почти стершимися карандашными строками времён Великой Отечественной!

ПУТИ И ПОПУТЧИКИ

Нам (Ларисе Казакевич – дочери писателя, светлая ей память!) – и автору этих строк удалось расшифровать буквально всё, кроме одного слова из «Дневника сентиментального путешествия мл. лейтенанта Казакевича Э.Г. к жене и детям в Башкирскую республику в дни войны 1941-1942 г. (Март, 1943 г.)».

 

Есть и зачёркнутые слова в записной книжке, которые подверглись не военной (всё-таки 1943 год!), а семейной цензуре. Иными словами, жена писателя Галина Осиповна Казакевич (светлая память и ей!), ознакомившись с «Дневником сентиментального путешествия», вычеркнула слишком фривольные выражения Эммануила Генриховича (Генаховича). Во время войны в выражениях не стеснялись и слова не подбирали. В той же записной книжке есть и «Дневник не сентиментального путешествия», но уже на фронт!

Встретившись с Галиной Осиповной, я говорил с ней о том времени, к которому относится «Дневник». Хотел узнать о неизвестном мне периоде жизни 30-летнего писателя Казакевича, ещё не написавшего свою «Звезду», за которую (а потом и за свою другую книгу) он получит Сталинскую премию. («Надо дать!» – сказал Иосиф Виссарионович на очередном заседании Комитета по Сталинским премиям). А ещё будет тоже военная, суровая и честная повесть «Двое в степи», за которую недавно обласканного писателя-фронтовика вдруг разнесут в пух и прах. («Как это так – советский офицер струсил?», «Как он посмел написать, что немецкие солдаты жили в сухих землянках, а наши во время войны болели и голодали?!»)

Галина Осиповна поведала мне и об оборотной стороне «Сентиментального путешествия» младшего лейтенанта Казакевича»: как только она узнала в Литфонде Союза советских писателей, что завтра отправляется последний эшелон, она схватила двух малых дочек – Женечку и Лялечку, подобрала узел наспех собранных вещей и бросилась на вокзал. В её памяти сохранились лица рабочих с винтовками, которые, по-видимому, охраняли эшелон. Они-то и помогли ей погрузиться в теплушку с нарами из не струганых досок.

В вагоне находились семьи писателей: жены, мужья, дети, родители. Она же – без мужа, да ещё с двумя детьми – четырёх и пяти лет. Из всех попутчиков запомнила на всю жизнь писателя Анатолия Шишко. Этот Шишко заинтересовался: «Чья же Галина Осиповна будет?» и «А муж ваш где?».

И Галина Осиповна честно ответила: «В эшелоне моего мужа нет. Он записался в народное ополчение и воюет сейчас на подступах к Москве». – «А как его фамилия?», – спросил писатель.

Галина ответила: «Казакевич».

Анатолий Шишко подумал, затем произнёс: «Не слышал».

– «Естественно, что вы его не знаете. Он еврейский поэт», – пояснила жена писателя-солдата.

И тут последовала длинная тирада писателя, отправлявшегося в эвакуацию: «Это похвально, что ваш муж воюет на подступах к Москве. Но я не понимаю, почему еврейский поэт должен ходить по московским улицам. Пусть ходит по улицам любого города, но только не по московским».

Так сказал человек, который с женщинами и детьми отправлялся под охраной подальше, в тыл от ставшей вдруг прифронтовой Москвы!

Всю дорогу после этих слов Галина Осиповна ни разу не посмотрела в сторону этого человека, ни разу и словом с ним не перемолвилась.

«БЕЛЫЙ БИЛЕТ» И ЧИСТАЯ СОВЕСТЬ

Эммануила Казакевича не брали в армию по слабости зрения – ему выдали «белый билет». Но он не мог себе представить, что, если война начнётся, он будет в стороне.

И супруга его Галина Осиповна не могла себе представить, чтобы её искренний по жизни супруг не пошёл на войну. Поэтому при прощании не было ни слёз, ни причитаний.

О начале войны Эммануил Казакевич, как говорили в семье, узнал в пригородном поезде (тогда они жили под Москвой, в посёлке Пески). Когда он сел в вагон, его поразила обстановка: все сидели мрачные, угрюмые, с опущенными головами, что было совсем несвойственно утреннему поезду.

Эммануил Генрихович оглядел всех, повернулся к соседу и говорит: «Что, война?!» Тот не ответил. Тогда Эммануил Генрихович рассердился и крикнул: «Ты, ... чего молчишь, война?»

Сосед тихо произнес: «Да!».

10 июля – через три недели после начала войны – Казакевич в первой десятке народного ополчения ушёл из

Москвы. Вот так разошлись писатели: Эммануил Казакевич – на фронт, а Анатолий Шишко – в тыл.

Но после войны их пути вновь пересеклись.

Однажды – кажется это было в 1947 году – «Известия» разнесли писателя Шишко за «пресмыкательство и низкопоклонство перед Западом». Но на его защиту встал Александр Александрович Фадеев.

Он позвонил Казакевичу и поинтересовался, не хочет ли тот прочесть повесть Анатолия Шишко и разносную статью на неё в газете и высказать своё отношение. Эммануил Генрихович согласился, прочёл повесть, прочёл обвинительную статью и... написал положительную и доброжелательную рецензию на книгу Шишко.

Потом Фадеев признался, что многим писателям предлагал высказать своё мнение, но никто не соглашался. А еврейский писатель Эммануил Казакевич, которому, по мнению Шишко, «не полагалось ходить по русской столице», спас этого «низкопоклонника».

К слову, Галина Осиповна никогда не рассказывала мужу об эпизоде в эшелоне.

ИЗВЕСТНЫЙ ОТЕЦ ЗНАМЕНИТОГО СЫНА

Отцом Эммануила Генриховича был Генах Казакевич – журналист, публицист, критик, основатель и главный редактор первых советских еврейских периодических изданий: газет и журналов. В числе основанных и возглавляемых им изданий в совсем молодой ещё еврейской автономии в Приамурье были также газета

«Биробиджанер штерн» и литературный журнал «Форпост». К сожалению, редактором журнала Генах Казакевич пробыл совсем недолго, уйдя из жизни в том же 1936 году.

Биробиджанские журналисты подсказали мне, «о том, какое значение придавалось его личности тогда в области, говорит решения местных властей о присвоении имени Генаха Казакевича улице в Биробиджане. А также строящемуся тогда “звуковому кино”, то есть биробиджанскому кинотеатру, в итоге названному “Биробиджан” (надписи дублировались на русском и идише), а затем – кинотеатр “Родина”, как он называется по сей день». Где была (и была ли?) улица Генаха Казакевича – биробиджанские краеведы спорили не раз, но данных так и не нашли. Ныне существующая улица Казакевича в Биробиджане названа в честь Эммануила Генриховича в начале 60-х. Но журналист Леонид Школьник (редактор газеты «Биробиджанер штерн» в 1984-1989 годах) после отъезда в Израиль рассказывал, что однажды под меняемой табличкой на улице Дзержинского увидел более раннюю, с именем Генаха Казакевича». (Сотрудники нынешней редакции газеты в Биробиджане, уточняли у местных краеведов возможность такого эпизода – никто подобного подтвердить не может.)

Как ни грустно, но дополнительные сведения о Генахе Казакевиче, тесно связанного с Биробиджаном, а также с Белоруссией – некогда жил и работал в Гродно, затем руководил газетой в Гомеле) – почерпнуты мной из сохранившегося в семье Казакевича сообщения-некролога, опубликованного (перевод с идиша – Рут Левин) в 1936 году в одной из еврейских газет (стилистика текста сохранена):

ТОВАРИЩ ГЕНАХ КАЗАКЕВИЧ

Из Биджана, столицы Еврейской Автономной республики, телеграф принёс в высшей степени грустное известие: скончался редактор «Биробиджанер Штерн», т. ГЕНАХ КАЗАКЕВИЧ.

«Т. Генах Казакевич не только был редактором «Биробиджанер Штерн», он был также одним из первых высококвалифицированных еврейских культурных деятелей-коммунистов, обосновавшихся в Еврейской Автономной области, и одним из её основных строителей и творцов советской еврейской культуры, национальной по форме, социалистической по содержанию.

На этом не исчерпывается ценность и значительность т. Г. Казакевича. С 1919 года, когда т. К. вступил в ряды ВКП(б), и до последнего дня своей жизни он постоянно шагал в первых рядах культурного строительства, которое советская власть проводила среди еврейских масс. Он был блестящим советским журналистом; одарённым коммунистическим агитатором; опытным редактором многочисленных изданий периодических и не периодических; знатоком и ценителем литературы и искусства.

Т. Генах Казакевич родился в 1883 году, в деревне Еловке Суражского округа Черниговской губернии, в семье бедного крестьянина. Получил еврейское образование в хедере и в йешиве. Своё настоящее, адвокатское образование он получил, занимаясь самостоятельно. Много позже, в годы реакции, он занимался на учительских курсах в Гродно, которые он закончил в 1912 году.

С 1912 по 1918 год он преподавал в еврейских общеобразовательных школах. Великие годы героической всемирно-исторической борьбы рабочего класса под руководством партии Ленина-Сталина за советскую власть, за социалистическую революцию – против буржуазно-капиталистической контрреволюции и империалистической интервенции, особенно на Украине, привели т. Казакевича к тому, что он стряхнул с себя весь реакционный, мещански-националистический инструмент (так! – Я.Т.) и влился в ряды великой большевистской партии: с 1919 года Г. Казакевич – член ВКП(б).

Отсюда начинается его настоящая революционная деятельность, истинно-творческая работа.

В 1920 году он в Гомеле – редактор «Горе-пашника», органа так называемого «Сетмаса». На этой работе он выказал понимание и талант к распространению влияния рабочего класса и его авангарда – коммунистической партии – на трудящиеся, бедные еврейские массы, находящиеся близко к пролетариату, одновременно он редактирует гомельскую газету «Коммунистический путь».

В 1921 году т. Казакевича посылают на работу в Киев, где его назначают редактором газеты «Коммунистическое знамя».

В конце 1924 года его посылают работать в Харьков, где он становится первым редактором газеты «Звезда». Вскоре он переходит на должность ответственного редактора журнала «Красный мир».

В течение долгого времени он был редактором еврейского отдела в украинском издательстве НАЦМИН (Издательство национальных меньшинств. – Я.Т.) Он был переводчиком целого ряда произведений Маркса, Энгельса, Ленина.

В 1932 году он переезжает в Еврейскую Автономную область. Его назначают редактором «Биробиджанер Штерн».

Первый съезд партийной организации Еврейской Автономной области выбирает его в областной комитет ВКП(б), а пленум областного комитета выбирает его в бюро областного комитета.

Товарищ Генах Казакевич умер на посту редактора «Биробиджанер Штерн» и члена обл. комитета ВКП(б) Еврейской автономной области.

Его смерть – большая потеря для советской еврейской культуры, в особенности для зарождающейся культуры строящейся Еврейской Автономной области.

Ш. Диманштейн, М. Литваков, Ф. Штах, Л. Гольдберг, 0. Стрелиц, М. Рашкес, А. Мережин».

Генах Казакевич был похоронен на так называемом «старом» биробиджанском кладбище. Там упокоились многие первостроители города и области. Оно было закрыто ещё в 1960-х годах и фактически не поддерживалось в хорошем состоянии.

С 1936 года могила столь значимого когда-то человека окончательно затерялась...

ЗЕРКАЛА СУДЬБЫ

Галина Осиповна, будущая жена Эммануила Казакевича, оказалась в Биробиджане также ещё до войны, когда шло заселение Дальнего Востока.

На Украине она – обладатель сельскохозяйственной профессии – была зачислена в одну из бригад, отправлявшихся на освоение Дальнего Востока. Но когда молодые специалисты прибыли в Биробиджан, её, как комсомолку, направили на работу в комсомольскую организацию. А через какое-то время перевели в горком ВКП(б), хотя она и не была членом партии. Просто нужно было поставить во главе общего отдела образованного человека.

В те годы отец и сын Казакевичи жили и работали в Биробиджане, а мать Эммануила Казакевича, Евгения Борисовна (один из первых организаторов детских домов в Москве), в связи с болезнью осталась в столице.

Уже после смерти Генаха Казакевича, в 1937 году, Галину, в то время уже жену Эммануила Казакевича, остановил на улице человек в форме НКВД (город всё-таки маленький, все друг друга знали в лицо) и сказал: «Генах Казакевич успел умереть. Если бы не умер, мы бы его арестовали. У нас на него – большая папка. Скажите своему мужу: вернётся – арестуем и его!».

(Мне кажется, что данный поступок был сознательным и опасным для этого энкавэдэшника шагом. Об арестах не предупреждают, предупреждают об опасности при желании спасти человека от неминуемой в те времена гибели).

После этого предупреждения Галина телеграфировала мужу, чтобы он не возвращался из командировки, и с маленькими дочерями отправилась в Москву. Так писатель Казакевич, будущий дважды лауреат Сталинской премии, избежал ареста, и, возможно, смерти в лагерях. Перед тем, как перебраться к семье, Эммануил Генахович, по некоторым сведениям, жил в Хабаровске, перебивался нестабильными заработками.

В «Дневнике сентиментального путешествия» Эм. Казакевич упоминает девочку Аллу – свою племянницу, дочь Фёдора Фёдоровича Щербака, того человека, которому был адресован один «странный» совет писателя.

Когда жена Казакевича уезжала рожать к маме, в Кременчуг, Эммануил Казакевич сказал: «Будешь проездом в Харькове, скажи Феде, пусть он идёт на вокзал, покупает билет в любом направлении, в любую местность, и, может быть, о нём забудут».

Когда эти слова были переданы Федору Щербаку, начальнику политотдела Южных железных дорог, тот ответил: «Нет, я так не сделаю. Пока меня самого не возьмут, я не буду уверен, что берут без вины». Вскорости его взяли. Потом взяли и его жену – сестру Галины Казакевич.

Об этом поступке Казакевича, сегодняшние биробиджанские журналисты, высказались так: «Он отзеркалил поступок того человека», который когда-то предупредил Галину Казакевич, что её мужу грозит арест.

ПРЕДВИДЕНЬЕ. И НИКАКИХ ЧУДЕС!

Такие люди, как писатель Казакевич, многое знали и многое предвидели (на то и писательский дар!), и о своих пророчествах не боялись говорить открыто. Вот одна из таких историй.

Ещё в Песках, на даче под Москвой, Казакевич вставал рано утром и бежал на станцию читать газеты, которые вывешивали в витринах. Следует сказать, что без газеты он не начинал день. Об этой страсти писателя знал близкий знакомый – поэт Оршанский, снимавший вторую половину этой дачи. Он частенько приносил газеты на дом, и они с Казакевичем обсуждали прочитанное и говорили о политике.

Как-то Оршанский, зная, что Эммануил Генрихович рано утром едет в Москву, попросил Казакевича заглянуть в его московскую квартиру и взять почту. Каково же было изумление Казакевича, когда на столе в московской квартире Оршанского он увидел лист бумаги, адресованный в известную всем организацию, на котором было зафиксировано кое-что из их разговоров на даче в Песках.

Когда Казакевич вернулся и рассказал об этом жене, она испугалась и сказала, что нужно немедленно разъехаться с семьей Оршанских. Казакевич возразил: «Зачем? Здесь мы знаем, кто наш доносчик!»

Эммануил Генрихович был отважным человеком и, прекрасно осознавая ситуацию, не боялся высказывать свои самые сокровенные мысли. Но, видимо, потому, что он обладал необычайным обаянием, за всю его жизнь ни один приставленный к нему «товарищ» (а их было достаточно!) не написал ничего такого, за что его могли бы посадить! Удивительно, но факт: его любили даже стукачи и доносчики. А им было, о чём докладывать.

Однажды, ещё в Песках, все вышеназванные герои сидели на половине у Казакевичей. Сам Эммануил Генрихович стоял с газетой в руках посреди комнаты. Вдруг он произнёс: «Ну что ж, если в июне этого года не начнётся война с Германией, то этот год мы ещё проживём без войны!».

Галя и Оршанский переглянулись и вскричали, как малые дети: «Как?! Даже если будет война, то она будет на чужой территории и ни одной пяди земли мы врагу не отдадим!»

(Эти лозунги были везде. Советские граждане были уверены в силе своей армии.)

Эммануил Казакевич опустил газету и высказал своё пророчество до конца: «Вы увидите, что мы будем у врага забирать свои города, и будем это считать большой победой».

Он сказал это, зная, что перед ним сидит приставленный к нему секретный сотрудник.

К портрету Эммануила Казакевича хотел бы добавить ещё один штрих.

Дочь писателя как-то рассказала мне, что однажды её отец сказал: «У меня на начальство есть петушиное слово». А вот что стояло за этим петушиным словом, я узнал от Галины Осиповны: «Эммануил Генрихович был главным редактором альманаха «Литературная Москва» (1955–56 гг.). Первая книга альманаха шла более или менее свободно – намечалась хрущёвская оттепель. И вдруг осложнение: Твардовский дал туда отрывок из ещё не напечатанной поэмы «За далью – даль» – главу о реабилитированном друге, возвращающемся домой.

Секретарь редакции (мать актёра Михаила Казакова) сообщила Эммануилу Казакевичу, что звонил главный цензор с требованием снять главу. Эммануил Казакевич тут же поехал к цензору, поговорил с ним, а когда вернулся, сообщил: «Я договорился – можно печатать!» И всё снова было набрано.

На завтра опять отослали цензору. История повторилась: «Печатать нельзя!»

Эммануил Генрихович вновь едет к цензору, и возвращается торжествующий: «Я договорился – можно печатать».

Когда книгу отдали на визирование, вновь позвонили: «Это печатать нельзя!».

Опять Казакевич переубеждает цензоров: «Разрешили!»

Так эта глава из поэмы Твардовского увидела свет.

Когда же собрались гости по случаю выхода «Литературной Москвы» и поинтересовались, как это ему удалось, Эммануил Генрихович ответил: «У меня на начальство есть петушиное слово!»

Ян Топоровский