Сонькин Давид Михайлович.Что, спрашивается, может помнить человек из своего самого раннего детства, когда ему уже за девяносто пять? Тем не менее, многое из того времени в памяти хранится как самое драгоценное в жизни.

Сонькин Давид Михайлович, к примеру, хорошо помнит, как он постоянно крутился около мамы. Когда его мама Ривка готовила, убирала, стирала или возилась по хозяйству, он всегда был где-то рядом у её ног, и та, ни на минуту не отрываясь от своих дел, всё время разговаривала с ним на идиш. Его отец Мендель работал каменщиком, а матери, понятно, хватало забот дома – и с детьми, и с хозяйством, и всеми прочими делами. А кроме этого, она ещё находила время вязать на продажу носки – ведь детей нужно было кормить. Всего детей у них было восемь – семь мальчишек, среди которых Давид был самым младшим. А перед ним, седьмой, родилась девочка, которую родители по понятным причинам долго ждали, но она, к сожалению, не дожила до года.

В их доме звучал исключительно идиш. Но это в те времена не представляло большой проблемы для общения между разноязычными соседями, да и вообще между жителями города –  все евреи хорошо понимали, о чём говорили русские, и русские в свою очередь тоже вполне улавливали смысл, когда слышали идиш. Ну, а уж у детей в их компаниях складывался такой своеобразный жаргон, что их далеко не всегда понимали взрослые.

Их дом стоял на улице Жореса. В Витебске улиц с таким названием до войны было несколько – 1-я Жореса, 2-я, 3-я и так далее. Сегодня это улица Покровская и прилегающие к ней переулки. Надо сказать, что улица для детей в те времена, была тем местом, где они проводили всё своё время – с раннего утра и до позднего вечера. А поскольку буквально рядом, в каких-то двухстах метрах, протекала Западная Двина, то начиная с апреля, как только сходил лёд, и до поздней осени ребята пропадали на речке. И в их шумной компании, когда немного подрос, естественно оказался и Давид.

Однажды, а было ему тогда лет шесть, он чуть не утонул. Недалеко от берега, в том месте, где ребята обычно купались, люди брали строительный песок, и там всегда была яма. Не такая уж и большая, но для шестилетнего ребёнка, ещё не умевшего плавать, она оказалась достаточной, чтобы тот провалился в неё с головой. Насколько Давид это помнит, чтобы выбраться из неё ему пришлось приложить неимоверные усилия, а после ещё долго лежать на берегу, отходя от усталости. Когда же он окончательно пришёл в себя, то обнаружил, что никого из ребят рядом уже не было. Они давно убежали и даже не заметили его исчезновения. Вероятней всего, слишком большая была у них компания.

Война началась неожиданно для их семьи и в город пришла очень скоро – всего три недели понадобилось немцам, чтобы дойти от границы до Витебска, и взяли они его практически сходу. Давиду тогда ещё не исполнилась и четырнадцати. Из трёх его братьев, которые подлежали призыву, с ними оставался только самый старший – Лёва, Борис жил в Одессе, а Зяма – в Москве. Все они ушли на фронт в первые дни войны.

С её первых дней в небе над городом стали появляться немецкие самолёты. Их определяли по звуку – он сильно отличался от звука наших. Вначале они пролетали мимо, куда-то дальше на восток, но уже в июле начали регулярно бомбить город.

В первые дни войны, впрочем, как и многие другие евреи, ни мать, ни отец в эвакуацию не собирались. Не так просто было бросить дом, хозяйство, всё нажитое, и ехать куда-то в неизвестность. А кроме того, старики, которые помнили немцев с Первой мировой, говорили, что евреев ни каким образом не трогали, а всё что говорят – слухи и неправда. Но когда, в начале июля, скорее всего это было девятого числа, в их ставни постучала соседка и крикнула: «Ривка, надо бежать, немцы уже в Мазурино», мать сорвала с кровати покрывало, завернула в него документы, подняла мужа, четырёх остававшихся с нею сыновей, жену старшего сына с детьми и увела всех на вокзал.

Там стоял уже готовый к отправке эшелон, который увозил, работавших в городе до последнего железнодорожников. Не смотря на давку и сумятицу на перроне, им всё же удалось забраться в один из уже набитых вагонов. Проводник, с трудом пробираясь по нему, вероятно, имея ввиду предстоящие бомбёжки, бурчал себе под нос: «Да, мяса много будет». Давид забрался на верхнюю полку, все остальные, как смогли, пристроились внизу. Состав тронулся, увозя на восток людей, спасавшихся от нагрянувшей на них беды.

Их первая незапланированная остановка была в Рудне. Причиной стала бомбардировка. Люди высыпали из вагонов и начали искать укрытие от разрывов немецких бомб, где придётся, но как можно дальше от станции, Давид всё это время таскал на себе маленького племянника. Когда, наконец, всё закончилось, поезд тронулся дальше. Состав шёл медленно – машинисты к тому времени уже имели немалый опыт. Во время налётов, в зависимости от того, где находились пролетавшие над ними самолёты, они либо набирали скорость, либо притормаживали или вообще останавливались. И в результате – ни одна из бомб на всём пути их следования так и не попала в  состав. Однако, полностью избежать катастрофы не удалось. На подъезде к Ярцево их нагнал и на всём ходу врезался в хвост, возвращавшийся с фронта военный эшелон. Кто-то вовремя не перевёл стрелку, из-за чего четыре последних вагона оказались смятыми в лепешку вместе с ехавшими в них людьми.

В Москве поезд не остановился, проскочил мимо по кольцевой, а конечной станцией оказался Сорочинск Чкаловской области. Чкалов, это нынешний Оренбург, который в годы войны стал важным промышленным центром, туда эвакуировали большое количество предприятий из западных областей. Чкаловым он назывался с 1938 по 1957 год в честь знаменитого лётчика, который в нём, кстати, ни разу не был.

Этот их путь оказался довольно долгим, занял больше двух недель. Питались тем, что удавалось купить во время остановок и даже одним кипятком, добытым на станциях. Но тогда этому не придавали значения – главное было сохранить жизнь, и в первую очередь детям.

По прибытию в Сорочинск беженцев распределили по колхозам. В селе, где оказались Сонькины, до этого евреев никто не видел, и по рассказам старых бабок представляли их чуть ли не чудищами из сказки. Но убедившись, что это не какие-то черти с рогами, а обычные люди, приняли очень хорошо. Сразу зарегистрировали, определили на довольствие, выдали продуктовые карточки. Дом, в который их поселили пустовал, и по странному стечению обстоятельств назывался в селе Фейгиным домом. Обустроились быстро – сколотили полати, лавки, стол, отгородили место для невестки с её маленькими детьми.

В колхозе нашлась работа и для взрослых, и для детей. Старого Менделя поставили сторожить колхозное добро, а Давида взяли водовозом. В селе работал один сапожник, тоже из беженцев, и Давид в свободное время помогая ему, заодно учился ремеслу. Позже он начал и сам этим подрабатывать – кому каблук прибить, кому валенки подшить. Надо сказать, что местные жители за это платили в основном продуктами.

В колхозе они прожили без малого три года, за это время старшие Исаак, Петя и Миша ушли на фронт, и с родителями остался один Давид. Мать считала, что ему нужно продолжать учёбу, а поскольку в селе школы не было, решила перебраться в Сорочинск. Но там оказалась только начальная школа, которую Давид закончил ещё до войны. И раз с учёбой не получилось, он устроился разнорабочим на кирпичный завод. Работал на разных участках – возил на тачке глину, передавал по цепочке кирпичи и укладывал в печь, грузил готовый кирпич на машины и подводы. В августе сорок четвертого его призвали на обязательные работы – убирать урожай. А после этого пришлось поработать в лесу на заготовке дров.

И как раз в это время пришла повестка из военкомата. Явившись на призывной пункт, Давид объяснял дежурному офицеру, что он последний сын у престарелых родителей, практически их кормилец, и по законам призыву не подлежит. Но ему ответили, что идёт война, а у войны свои законы, и в результате он оказался в учебном полку, правда недалеко от дома, в той же Чкаловской области.

Это уже был не сорок первый год, когда на передовую бросали свежих и необученных новобранцев, в сорок четвертом их уже к войне готовили основательно. Инструкторами в учебке были сержанты и офицеры, прошедшие фронт, знавшие войну не понаслышке, и учили они молодёжь не только, как правильно воевать, но и как правильно вести себя, чтобы не подвергаться лишней опасности. Ну, а самой главной наукой, которую они старались своим ученикам передать – ни при каких условиях ничего не боятся. И надо сказать, когда ребята оказались на фронте перед лицом реальной опасности, страха практически не испытывал никто. После шести месяцев учебки их переправили в резервные части под Уфу.

В конце мая сорок пятого резервный полк, в котором служил Давид погрузили в вагоны. Их эшелон шёл на восток, на западном направлении нужды в пополнении не было, к этому времени там уже всё закончилось. Конечной станцией назначения оказалась Чита. Отсюда последовал переход через сухие монгольские степи под Чойбалсан, где они влились в состав 19-й гвардейской дивизии 39-й армии, переброшенной сюда из Восточной Пруссии.

В последних числах июля начался легендарный и единственный в мировой практике переход через пустыню Гоби. С крайне ограниченным количеством воды, под палящим солнцем и обжигающим ветром, вопреки всем расчётам японского командования, они, за десять дней преодолели эту, казалось бы, непреодолимую преграду. Далее перед ними был Хинганский хребет. И здесь вода, которой так не хватало в пустыне, уже наоборот всячески мешала наступлению – в результате начавшихся дождей, дороги раскисли, а мелкие ручьи превратились в реки. Давиду, поскольку он в роте был пулемётчиком, пришлось вверх по узким и скользким горным тропам тащить за собой станковый пулемёт. А спуск оказался ещё более проблематичным, и вдобавок ко всему, ещё и опасным. И этот поход, нереальный с точки зрения элементарной логики, врезался в память молодого солдата на всю жизнь. Давид и сегодня каждый его эпизод помнит так, как будто это происходило вчера.

Сразу за Хинганом начались бои, к счастью, они продолжались недолго. Уже к концу августа более чем миллионная Квантунская армия была разгромлена. Правда, стычки с её отдельными группировками, нежелающими сдаваться, невзирая на все акты и приказы о капитуляции, продолжались ещё до конца ноября. Но и после того, как всё закончилось, по домам никого не распустили, солдатам советской группировки ещё долго предстояло служить на территории, освобожденного от японцев Китая. В результате Давид оказался под Мукденом в комендантской роте, где около года нёс службу на охране объектов, а после, вплоть до самой демобилизации, в созданных на бывшем заводе – танкоремонтных мастерских.

В Витебск он вернулся только в сорок девятом. К этому времени там уже находились двое его братьев Миша и Петя, а также родители, которые возвратились домой ещё в сорок пятом. Из семерых, ушедших на фронт братьев, живыми вернулись только трое. Оба были очень больны, их необходимо было поддерживать, и Давид сразу по приезду начал искать работу. Найти её в разрушенном послевоенном городе было непросто, но ему повезло, и он устроился в весоремонтные мастерские. А когда в пятидесятом начался набор на восстановленную после войны фабрику «КИМ», пошёл туда учеником и проработал помощником мастера до самой пенсии.

Нельзя сказать, что в своей жизни Давид был когда-либо особо религиозным, тем более что после призыва в армию сразу же вступил в комсомол. Правда, возвратившись в Витебск, на учёт уже не становился. Но, вероятно, вера в Бога в нём всё-таки была заложена с детства, ведь оба его родителя были людьми глубоко верующими. И когда в конце восьмидесятых в Витебске после очень длительного перерыва снова официально заработала синагога, Давид начал её посещать. Он выучил иврит, чтобы произносить молитвы в их оригинальном звучании. С того самого дня, когда Давид впервые переступил порог синагоги, он ни разу пропустил ни одной молитвы, и уже много лет исполняет в ней функции габая или иначе говоря старосты.

Давид Сонькин – старейший, и, вне всякого сомнения, самый уважаемый член Витебской иудейской религиозной общины.

Семён Шойхет

Сонькин Давид Михайлович. Сонькин Давид в армии. Сонькин Давид. Сонькин Давид Михайлович.