Послевоенное семейное фото снятое, вероятно, в одном из немногих в то время витебских фотоателье.
Это сегодня фотография делается с телефона за несколько секунд, а в те полузабытые пятидесятые, так просто взять и запечатлеть на память фото даже и не представлялось возможным. Собственные фотоаппараты были редкими, а сам процесс изготовления фотографий длительным и сложным. Но, главное даже не в этом – фотолюбительство в те годы было дорогим удовольствием. Так что, большинство снимков тех лет делалось либо в фотоателье, либо приглашенным на дом фотографом.

Но, вернемся к нашей фотографии. На ней семья Рыжик – Эмма Абрамовна Кунина и Шевель Гиршевич Рыжик, их дети – сын Эрик и дочка Люба, бабушка Рахель – мать Эммы, а справа – жена родного брата Эммы – Галя и её сын Феликс.

Этой фотографии уже более семидесяти лет и не удивительно, что из всех, кто на ней запечатлен, в наши дни остался только мальчик Эрик. Сегодня это уже человек в солидном возрасте – Эрнст Рыжик, и всё, о чём здесь будет рассказано, записано с его слов.

Оба его родителя были родом из еврейских местечек бывшей Витебской губернии: Эмма из Колышек, Шевель из Островно. Встретились они в тридцать третьем в Ленинграде. Эмма там училась в планово-экономическом институте, а Шевель по направлению военкомата приехал на курсы совершенствования. Ей было двадцать, ему двадцать два.

В тридцать шестом у них появился сын Эрик, из-за чего Эмме пришлось уйти с третьего курса института, а спустя ещё три года родилась дочка Люба. До войны и после неё они жили в Витебске. Эмма работала в гастрономе, Шевель, по образованию педагог, историк, был директором в Бабиничской, а позже в двадцатой и десятой витебских школах.

События конца тридцатых, те, которые в народе назвали страшным словом «ежовщина», не обошли стороной и их семью. В тридцать шестом был арестован и расстрелян старший брат Эммы – Абрам. Его жену Галю, как жену врага народа сослали в Казахстан. Но в этом, похоже, был ещё и чей-то личный интерес – в их пустующую квартиру сразу же заселился один из начальников НКВД. В ссылке Галя пробыла десять лет и вернулась оттуда только в сорок шестом, а её сын Феликс остался в семье Шевеля и Эммы, а позже уехал в Харьков. 

Когда началась война, Эрику было пять лет. Отец в первые же дни ушёл на фронт. Эмма с матерью и двумя детьми выбралась из города с предпоследним эшелоном, в последнем уезжали ещё остававшиеся в Витебске железнодорожники. Под Невелем эшелон попал под бомбёжку. Люди высыпали из вагонов и в панике бросились в поле, подальше от разрывов вражеских бомб. Эрик остался один. Он метался по полю, пытаясь найти родных, и к счастью, в какой-то момент увидел знакомую кофту. Это была кофта бабушки. Потом они уже вдвоём отыскали маму с маленькой Любой на руках.

Конечным пунктом их эвакуации стал небольшой городок Мензелинск в двухстах километрах от Казани. Они там пробыли три года. Если сравнить со многими другими, такими же беженцами, жили они не так уж и плохо. Мать сразу нашла работу – устроилась машинисткой в райисполком.

Отец первый раз был ранен в сорок первом под Ржевом. После госпиталя он на несколько дней заехал к родным в Мензелинск, и за проданные на базаре сапоги, купил для них козу. Так что, все последующие годы кроме хлеба, который получали по карточкам, у них ежедневно было полтора-два литра молока. Ну, а пасти эту козу пришлось единственному в семье мужчине – шестилетнему Эрику.

Там же в Мензелинске Эрик закончил первый класс татарской школы. Все предметы в ней преподавали на татарском языке. Но для мальчишки это не составило большой проблемы, к тому времени, на улице среди пацанов, он выучил его настолько, что знал не хуже русского языка.

Отец начал войну батальонным комиссаром и ему не раз приходилось лично поднимать бойцов в атаку. Второй раз он был ранен под Белгородом во время Курско-Орловской операции. На сей раз, ранение практически было смертельным – четыре осколка в грудь, четыре в живот и ещё один в бедро. Так вероятно посчитал и политрук, включивший его в сводки о потерях. В результате матери пришла похоронка и она два месяца получала пенсию.

Но, несмотря ни на что, Шевель выжил. А спустя пару месяцев, родные получили от него письмо из Чимкента, где он долечивался после госпиталя. Из-за этого ранения комиссия признала его негодным к службе в боевых частях. Он к тому времени дослужился до капитана, и получил назначение в запасной полк заместителем командира по политчасти. Располагался полк в тылу, далеко за линией фронта.

Однако, долго оставаться там ему не пришлось. Шёл сорок третий год, наши войска продвигались по Украине. Неожиданно, под Житомиром немцы прорвали фронт и их полк вместе с другими частями бросили затыкать образовавшуюся брешь. Там же на Украине он был ранен в третий раз, после чего на фронт уже не вернулся. Прослужил в запасных частях до сорок пятого и ушёл в отставку в звании майора.

Феликс Кунин, племянник Эммы, хорошо знал немецкий и ещё в школе увлекался радиоделом. На фронт ушёл добровольцем. Служил на Черноморском флоте, радистом на торпедном катере. Когда немцы потопили их катер, он и ещё один матрос двое суток продержались в спасательных жилетах в открытом море, пока их не подобрал случайно проходивший мимо тральщик.

После этого он, как и многие другие моряки из команд подбитых и потопленных кораблей, попал в морскую пехоту. В сорок третьем принимал участие в высадке десанта на Керченский полуостров. Перед погрузкой на транспорт, обмотал рацию прорезиненной тканью, привязал к автомобильной камере, а высадившись в прибрежных водах, толкал её перед собой. На берегу сразу же завязался бой. Не обращая на это внимания, Феликс вовремя вышел на связь с «большой землей». Это была первая рация на захваченном плацдарме, за это Феликс получил высокую награду – орден Ленина. За время войны он ещё дважды был награждён орденом Боевого Красного Знамени и многочисленными медалями.

В сорок четвёртом, узнав из радиосводок о начале наступлении под Витебском, мать уволилась с работы, и не дожидаясь других известий, они отправились домой. До Москвы добрались на пароходе, дальше поездом, в Рудне две недели ждали пока Витебск освободят. Жили в теплушках, питались тем, что удавалось найти. Когда же, в конце концов, они оказались в Витебске, на улицах ещё валялись трупы немецких солдат. Город был в сплошных развалинах, электричества не было, водопровод не работал.

Квартиру мать нашла в уцелевшем двухэтажном доме по улице Толстого. Выбитые окна почти до верха заложили кирпичом, оставили только застеклённые осколками форточки. Печки на кухне и в жилых комнатах сложил старший брат отца Лёва. Он был инвалидом по слуху и всю войну прослужил в трудовой армии – клал в землянках печи. Был человеком глубоко верующим, соблюдал кашрут и кроме прочего, числился казначеем синагоги. Хотя самой синагоги в городе не было – молиться евреи собирались в доме у кого-то из них.

Настолько же, соблюдающей заповеди в их семье была бабушка Рахель, и по этой причине вынуждена была питаться отдельно. Для неё специально покупали на базаре курицу, которую резал приезжавший раз в неделю из Орши резник.

В конце сорок пятого вернулся из армии отец. Квартира, в которой они поселились была большая. Она занимала добрую половину второго этажа и, приезжавшие в город знакомые, останавливались у них. Бывали случаи, когда в их квартире проживало одновременно до четырнадцати человек.

Чуть позже купили корову и держали её вплоть до пятьдесят третьего года. Хлев соорудили в развалинах на другой стороне улицы, а гонять её в поле пришлось опять же Эрику. В его обязанности также входило собирать по городу дрова – в те годы купить их в Витебске было негде.

Но, в октябре он уже пошёл в школу. Единственной школой в городе после освобождения была Десятая Сталинская, и освещалась она керосиновыми лампами. Классы были большими – по сорок-пятьдесят человек, парт не было, стульев тоже, учились стоя за фанерными столами. Зимой было холодно, верхнюю одежду не снимали, а чернильницы-невыливайки держали за пазухой, чтобы не замерзли чернила.

Сегодня даже трудно объяснить, что такое чернильница-невыливайка или деревянная ручка со вставным пером. Но в то время в советской школе эти письменные принадлежности были единственными в своём роде, их вместе с учебниками и тетрадями носили в портфелях и просуществовали они вплоть до начала семидесятых.

Сразу после освобождения город был почти безлюдным. Эрик мог пройти от дома до школы, а путь был немаленьким, и не встретить ни одного человека. Но постепенно жизнь налаживалась, возвращались люди, заработал водопровод, появилось электрическое освещение, а в сорок восьмом в школе включили центральное отопление. Кроме десятой, открывались в городе и другие школы. Эрик, уже по месту жительства, перешёл в шестую и окончил в ней десять классов.

После школы он поступил в мединститут, откуда вышел хирургом, успешно закончив его в пятьдесят девятом году.  Распределился в Лепельский район и там три года работал сначала в сельской, а после в районной больнице. Участок, который обслуживал был довольно большим – от Лепеля до Ушачей, поэтому жить ему пришлось где-то посредине – в деревне Воронь Заозерского сельсовета. Последний год уже жил в Лепеле, работал хирургом в районной больнице.

Все годы после войны, начиная с сорок пятого, Шевель Рыжик отработал директором фабрично-заводского училища при фабрике «ЗИ», а выйдя на пенсию, подрабатывал диспетчером в управлении «Промналадка». Эмма работала секретарем-машинисткой, сначала в райисполкоме, а последние десять лет и до самой пенсии в музучилище. Люба, после окончания музучилища, более двадцати лет преподавала фортепиано в музыкальной школе.

В пятьдесят пятом году Шевель и Эмма вынуждены были обратиться в ЗАГС, чтобы официально оформить свой брак. Дело в том, что в пятьдесят пятом у Шевеля, непонятно по какой причине, начали высчитывать холостяцкий налог, который до этого, ещё с самого момента его принятия в сорок первом году, ни разу не высчитывали. Брак был заключён без особой помпы, но надо сказать, что самыми почётными гостями на этом бракосочетании были их дети – Эрик и Люба.

После Лепеля до семидесятого года Эрнст жил и работал в Минске. Там в шестьдесят четвёртом он прошёл специализацию по специальности травматолога-ортопеда. Потом ещё два года жил в Москве, и уже после этого вернулся в Витебск. Здесь он работал в протезной мастерской, поликлинике, третьей городской больнице, а последние десять лет перед пенсией ортопедом в детской больнице.

Эрнсту Савельевичу исполнилось восемьдесят восемь лет. Живут они вдвоём с женой в уютной квартире в Витебске на проспекте Победы. У них сын, трое внуков и внучка. Старший внук уже закончил университет и женился, остальные пока учатся в школе.

Семён Шойхет