Отец Любы, Юда Лазовский был родом из Городка, мать Циля, в девичестве Перлова, из деревни Бескатово Городокского района. Жили они в Невеле. Ещё до войны в их семье уже подрастало пятеро детей, Люба была самой младшей. И ещё одна девочка родилась у них уже в эвакуации в сорок втором году.
А сама Люба появилась на свет в Невеле осенью тридцать восьмого. Когда началась война, ей не было ещё и трёх лет и первые её детские военные воспоминания – это рёв немецких самолётов над их домом. Мало кто из жителей небольшого городка был к такому готов и знал, что в подобных ситуациях делать. Люди бежали прятаться от налёта в близлежащие кусты, растущие у моста и вдоль берегов Еменки, которые, вряд ли смогли бы их защитить от бомб и пулемётных очередей вражеских самолётов. Юда, Циля и их дети бежали вместе со всеми.
В суматохе они напрочь забыли о Любе, которая осталась дома в люльке и спохватились об этом уже оказавшись неподалеку от моста. Их старший сын Борис сразу же бросился назад домой и через несколько минут притащил к ним в кусты Любу вместе с её люлькой.
Началась массовая эвакуация из западных областей. Спешно вывозилось всё, что было возможно вывезти – станки, оборудование, зерно, скот, рабочих и служащих эвакуируемых предприятий. Масштабы всего происходившего трудно себе представить: не хватало техники, железнодорожного подвижного состава, поэтому колхозный скот гнали своим ходом.
Именно таким образом председатель колхоза вместе с колхозниками Зусевым и Любиным отцом погнали на восток колхозное стадо. А вместе с ними ушла и вся семья – мать, её престарелый отец и дети. Путь предстоял неблизкий: по распоряжению районного начальства скот из Невеля предстояло перегнать во Владимирскую область, а это по самым скромным расчётам, восемьсот с лишним километров. Весь этот путь, где по дорогам, где по просёлкам, они проделали пешком, но всё-таки спаслись и выжили, а родители отца остались в Городке и их расстреляли вместе с остальными городокскими евреями в урочище Воробьевы горы.
Добравшись, в конце концов, до Владимирской области, они остановились неподалёку от села со странным названием – Сима. Действительно, название скорее еврейское, чем русское, тем не менее, это исконно российская глубинка, когда-то вотчина князей Голициных, где и сегодня в целости сохранилась их усадьба.
Председатель с Юдой направились в правление колхоза, выяснить смогут ли они принять пригнанный скот. Стадо у них приняли без проволочек и лишних разговоров. Юде с семьей выделили квартиру. Семья оставалась там вплоть до осени сорок третьего года. Зимой сорок второго Юда ушёл на фронт, ему было сорок два года. А спустя два месяца Циля родила ещё одну дочку.
Общей бани в селе не было и Циля мыла детей в большой русской печке. Этот обычай ещё существовал во многих деревнях средней полосы России вплоть до середины прошлого века. Печь протапливали не слишком сильно, в чугунах нагревали воду, затем тщательно выметали с пода печи золу. А после помывки обдавались водой в стоящей перед печью лохани.
В начале октября сорок третьего, узнав по радио из сводок Совинформбюро, об освобождении Невеля, Циля начала собираться домой. Первой уехала её старшая дочь и уже из Невеля написала, что они могут возвращаться. В разрушенном войной городе жить было негде, от их дома ничего не осталось и первые месяцы они ютились в землянке. Из Невеля в начале войны так и не уехал брат матери Адам, у него было семеро детей. Когда расстреливали невельских евреев их семью почему-то не тронули, но впоследствии его выдал полицай, и их тоже расстреляли. Дом Адама остался цел, в нём жили три семьи русских невельчан. Просто так выселить их было невозможно, и перебраться в дом брата из землянки они смогли только после того, как мать вернула его через суд.
Отец Цили – Любин дедушка был глубоко верующим евреем. Когда уходили из Невеля, он взял с собой только талес, тфилин, еврейские молитвенники и с ними же вернулся из эвакуации. Узнав о том, что он в городе, невельские евреи обратились к нему с огромной просьбой – дать им хоть часть этих книг, просто так достать их в советские времена было невозможно. Дед отдал все, оставив себе только самое необходимое и не взял за это ни копейки. А спустя месяц евреи, в знак своей благодарности, привели в их двор корову. И после этого они уже не голодали – кроме, получаемого по карточкам пайка, у них были ещё молоко, простокваша, сметана.
А после с фронта вернулся отец. Любе это запомнилось на всю жизнь. Он шёл в ботинках и обмотках, а шинель в скатке была переброшена через плечо. Мать встречала его со слезами на глазах. Работу он нашёл сразу – устроился на льнозавод, жить стало легче. Он иногда приносил с работы жмых – отходы от давильного пресса, на котором из семян отжимали льняное масло. Мешок со жмыхом стоял в комнате за дверью. Люба тайком от родителей постоянно лазила в него, а после с удовольствием ела этот жмых на улице. Соседские ребята, такие же голодные, как и Люба, сначала с завистью смотрели на неё, а после начали просить, чтобы принесла и им попробовать. Теперь Люба, опять же тайком от папы с мамой, стала набивать жмыхом карманы, только уже для соседских детей.
В школу Люба пошла в Невеле. Интересно, что в начальных классах, и это сразу после войны, учительницей у них была немка. Старшая сестра Любы, к тому времени закончила педучилище и проходила практику в их же школе. Лучшей Любиной подругой в классе стала Люся Саминская – еврейка по отцу, и эта их дружба продолжалась долгие годы. Когда Люба уже жила в Городке и приезжала по делам в Невель, всегда останавливалась у Люси.
Закончив в школе семь классов, Люба устроилась рабочей на обувную фабрику. В послевоенные годы жизнь была тяжёлой и многие шли работать, не заканчивая десятилетку. Люба стала активной комсомолкой, возглавляла одну из комиссий в райкоме комсомола, позже по направлению райкома работала старшей пионервожатой в железнодорожной школе, а когда в городе организовали санитарную дружину, её выбрали командиром.
Со своим будущим мужем Зямой Гельфондом она познакомилась в Городке на свадьбе троюродного брата, который волей случая женился на его родной сестре. Любин отец хорошо знал эту семью, его дом стоял как раз напротив их дома, и он очень настойчиво рекомендовал дочке выходить за него замуж. И действительно, семья была хорошей, и мало того, очень интеллигентной – один Зямин дядя был профессором Казанского университета, другой заслуженным художником, третий юристом, а тётя преподавала математику.
После свадьбы Люба переехала к мужу в Городок, она устроилась в швейный цех местного комбината бытового обслуживания. Зяма тогда работал простым сапожником, но вскоре ушёл на стройку. Там он быстро освоил все строительные специальности, по каждой из которых, в конце концов, получил высшие разряды. Стал высококлассным каменщиком, штукатуром, кровельщиком, маляром и отделочником. Его назначили бригадиром. Бригада, которую возглавлял Гельфонд, одной из первых перешла на популярный в те годы бригадный подряд. В Городке они построили больницу, две школы, множество объектов в районе и несколько в Витебске.
После выхода на пенсию, вместе с председателем еврейской общины Марком Кривичкиным, Зяма занялся еврейским кладбищем, а ещё в последние годы своей работы установил памятник на месте расстрела городокских евреев в Воробьевых горах.
С Любой они прожили долгую и счастливую жизнь, родили двоих детей, сына и дочку. Дети закончили в Невеле медучилище. Сын некоторое время работал в Витебске на «Скорой помощи», позже служил в милиции, вышел в отставку в звании майора. Сейчас работает дежурным в школе-интернате. Его дочь, Любина внучка, закончила институт иностранных языков, владеет английским, немецким и испанским, работала в гостинице, сейчас – переводчицей в аптекоуправлении.
Дочка Любы и Зямы после училища работала медсестрой в деревне Новые Вайханы Городокского района, сейчас живёт в Израиле. Её сын уже отслужил там армию.
Любовь Юдовна живёт в Городке, в просторном доме, построенном руками её мужа, на тихой улочке в красивом месте, недалеко от озера. 26 сентября Любови Гельфонд исполнится восемьдесят шесть лет.
С пожеланиями здоровья,
Семён Шойхет
